– Кто там? – спросила я сквозь запертую дверь.
– Открывай, сестренка! – пробасили на лестничной клетке. – Братишка пришел!
Визит Василия стал для меня полной неожиданностью, и я, смутившись, несколько минут простояла под дверью, не зная, как реагировать на его вторжение. Впустить и выслушать, зачем он явился? Или не открывать дверь, сказавшись нездоровой? Наконец я решила, что важного он мне ничего не скажет, а о неважном можно поговорить и завтра, и принялась урезонивать Шаха:
– Василий, иди домой. Если что то хочешь мне сказать, придешь завтра. Тогда и поговорим.
– Хватит ломаться, дешевка! – внятно произнес Василий, ударяя ногой в обитую дерматином дверь. – Столько лет недотрогу из себя строила! Девочкой паинькой прикидывалась! А сама такая же, как твоя мать! Шлюха подзаборная! Открывай, говорю!
В глазок было видно, что Василий безобразно пьян и еле держится на ногах. Стоит, покачиваясь и ухватившись руками за косяк.
– Убирайся, Шаховской, я вызову полицию! – пригрозила я, наблюдая, как парень борется с желанием присесть, а лучше прилечь.
Истратив последние силы на борьбу с самим собой, Шах медленно сполз руками по стенке и завалился на коврик. Я никогда не видела Василия орущим, потерявшим над собой контроль или, вот как сейчас, смертельно пьяным, и его странная выходка поставила меня в тупик. Стоя под дверью, я все ждала, когда же он поднимется, но Василий продолжал лежать на лестничной площадке. Оставить парня валяться так, значило унизить его отца, а Андрея я уважаю. Отчим не сделал мне ничего плохого, наоборот, относится ко мне как к равной и смотрит с немым сочувствием и пониманием всякий раз, когда Марьяна принимается меня бранить, ибо и сам нередко оказывается в моей шкуре. Поэтому я приоткрыла дверь и затащила сына полковника внутрь квартиры, уложив в тесной прихожей на коврик, на котором делаю зарядку. Василий заворочался, но не проснулся. И только я подумала, что все устроилось как нельзя лучше, как в дверь сначала позвонили, потом постучали, и встревоженный голос соседки прокричал:
– Женя! Жень, открой! У тебя все в порядке? Открывай! Я слышала шум! Я не уйду, пока ты не откроешь!
Представив, какими глазами тетя Нина будет смотреть на раскинувшегося на коврике Василия, я сочла за благо промолчать, сделав вид, что меня нет дома.
– Не пойму, уехала она, что ли? – размышляла вслух старушка, продолжая стоять под дверью и давить на кнопку звонка.
Так и не откликнувшись на зов, я перешагнула через похрапывающего Василия, приняла душ и, закрывшись в комнате, забралась в кровать. Представить, каким будет утро, у меня не хватало фантазии, поэтому я потеплее укуталась в одеяло и провалилась в сон.
* * *
Проснулась я от того, что телефон на журнальном столике заливался пронзительным звоном. Сняв трубку, услышала голос, который показался мне знакомым, но так вот сразу вспомнить, кто это, я не могла, ибо еще не до конца проснулась.
– Женя, здравствуйте, – проговорили на том конце провода. – Брат у вас?
Я вспомнила ночную выходку Василия и смущенно пробормотала:
– Да, у меня, а что случилось?
В трубке повисла долгая пауза, после чего незнакомец сухо проговорил:
– Не могли бы вы одеть Юру и привезти в полицейское управление?
– У меня его нет, Юра дома, на Дачной, – растерянно протянула я, не понимая, чего от меня хотят, зато определив, чей голос слышу в трубке. – Валерий Львович, что случилось? Почему вы звоните мне насчет Юры?
– Женя, вы только что сказали, что брат у вас, – рублеными фразами выводил меня на чистую воду следователь Лизяев. – Теперь вы говорите, что Юра не у вас, а дома. В чем дело, Женя? Зачем эта ложь?
– Я говорила не о Юре, а о сводном брате, – промямлила я, краснея до корней волос от одной только мысли о том, что сейчас думает мой собеседник.
– Поня ятно, – многозначительно протянул он. И подытожил: – Значит, у вас в данный момент находится Василий Шаховской, а где Юра, вы не знаете.
– Именно так, – выдохнула я.
– И как давно у вас Василий?
– Примерно с часа ночи, – откликнулась я. И, не выдержав неизвестности, взмолилась: – Валерий Львович, вы можете объяснить, что случилось?
– Приезжайте вместе с Василием на улицу Дачную, жду вас у дома родителей, – холодно отрезал следователь, вешая трубку.
Торопливо натянув джинсы и застегнув на все пуговицы блузку, чтобы не провоцировать сводного брата на грубость, я отперла дверь комнаты и шагнула в прихожую, рассчитывая обнаружить на полу Василия. Но, к моему немалому удивлению, Шаха в квартире не оказалось. Сколько он проспал и когда ушел – оставалось загадкой.
До Дачной я долетела за считаные минуты. Во дворе дома отчима стояла карета «Скорой помощи», микроавтобус и полицейский «Форд». Я похолодела, еще не зная, что произошло, но уже догадываясь, что ничего хорошего меня не ждет. Пока я парковалась, следователь Лизяев вышел из коттеджа и направился ко мне. Смерил жалостливым взглядом и придерживая за локоть, отвел в сторонку.
– А где же, Женя, ваш родственник? – озадаченно осведомился он, и я уловила в его голосе плохо скрываемую ревность.
– Понятия не имею. Я не знаю, когда он ушел, – честно призналась я. – Проснулась – а его уже нет.
– Хорошо, мы это выясним, – откликнулся сотрудник полиции. И принялся деловито рапортовать, как он умел это делать: – Ситуация такова. В доме ваших родителей сегодня ночью произошло ЧП. Неизвестный расстрелял Марьяну Колесникову и, возможно, Юру.
Сердце оборвалось и ухнуло вниз, а грудь сдавило стальным обручем. Слова Лизяева, точно обухом, ударили меня по голове, и все дальнейшее я слышала, словно сквозь вату.
– Женщина погибла на месте, мальчика пока не обнаружили, – глухо долетал до меня голос Лизяева. – Кроватка пробита пулями, но крови в ней нет. Это позволяет надеяться, что ребенок жив и только похищен. Вам что нибудь известно об обстоятельствах дела?
Оглушенная известием, я стояла, как каменная, не в силах пошевелиться и разглядывала искрящийся под ногами снег. В голове у меня всплывали вопросы, ответы на которые мне нужно было получить прямо сейчас.
– Из чего убили маму? – выдохнула я, стараясь не замечать долго копившиеся где то внутри и вдруг прорвавшиеся наружу горячие слезы, которые я размазывала по щекам колючей варежкой. – Где был Андрей? Вероника? Они что, ничего не слышали? Как такое может быть? А Юрочкины теплые вещи? Вы проверяли? Они на месте? Если малыша украли, его должны были одеть! Не могли же его унести в одной пижамке!
– Отвечаю по порядку, – обстоятельно начал Лизяев. – Марьяну Федоровну застрелили из боевого оружия, точнее определит эксперт. Андрея Сергеевича в момент преступления не было дома, его по телефону срочно вызвали, вернулся полковник поздно ночью, принял снотворное и, чтобы не будить жену и сына, лег спать в кабинете. Вероника Николаевна сразу же после отъезда полковника отправилась гулять с собакой, что подтверждает свидетель. Вернулась она через два часа, выпила с мороза немного коньяку и тоже легла спать. И она, и ваш отчим уверяют, что спали крепко и ничего не слышали. А что касается вещей Юры, сейчас мы пойдем и посмотрим, все ли на месте или чего то не хватает, – закончил следователь, разворачиваясь к дому. Он сделал пару шагов и тут же остановился, сообразив, что я так и продолжаю стоять на месте, точно изваяние. Кинув на меня подбадривающий взгляд, Валерий Львович проговорил: – Ну ка, Женя, возьмите себя в руки! Из Москвы с минуты на минуту прибудет оперативная группа. Дело резонансное, передано Следственному комитету. Мужайтесь, слышите?
– Попробую, – всхлипнула я, смахивая бежавшие по лицу слезы и с трудом трогаясь с места, чтобы направиться следом за Лизяевым.
Все обитатели дома собрались в гостиной, включая домработницу, которая и обнаружила тело мамы. На разных концах дивана сидели бледный отчим и заплаканная Вероника. Ольга Владимировна пристроилась на стуле, всячески демонстрируя свою непричастность к случившемуся. У нее в ногах крутилась Бося, выказывая особое расположение дом работнице. Василия среди собравшихся не оказалось, да, честно говоря, после ночного инцидента я и не ожидала его здесь увидеть. Заметив меня, отчим сдержанно кивнул и отвернулся, а Вероника закусила губу и затряслась в беззвучных рыданиях, прикрыв глаза рукой. Лишь домработница встрепенулась и оживленно заговорила:
– Женечка, такое несчастье! Кто бы мог подумать! Я пришла, как обычно, к девяти, открыла дверь своим ключом – ничего не взломано, двери заперты, в общем, все как всегда. Слышу – тихо как то очень. Обычно Юрик в это время кашу ест, а сегодня на кухне никого. И сверху, из детской, его голосок не доносится. Я поднялась наверх, а там – ужас! Дверь в детскую распахнута, в центре комнаты лежит Марьяна Федоровна, уже холодная, весь пол в крови, и кроватка Юрика вся в дырках. Я туда сюда – Юрика нигде нет. Тогда я бегом в хозяйскую спальню, там пусто, я спустилась вниз, в кабинет, бужу, кричу: вставайте, Андрей Сергеевич, Юрик пропал! Слышу, Вероника Николаевна не своим голосом блажит, и понимаю, что это она поднялась в детскую и увидела Марьяну Федоровну. Оказывается, все в доме спали и никто ничего не слышал! Вот ведь кошмар то!
– Спасибо за рассказ, Ольга Владимировна, вы нам очень помогли, – оборвал разговорчивую женщину следователь. – Показания мы сняли, если понадобитесь – вызовем в управление.
– Так я пошла? – уточнила домработница, поднимаясь со стула.
– Идите, только поменьше болтайте.
– Андрей Сергеевич, – повернулась женщина к отчиму. – Может, прибраться надо? Пол замыть или еще что?
– Не надо, спасибо, как понадобитесь – Андрей Сергеевич вас пригласит, – по хозяйски распорядился Лизяев.
Мелкими шажками Ольга Владимировна пересекла гостиную и скрылась в прихожей. Выглянула оттуда, одеваясь и сокрушенно качая головой. Через пару минут за домработницей закрылась дверь, и следователь повернулся ко мне.
– Ну вот, Женя. В общем и целом картина происшедшего вам ясна. Вы лучше других знакомы с вещами мальчика. Поднимитесь наверх, посмотрите, все ли на месте.
Я двинулась к лестнице на второй этаж и, проходя мимо камина, замедлила шаг. Только вчера на каминной полке стояла резная шкатулка, я это видела своими собственными глазами. Теперь же на ее месте виднелся не тронутый пылью прямоугольник, в то время как на остальном мраморе полки лежал тонкий серый слой ее. Вчера Ольга Владимировна весь день занималась полом, и до протирки мебели, похоже, руки у нее так и не дошли.
– Шкатулка, – проговорила я, оборачиваясь к Андрею. – Где шкатулка?
И тут я заметила серебряный крест деда Федора размером с авторучку, хранившийся в шкатулке. Теперь он сиротливо валялся у стены недалеко от камина.
– И почему крест на полу? – обескураженно протянула я.
Подняв с пола крест, я провела рукой по холодной гладкой поверхности, будто просила у деда прощения, и положила семейную реликвию в карман. Отчим поднялся с дивана и подошел ко мне. Внимательно осмотрев пустое место, он тронул пальцем пыль, заглянул под мебель, подошел к Лизяеву и распорядился:
– Валера, запиши в протокол, что с места происшествия похищены старинные часы, брегет, находившиеся в шкатулке слоновой кости. Стоимость шкатулки двести долларов США, я сам ее покупал на Рождество. Брегет оценить не берусь, это вещь Марьяны, и моя жена считала его бесценным.
* * *
Охлаждение в отношениях с Софьей отрезвило Цветаеву. Случилось это в тот момент, когда, увлеченная Мандельштамом, Марина на два дня оставила возлюбленную одну. А вернувшись в уютную квартирку Сони, где частенько проводила время одна или с маленькой Алей, с удивлением увидела большую толстую женщину, с самым недвусмысленным видом восседавшую на кровати Парнок. Жалость к Сереженьке сжала горло и заставила Марину взглянуть на ситуацию другими глазами. Жив ли он, умер – она не знает. Приехал на некоторое время в Москву, кроткий и всепрощающий, его призвали в армию, он должен был пройти курс в школе прапорщиков. Сказал перед отъездом на фронт: «Ни в чем не вините себя, Мариночка, и верьте – все будет хорошо». Не обвинял, не укорял, не казнил презрением, а только любил и боготворил. После этого родилась Ирина. И вот Марина одна с двумя детьми в разоренной войною Москве сидит, ежась от холода, в пустой темной комнате, где мебель пошла на растопку камина, и думает, что бы еще продать или выменять на хлеб. Дети – старшая Аля и младшая Ирина – худы и слабы. Добрые люди советуют отдать их в приют в Кунцево, но Марина не решается расстаться с малышками. С Алей – потому, что она не по годам умненькая, а с Ириной – потому, что слишком слабенькая. Вот если бы продать брегет и купить детям еды…
Приехавшая через месяц Анастасия с трудом узнала старшую сестру в раздавленной жизнью женщине, сидящей за столом перед раскрытой тетрадью, исписанной стихами. В комнате было нетоплено, грязно, пахло сиротством и смертью.
– Ася, все плохо, – сообщила Марина, как только сестра вошла к ней в дом. – Вот, продала брегет – и все пошло прахом. Не слышала? Ирина умерла.
– Как так? Когда? – всплеснула руками Анастасия.
– Да, умерла, – эхом откликнулась Марина. – В детдоме. От голода. На похороны я не поехала.
– Отчего же?
– У Али была температура, – с трудом выдавила из себя Марина. И, дерзко мотнув головой, глянула сестре прямо в глаза: – А если честно – то не смогла. Если к живой не приехала… Ах, Ирина, Ирина! Зачем ты пришла в этот мир? Получать шлепки? Слушать окрики? Петь, раскачиваясь, «Маина, Маина, Маина моя!»? Ей было уже три года, а она ведь и не говорила толком! Непослушная была, и я привязывала ее к креслу и запирала в темную комнату, чтобы не мешала писать. А Аля меня всегда слушала, разговаривала со мной, как взрослая. Получается, я выбрала из двух дочерей одну, забрала Алю из детдома, а Ирину оставила. Аля болела, ей было плохо, а Ирина ничего, пока держалась. И я забрала домой Алю. Выхаживала, как могла, сидела над ней ночами. А через месяц ко мне на улице подошла женщина и говорит: «Вы мать Ириночки? Умерла она, хоронить будем завтра. Приезжайте». Я пообещала, но не поехала. Не смогла. Все плохо, Ася. Все плохо. Нет вестей от Сережи, я с ума схожу! Душой я с Сереженькой, там, на Дону, пишу сейчас цикл стихотворений «Лебединый стан». Про мальчиков военных, молодых генералов белогвардейского движения.
– Муся, да разве можно? – оторопела Анастасия. – За это и расстрелять могут!
– Мне все равно, – безразлично откликнулась Цветаева. – Можно, нельзя – какая разница? Все мысли мои только о Сереженьке! А если он ранен? А вдруг убит? Нет, даже думать не хочу! Господи, – надрывно взмолилась Марина, рискуя разбудить Алю, спавшую в углу комнаты на заваленной тряпьем кровати. – Господи, если Сережа останется жив, никуда его больше от себя не отпущу, буду повсюду идти за ним как собака!
Только теперь Цветаева младшая обратила внимание, что сестра скручивает самокрутки из пожелтевшей газеты и смешанного с мусором табака.
– Боже мой, Муся, ты что же, махорку куришь? – воскликнула Анастасия. – Где ты ее взяла?
Не отрываясь от своего занятия, Марина устало проговорила:
– А, это? Грабитель оставил. С неделю назад залез к нам с Алей, походил, посмотрел на нашу нищету и неустроенность и, ничего не взяв, смахнул со стола на пол мусор и отсыпал махорки, оставил газету и пару конфет. Пожалел, получается. Хороший человек.
– Ведь Аля недавно болела, зачем же ты гуляешь с ней по такому морозу? – растерялась сестра.
– Какой там гуляю, – невесело усмехнулась Цветаева. – Брегет ходили закладывать. Чтобы муки купить. Подходит срок перезаклада, а денег нет. Ася, милая, что мне делать? Если не выкуплю брегет – сердцем чувствую, случится непоправимое. Сейчас переписываю мемуары для князя Волконского, он обещал помочь, очень надеюсь, что заплатит достаточно для выкупа.
Ася покачала головой, взяла веник и принялась наводить порядок в запущенном жилище сестры. Расчеты на князя оправдались. Через три дня, стремительная и легкая, похожая на египетского мальчика, Марина буквально ворвалась в ломбард. Встала в конец длинной очереди из исхудалых людей, прижимающих к себе то немногое, что уцелело от прежней жизни, и стыдливо отводящих друг от друга затравленный взгляд. Марина с трудом дождалась, когда настанет ее черед заглянуть в полукруглое окошко. Служащий вскинул на нее безразличные глаза и деловито принял квитанцию.