— Дело не в подозрительности. Просто эти бесполезные разговоры ни к чему.
Он молчит. Я тоже молчу, украдкой разглядывая его. Знаю я подобных типов. Красавец, баловень судьбы, человек, привыкший производить впечатление. Он так любит производить впечатление, что даже сейчас, несмотря на своё заявление и желание быть осторожным, едва удерживается, чтобы не блеснуть своим особым мнением по вопросу.
Похоже, я угадал, потому что, когда молчание слишком затягивается, Адамс вдруг не выдерживает:
— Всё это началось более четверти века назад. Началось плохо; и мы не сделали ничего, чтобы стало лучше, так что бессмысленно сидеть и рассуждать, отчего у нас плохо идут дела. С самого своего появления здесь мы стали пугать их угрозой военного вмешательства. Потом принялись толкать своих политических друзей здесь на такие дерзкие акции, что власти, наконец, начали их преследовать. Затем мы развернули подрывные действия, а после серии неизбежных провалов сосредоточили свои усилия на тайной разведывательной деятельности, что, конечно, не осталось незамеченным и привело к ряду судебных процессов. Не говоря уж о таких мелочах, как, к примеру, финансирование радиостанций, которые до сих пор занимаются подстрекательством и оплёвываем всего и вся в этих странах.
Хозяин кабинета наливает ещё виски, потом содовой и отпивает глоток, чтобы проверить, правильна ли пропорция.
— И после всего мы с вами удивляемся, что эти люди не приходят на дружеский обед и не предоставляют любезно те сведения, которые вызывают у нас профессиональный интерес.
— Факты, конечно, подтверждают вашу правоту, — признаю я, когда он умолкает.
Это не мешает мне думать, что тирада его могла бы послужить в служебном отчёте убедительным аргументом, подтверждающим логический вывод: «Адамс считает всю нашу внешнюю политику «холодной войны» цепью ошибок. Он так же резко отрицательно оценивает и наш сегодняшний политический курс».
— И всё же, — позволяю я себе заметить вслух, — как бы это ни было неблагоприятно для нашей официальной деятельности, кто-то должен выполнять и те задачи, которые вы назвали тайной разведывательной деятельностью.
— Конечно, вам положено так считать, — смеётся Адамс. — Держу пари, что всё, не связанное с этими задачами, для вас пустая трата времени.
— Я ничего подобного не говорил.
— Можете спокойно говорить. Я не обижусь, как вы сами слышали, мои оценки не слишком отличаются от ваших. В сущности, мы расходимся только в одном пункте.
Он наклоняется ко мне, внимательно смотрит на меня и тихо произносит:
— Уверены ли вы, что все ваши доклады, при всей их секретности, имеют большую ценность, чем доклады посла, составленные на основе чтения газет и нескольких безобидных разговоров?
— Смотря какие доклады, — отвечаю я уклончиво, — Некоторые могут оказаться не очень интересными, в других же могут быть и довольно ценные сведения.
— Не спорю, — останавливает меня жестом Адамс — Но вы не хуже меня знаете, что эти довольно ценные сведения не имеют особой практической пользы, а нередко их можно получить и обычным путём.
Он откидывается в кресле с некоторым самодовольством и добавляет:
— Не хочу обижать вас как профессионала, но в последние годы изменения произошли во многих областях человеческой деятельности, в том числе и в вашей. Центры обработки информации суммируют и систематизируют весь огромный поток всего напечатанного, сказанного, подслушанного, то есть полученного обычным путём. С другой стороны, так называемый электронный шпионаж с помощью специальных спутников обнаруживает и снимает на плёнку все объекты, в том числе и подземные. При наличии этих двух гигантских систем информации что остаётся разведчику старого образца, тому, кто ходит туда-сюда, заводит связи, подслушивает и рассчитывает только на свои руки и свою бедную голову?
— Остаётся немало, — пробую переубедить его я. — Остаётся как раз то, чего не могут добыть ни спутники, ни центры обработки легальной информации.
— Верно. Только этого и вы не в состоянии добыть. Это главные проекты, основные замыслы, которые не отражены в документах, не получают материального выражения, и, следовательно, их нельзя украсть по той простой причине, что они находятся в головах государственных деятелей.
— Ваши суждения не лишены некоторых оснований, — соглашаюсь я. — И всё же, поверьте мне, пройдёт немало времени, прежде чем разведчику классического образца начнёт угрожать безработица.
— Да, инерция — великая сила, — вздыхает Адамс. Потом, взглянув на меня, прибавляет: — Во всяком случае, мне будет очень неприятно, если вы воспримете мои слова как выражение традиционной тайной вражды между нашими организациями. Я, как вы могли убедиться, не считаю, что мы представляем что-то более значительное, чем вы, и вообще у меня нет никаких личных предубеждений против вас, я просто считаю, что и вы, и мы — порождение одного и того же гнусного времени «холодной войны» и осуждены работать в идиотских, созданных не нами условиях.
«Адамс одинаково отрицательно относится как к легальным формам работы, так и к тайной разведывательной деятельности», — машинально формулирую я в уме соответствующий вывод для доклада, который, возможно, когда-нибудь напишу. Вслух я говорю:
— Я не собираюсь превратно истолковывать ваши слова и прекрасно вас понимаю. Но какова ваша позитивная программа?
— Да, труднее всего определить позитивную программу, — смеётся он. — Я, видите ли, из тех людей, что справляются с трудностями, обходя их стороной. И всё же, полагаю, в моём ленивом мозгу родилось-таки нечто позитивное. Но об этом поговорим в другой раз. Благо, времени для разговоров тут хватает. — И, словно уловив моё разочарование от такого поспешного окончания беседы, Адамс добавляет: — Позитивную программу выработать не трудно, если понять простую истину: необходимо установить какой-то модус вивенди, чтобы не прийти к взаимоистреблению, А это возможно только в том случае, если мы будем учитывать не только свои интересы, но и интересы другой стороны.
«Адамс убеждённый сторонник мирного сосуществования в советском духе», — формулирую я про себя.
— Вообще пора понять, что когда речь идёт о жизни человечества, то мы не можем рисковать ею, как при игре в покер. Кстати, как вы насчёт покера?
— Так, средне, — признаюсь я.
— Ваш плюс в том, что вы это осознаёте. Бенет тоже посредственный игрок, но не понимает этого. Точнее не посредственный, а просто ему не хватает воображения.
— А что вы делаете, когда не играете в покер? Скучаете?
— Т-сс! — прижимает он заговорщически палец к губам, — Я молодожён, а молодожён не имеет права скучать.
— У вас и вправду очаровательная жена.
— Но вы тоже не обделены по этой части. Госпожа Томас выглядит великолепно. Надеюсь, она больше любит покер, чем вы…
— Вы угадали, — улыбаюсь я.
— Тогда у нас будет возможность чаще общаться, — улыбается Адамс. — Хотя частое общение может вам дорого обойтись…
«Вам тоже, голубчик», — мысленно отвечаю ему я.
— Надеюсь, вечером мы увидимся у вас дома, — добавляет хозяин кабинета, когда мы встаём. — Сегодня мой день.
* * *
Проводы на аэродроме проходят менее тягостно, чем можно было ожидать, поскольку я являюсь в последний момент, чтобы запечатлеть лицемерный поцелуй на холодной щеке Элен. Моя жена стоически переносит это проявление мужней любви, — ведь поцелуй, конечно же, предназначается не ей, а окружающим, точнее, сопровождающим нас швейцару и шофёру.
Не слишком тягостно проходит и визит к Адамсу, поскольку я делаю всё, чтобы максимально его сократить. В квартире, ничем особенно не отличающейся от моей и квартиры советника, собрались все те же лица, занятые тремя классическими занятиями — покером, танцами и выпивкой.
— Не надоели вам эти увеселения? — спрашиваю я, понизив голос, свою секретаршу и подсаживаюсь к ней.
— Ужасно! Но вы можете предложить что-то другое?
— Думаю, что да: ужин в спокойной домашней обстановке.
— Вы, уверены, что это будет интереснее?
— Я, знаете ли, немножко скептик. Но ничто не мешает нам попробовать…
— Имейте в виду, что сплетничать начнут раньше, чем за нами закроется дверь.
— Это вас пугает?
— Меня лично — нет.
— В таком случае удираем!
И мы удираем почти незамеченные, поскольку Франк, неизменный кавалер Мэри, дежурит в посольстве, а хозяева увлечены картами. Но это совсем не означает, что предсказание Мэри о сплетнях не сбудется.
Похищение сабинянки, разумеется, запланировано — мой холодильник полон продуктов, подходящих для лёгкого ужина. Секретарша, однако, не проявляет особого пристрастия к еде или, вернее, проявляет пристрастие, но не к чёрной икре, а к виски, и я не собираюсь ей препятствовать, поскольку таким образом мы быстрее дойдём до желаемой интимности в отношениях.
Замечание моей жены о толстых бёдрах — типично женское злословие. В сущности, Бог создал Мэри вполне пропорциональной, только крупного формата, довольно высокого роста. Между нами говоря, мне, вероятно, было бы не слишком удобно идти по улице с такой импозантной самкой, но мы в данный момент не на улице, и я могу спокойно и откровенно созерцать высокий бюст, выглядывающий из декольте, и мощные бёдра, непринуждённо выставленные в кресле напротив. Тем временем секретарша, может, чтобы не смущать меня, а может, просто из любопытства оглядывает обстановку.
— У вас много цветов, и они совсем свежие, — констатирует она.
— Исключительно в вашу честь, — вру я, пользуясь тем обстоятельством, что цветы свежие.
— Очень мило, хотя это, скорее всего, невинная ложь.
Она отпивает виски и словно только теперь замечает направление моего бесцеремонного взгляда.
— Итак, если я вас правильно поняла, вы хотели бы завербовать меня в качестве своей подруги?
— А вы не хотели бы этого?
— Не знаю. Я ещё не определила свою позицию по этому вопросу: я из тех, кто действует по настроению, для меня главное — мой каприз. Впрочем, вы тоже подчиняетесь капризу…
— Какому капризу?
— Капризу случая… Неожиданный отъезд вашей жены… Страх остаться хоть ненадолго соломенным вдовцом…
Продолжая изучать меня взглядом, она садится глубже в кресло и при этом движении ещё больше обнажает ноги.
— В отличие от вас я не люблю капризы, — признаюсь я, с трудом отрывая взгляд от нижней части её тела, чтобы устремить его к её привлекательному лицу со слегка ироническим выражением. — И будет ли моя жена здесь или нет, не имеет значения.
— А, значит, вы угрожаете мне продолжительной связью? — спрашивает она, протягивая руку к сигаретам, и так резко наклоняется, что её большой бюст едва не вываливается из декольте.
Я подаю ей пачку и ловко щёлкаю зажигалкой.
— Должна вам признаться, что угроза продолжительной связи вызывает у меня что-то вроде паники, — заявляет Мэри, выпуская дым из ноздрей своего чуть вздёрнутого носика. — Последняя у меня была года три назад и достаточно неудачная, чтобы её забыть.
Она скрещивает ноги. Постоянно перемещая их туда-сюда и двигая бёдрами, она таким образом ещё больше искушает меня, потому как некоторые части тела в движении кажутся более обольстительными, чем когда они неподвижны.
— Словом, если вы позволите, одно чисто техническое замечание: вы начинаете не совсем так, как следовало бы, и всё прошло бы гораздо легче, если, бы вы просто сказали мне: «Давайте проведём эту ночь вместе» — вместо того, чтобы так серьёзно начинать атаку.
— Верно, но что поделаешь, если я никак не могу отказаться от отвратительной привычки быть откровенным. Я говорю то, что думаю, и только потом осознаю, что этого делать не следовало.
— Это вы искренне говорите? — поднимает тёмные брови Мэри. — Вы не похожи на человека, который пускается в авантюру, не изучив предварительно обстановки.
— Может, я уже изучил обстановку.
— Тогда и мне надо бы её изучить.
— Пожалуйста, кто вам мешает, — отвечаю я, подливая немного виски. — Хотите лёд?
— Нет, не хочу. Я хочу слышать чёткие ответы.
— Продолжим беседу? Я-то думал, что изучение выразится в действиях.
Я подаю ей стакан и отпиваю из своего. Мэри тоже делает глоток и снова наклоняется вперёд, предлагая мне вид бюста крупным планом:
— Начнем с такой простой вещи, как хладнокровие… Что вы скажете, если ваша жена вдруг вернётся с аэродрома и войдёт сюда?
— Ничего не скажу.
— А что сказала бы она?
— Вероятно, что-то вроде: «Я вижу, что ты точно следуешь моим советам».
— Её советам?
— Именно. Потому что её последние слова были… Извините, но мне неудобно их повторять.
— Странно для человека, который имеет плохую привычку быть откровенным.
— Ну, хорошо, последние её слова были: «Фигура твоей секретарши вполне соответствует твоему вульгарному вкусу, надеюсь, тебе не придётся скучать».
— И вправду, какая удача, что мои физические данные и ваш вкус так совпадают по своей вульгарности, — впервые за этот вечер смеётся Мэри. — Но с другой стороны, жаль…
— Что жаль?
— Что всё заранее позволено. Другое дело, если бы наша любовь была запретной, тайная связь, вечерние поездки на машине за город, подозрения с её стороны и риск — с вашей, конечно, не для того, чтобы разрушить ваш брак, а чтобы у нашей связи был какой-то особый привкус. Согласитесь, у дозволенного греха нет терпкого вкуса настоящего греха…
— Что ж поделаешь, если моя жена просто не считается с предрассудками?
— А может, не считается с вами? — замечает Мэри, испытующе глядя на меня.
— Этот вопрос следовало бы задать ей, а не мне, — равнодушным тоном отвечаю я и встаю поразмяться.
— Если вы хотите открыть окно, то это хорошая идея, — замечает она. — Здесь так накурено…
Я открываю дверь на балкон, вдыхаю влажную ночную прохладу и несколько секунд смотрю на зелёные и красные огоньки движущихся по шоссе машин.
— Может, ваша жена даёт вам свободу, чтобы обеспечить свободу себе, — говорит Мэри, тоже подходя к балконной двери.
— Я ведь сказал вам: спрашивайте у неё, она вас лучше проинформирует, — отвечаю я, пытаясь подавить своё раздражение.
Однако физическая близость этого могучего тела снова начинает меня волновать.
— Вы так простынете, — говорю я, непринуждённо обнимая её рукой за плечи, как бы желая согреть её.
— Не мешайте моему расследованию… И не создавайте возбуждающих зрелищ для случайных прохожих, — шепчет она, тихонько высвобождаясь из моих объятий.
— Раз вы решили играть в следствие, то, по крайней мере, соблюдайте правила игры. Первую информацию получают не от подследственного, а из других источников.
— О, что касается такой информации, то она уже имеется. Люди говорят, что госпожа Томас использует немалую часть своего времени, чтобы наставлять вам рога, — бесцеремонно сообщает Мэри, словно речь идёт о чём-то незначительном.
— Кто эти люди? — спрашиваю с любопытством я. — Семья Адамс? И что означает «наставляет рога»?
— Выражение, я думаю, вам понятное, — замечает она, отступая в комнату, потому что ночной воздух действительно довольно холодный.
— Но это же глупо, — говорю я, закрывая балконную дверь и задёргивая штору. — Согласитесь, в наши дни смешно употреблять такие выражения, как «наставлять рога» и «совершать прелюбодеяние», когда речь идёт об обыкновенных вещах, которые происходят чуть ли не каждый день.
Мэри, залпом осушает свой стакан. Потом, глядя на меня всё тем же взглядом, имитирующим проницательный взгляд следователя, заявляет:
— Вы философски относитесь к жизни.
— А вы много пьёте, — не удерживаюсь я от замечания — меня опять охватывает раздражение.
— Не огорчайтесь. В наши дни это тоже обычное дело.
Она садится на ручку кресла, словно для того, чтобы ещё раз продемонстрировать свои бёдра.
— Вы случайно не любитель группового секса?
— Нет. Я люблю здравый смысл.