— Вы не имели права давать ему задания! На вас, что, вся школа милиции работает?
— Глупости говорите. Но мальчиков там сейчас можно нанять. С согласия начальства, разумеется.
— Оплаченного согласия?
— Кто же спорит? И как же иначе-то в наше время больших возможностей? К тому же у нас с вами дело-то… хм… согласитесь, почти семейное. Зачем же к нему привлекать внимание лишних людей? Мало ли кому что взбрендит?
— Но. Слушайте, не смейте больше так делать! Мало того, что вы пропихнули Сережу в эту дурацкую школу, меня не спросив, так еще и распоряжаетесь им теперь, как своей собственностью! Если это повторится, я вас, так и знайте… убью… отравлю.
— Тысячу триста двадцать первый раз угрозы слышу. Привык уже, знаете ли. Даже как-то не по себе, когда давно их не слышу. А что вы, собственно, имеете против школы милиции, Галина Альбертовна? Куда вы хотели сами-то «пропихнуть» своего отпрыска? В этот ваш Финансово-экономический? Так какой из него экономист-финансист? Он бы провалил все экзамены, несмотря на вашу ловкость в обустройстве иных делишек. Ну, нет у него ваших способностей, и сами вы прекрасно это знаете. А школа милиции — заведение довольно полезное, особенно сейчас. Что же касается нашего дела, так Сережа как нельзя лучше подходил на роль. У него с Францем Луниным много общего. Не тот у него размах, не тот ум, не тот талант, но… те же замашки, по большому счету. И не машите ручками — те же! Кстати, он сам охотно согласился принять участие в операции, когда узнал, кого предстоит отловить. Не забыты, верно, детские обидки в спортзале, ммм?
— Вы что, во все его посвятили?!!
— Я, при всех своих недостатках, разве похож на психа? Ваш отпрыск самоуверен, а сознание у него криминальное, как и у всего нынешнего поколения, ей-богу! Знай он все, он вполне был бы способен начать собственную глупую, грубую и примитивную игру. И попался бы… кому не надо. И погорели бы мы с вами, свет очей моих.
— Да ведь все равно толку не вышло! Франц, очередной наш наследничек, смылся, растворился, исчез бесследно! И это после того, как его и Сережу взяли с поличным на складе фирмы. Как это у вас так здорово получилось? К тому же это склад фирмы, которая принадлежит его брату. Это что, случайность? Или ваши извращенческие штучки?
— Мне казалось, что маленькая месть вашему бывшему любовнику доставит вам некоторое удовольствие. И у меня все получилось! Получилось бы. Если бы не эти дебилы из ИВС. Всего-то и надо было посадить Франца этого, Маугли, в одиночку для пущей сохранности до утра, и все! Все, что от этих дебилов требовалось! Они и посадили, придурки. Ох и посадили! Одиночной камеры у них, понимаете, не нашлось, так они сунули его в какую-то кладовку с дыркой в потолке, через которую раньше проходили трубы с чердака. А дыра заделана фиговой фанеркой. А Маугли наш способен пролезть и в мышиную нору, умеет ходить по стенам, по потолку и даже летать. Поэтому он эту самую фанерку-картонку от потолка отодрал, дыру расширил совсем немного — штукатурку и гнилые доски обкрошил — и утек через чердак и вниз по водосточной трубе прямо под носом у дежурного. Ему, я полагаю, даже пригибаться не пришлось, прошел под окошком, и все дела. А еще один идиот, который стоял в дверях и курил под звездами, сообщил, что необыкновенного ночью случилось только то, что какой-то мальчишка околачивался, искал томившегося в узилище папашу, как объяснил жалобным детским голосочком. Идиот мальчишку шуганул и сам за шкирку за ворота вывел. И подзатыльник дал, чтобы тот бежал быстрее. Он и побежал. И привет вам.
— И привет
* * *
У Олега с некоторых пор сложилось впечатление, что Инна специально готовится к его визитам, не слишком частым и недолгим. И что она изо всех сил старается вызвать к себе отвращение. Каждая встреча становилась новым кирпичиком в стене несправедливых обид и подстроенных недоразумений, которой Инна старательно и упорно отгораживалась от мужа.
О своих визитах Олег всегда извещал ее заранее, звонил из Москвы. И, как правило, по приезде минуту-две тосковал перед дверью ее хрущевской «распашонки» на углу проспекта Славы и Бухарестской, которую она ни за что не хотела менять на более приличное жилье. А тосковал по той причине, что из квартиры через замочную скважину, через зазоры между дверью и косяком и еще через какие-то невидимые щели доносились запахи перегара и табака. Он открывал дверь своим ключом и окунался в сонную и клейкую атмосферу уже остывшего и, в общем-то, жалкого разгула.
Инна обычно спала в халатике на голое тело на сбитом и грязноватом покрывале тахты или, может быть, еще не чувствуя себя подготовленной к очередной сцене, делала вид, что спит. На кухне — на столе, в раковине и даже на подоконнике — громоздилась немытая посуда с остатками по-студенчески простеньких яств, как попало валялись захватанные пустые бутылки, к кафелю ванной прилипли чужие волоски, а в комнату сына лучше и не заходить, там запустение, холод и пыль, и от этого жутко до сердцебиения.
Их тяжкий последний разговор был связан в том числе и с мальчиком. Олег тогда явился без предупреждения и застал Инну врасплох: вполне вменяемой, свежей и аккуратно причесанной. Она пила чай с покупной ватрушкой и что-то читала. Именно тогда он уверился в том, что к его посещениям она тщательно готовится, организуя эти нелепые пьянки — вечера встреч и воспоминаний — для тех своих студенческих, в прошлом вольнодумных, а ныне большей частью пустоголовых приятелей, которые до сих пор еще не эмигрировали, не стали знаменитостями или процветающими профессионалами, не сдвинулись на почве дианетики и «неформальных» религиозных верований, не погибли от наркоты и паленой водки, а влачили тоскливое существование бесталанных, по жизни трусоватых и обремененных тем или иным сравнительно безобидным пороком существ.
— Инка, я так и знал, что ты мне голову дуришь своими выходками, — сказал Олег, грея руки о предложенную ею чашку чая. — Ты меня решительно выставляешь?
— Разве решительно? Скорее наоборот, Олежка. Я все не могу решиться тебя выставить. Вот и довожу себя до безобразия от нерешительности. А со мной, невменяемой, какой может быть разговор? Одна ругань и укоры. И уговоры вести себя достойно и не опускаться. А я вот не веду себя достойно, поэтому у тебя появляется причина меня выставить, — проявила, наконец, откровенность Инна.
— Но я не собирался. — растерянно уставился на нее Олег. — Инка, зачем все это? Почему ты не хочешь переехать ко мне в Москву? Ну ладно, не хочешь так не хочешь. Не буду я опять заводить этот разговор. В конце концов, я могу перенести свою штаб-квартиру в Питер, хотя здесь у меня только филиал «Мериклы», а все остальное — и строительная компания, и проектировщики — там. Пусть я буду каждые три дня мотаться в столицу и встречаться там со всеми этими… победившими в августе клоунами, которые из меня деньги сосут на всякие так называемые программы. Пусть. Сил пока хватает. Да и небольшой самолет можно купить. Давно хотел. Но. Вот перееду я, так ты ведь меня выгонишь?
— Да нет, — отозвалась Инна. — Как это я могу выгнать хозяина из собственного дома? На его деньги купленного. Сама уйду.
— Инка! Это. Это подлость с твоей стороны! Так говорить. Стыдоба какая. Ну как так можно-то? Думаешь ты, что говоришь, или нет?!
— Ладно. Извини за мелодраму. Это мелко и стыдно, я согласна. Но, Олежка. Как только в твоей жизни появились первые телохранители, я поняла, что для меня там места больше нет. Ни для меня, ни для малыша. Ты теперь из другого лагеря, и ты оказался способен оторвать от меня ребенка и отправить его в этот дурдом, где его, маленького, учат всякой ерунде. Например, как правильно пользоваться ножом и вилкой — это, безусловно, самое важное, это, безусловно, просто необходимо знать маленькому ребенку! И не разрешают крошить на пол под страхом наказания. А как он может не крошить?! А утром заставляют пить грейпфрутовый сок — такую кислятину вместо какао, как он любит… Какие-то нудные коллективные игры, дурацкие танцы. Ты сам бы выдержал такое?
— Инна, время другое. И не дурдом это, а дорогущий частный образовательный пансион. К тому же ты так себя ведешь, что. Ребенку все твои гулянки наблюдать на пользу, что ли?
— Ему не на пользу находиться среди чужих и видеть мать только на каникулах. А гулянки мои. Ну да, гадость. И все равно мне лучше, чем тебе с твоими «клоунами» и грудастыми безмозглыми куклами в сауне. Так? Отпустил бы ты нас, Олежка. Мы же из прошлой жизни. Мы там остались, как рыбки в море. А ты нас из глубины тянешь на пляжный песочек, на солнышко. Чтобы осчастливить?
Окончательный разрыв, развод был, конечно же, неизбежен. Но Олег все медлил, хватался за соломинку, за истончившуюся до прозрачной, почти невидимой шелковинки прошлую любовь. Да и не любовь уже давно, а тоненькое волоконце ностальгии и благодарности, остывшей за годы и годы, проведенные врозь.
* * *
Известие о попытке ограбления склада фирмы застало Олега в адвокатской конторе, где для него подготавливали документы о расторжении брака. Некто Кучинский, отвечавший за охрану филиала «Мериклы», позвонил по сотовому, сообщил о неудавшемся ограблении, попытка которого была сделана уже дней десять назад, во время пребывания Олега на отдыхе в Испании. Кучинский попросил о встрече в связи с особыми обстоятельствами, касавшимися личности одного из преступников, сбежавшего из-под стражи.
— Да наплевать мне на его личность, — возмутился Олег. — Я так понял, что вынести ничего не удалось, а систему сигнализации уже сменили?
— Сменили, Олег Михайлович. Тут же и сменили, и поругались с поставщиками этой самой безотказной системы. Ее, как оказалось, обесточить — раз плюнуть. Очень даже просто на самом деле. Но догадаться об этом не каждый смог бы, а только исключительно хорошо разбирающийся человек. И остроумный, я бы сказал. Если бы не его напарник, который нашумел, из склада много чего вынесли бы ценного, я думаю, и никто бы ничего не услышал. Так вот я об этом, который сбежал. Я бы не настаивал на встрече, Олег Михайлович, но. Еще раз повторю: дело в том, кем оказался… э-э-э… взломщик. Никак не могу назвать его имя по телефону, но оно вам, я абсолютно уверен, знакомо. И было бы непростительно скрыть его от вас.
Олег чертыхнулся недовольно и назначил встречу настырному охранителю, а когда узнал имя, чуть было не казнил Кучинского, как в старину казнили гонца, принесшего дурную весть. Известие о том, что грабителем оказался не кто иной, как Франик, взорвало Олега. Какая там буря в душе! Все вранье про бурю. Никакой такой душевной бури и не замечаешь, не до нее вовсе, если мозг вдруг оказывается на месте желудка, а сердце бьется там, где раньше была скорее всего печень или — кто ее знает? — селезенка, а голова пуста, как мыльный пузырь, и в глазах — едкая, щипучая мыльная радуга.
Олег и сам не помнил, как оказался на Васильевском перед дверью квартиры родителей, как на лестничной площадке сгоряча двинул плечом казенного вида пустоглазого и жесткоротого, будто черепаха, субъекта, как заколотил в дверь, забыв о том, что существует звонок.
Аврора Францевна на кухне выронила пузырек со смесью валерьянки и пустырника и выдохнула:
— Олежка. Ключ потерял.
— Аврорушка, что с тобой? — не на шутку встревожился Михаил Александрович, который последние несколько дней маятно таскался по квартире вслед за женой — куда она, туда и он, как хвост. — Аврорушка, капелек?
— Миша, да открывай же! Это Олег! Он в детстве вечно ключ терял и колотил вот так, как сейчас.
— Аврорушка. — еще больше испугался за жену Михаил Александрович. — Может, «неотложку»?
— Я не сошла еще с ума, Миша! — выпрямилась Аврора Францевна. — Может быть, скоро сойду, но еще не сошла! Я сама открою.
Она, красиво поседевшая, худенькая и немного потерявшая в росте, бросилась к входной двери, распахнула настежь и — не могла не обнять его вопреки всем обидам, почему-то не тающим со временем, как не тает вечная мерзлота.
— Ты совсем на Гром-камень стал похож, — оглядела она Олега. — Окаменевшая волна. На тебя конный памятник можно ставить — вполне выдержишь.
— А?..
— У нас горе, Олежка.
— Франик. Я только что узнал.
— Тебя тоже преследуют?
— Преследуют? Кто? За что?
— Эти, — кивнула в сторону двери Аврора Францевна. — Звонят, следят, караулят, проходу не дают. Подайте им Франика. А где я им Франика возьму? Я ничего о нем не знаю с той самой ночи.
— Мама, не плачь. Он объявится рано или поздно. А эти… преследования я прекращу. Это совсем легко. Он же на склад моей собственной фирмы влез. Я просто откажусь от всех этих расследований-преследований, в конце концов, ничего же со склада не пропало, а если они там сильно принципиальные, то задействую кое-какие связи. Без проблем.
— Один сын, значит, в бандиты вышел, — появился в прихожей Михаил Александрович, — а второй вором стал. А третьему до нас дела нет, живет себе в своем Израиле, самый умный.
— Папа. Кто бандит? — искренне изумился Олег. — В смысле, я? Чушь какая-то.
— Деньги и связи сейчас только у бандитов. А мы два года жили на ворованное. Нас тоже ворами сделали.
— Франик нас два года содержал, Олежка, — объяснила Аврора, — два самых тяжелых года. Мы не знали, что он ворует. Это он нас так берег.
— Мама, ты не беспокойся о деньгах. Я сейчас вполне могу вас обеспечить. Запросто.
— Не хватало еще! — рявкнул Михаил Александрович и отвернулся. Немного помедлил, словно желая что-то добавить, но промолчал, снова ушел на кухню и загремел стулом и чайником.
— Он не примет помощи, Олежка. Но если ты отвадишь
* * *
Как ни странно, после неожиданного визита Олега Михаил Александрович воспрянул духом, подтянулся, обзвонил кое-каких знакомых и объявил, что возвращается на работу, что его берут на полставки в Метрострой, на Выборгскую линию, кем-то вроде смотрителя или консультанта-координатора работы смотрителей — из его объяснений Аврора Францевна, вся ушедшая в заботы об Анечке, мало что поняла. Поняла лишь то, что Михаил Александрович теперь часто не будет ночевать дома, так как его новая должность предполагает и ночные дежурства.
Это и к лучшему, подумала мудрая Аврора. И дело даже не в деньгах, которые ему будут платить, а в том, что у него меньше времени останется на самоедство по поводу неудавшихся, как он считает, сыновей. И ей каждый божий день не придется доказывать, что с мальчиками, в общем-то, все обстоит благополучно. Что нельзя им навязывать образ жизни, который сами-то они считают правильным и разумным, что все изменилось, и мальчики, слава богу, давно выросли и вполне вписались в новые условия. Что Олег много работает и разбогател, что Оксана и Вадим весьма успешны в Израиле и растят исключительно талантливого сына, что Франик. С Фраником, конечно, беда, но. Но она чувствует материнским сердцем, что он жив и здоров. И насколько она его знает, он не позволит себе не процветать. В том смысле, разумеется, в котором он сам понимает благополучие и процветание.