Сестра милосердия печально уставилась своими грустными, смиренными глазами в одну точку.
— Потом он богохульствовал. Словно дьявол говорил его устами: он изрыгал проклятия и непристойности… Господи, прости меня и помилуй! — Она перекрестилась. — Это было очень страшно, потому что слова произносила кукла без глаз и рта. От страха я проснулась. Да, да, надо было взять четки и молиться за спасение его души, а я вместо этого пошла в палату и поставила ему градусник. Он лежал без сознания, температура сорок и три десятых, его трясла лихорадка.
X
Сейчас у больного всего лишь тридцать восемь и семь. Он бредит, перевязанные руки беспокойно шевелятся на одеяле.
— Вы не знаете, сестра, что он говорит? — спрашивает хирург.
Сестра милосердия отрицательно качает головой и строго поджимает губы.
— Он говорит „йеср“, — вмешивается старик с соседней койки. — „Йеср“ да „йеср“.
— „Yes, sir“,[47] — догадался хирург. — Стало быть — по-английски.
— А еще он говорил „маньяна“[48], — вспомнил старик, — „маньяна“ или „маняня“. — Старик хрипло хихикнул. — „Маньяна, маньяна“. Лепечет, как младенец в пеленках.
Старику это слово почему-то казалось очень смешным, он задыхался от смеха, у него хрипело в горле. Пришлось на него прикрикнуть.
И до сих пор никаких сведений о том, кто же такой пострадавший. Писатель звонит трижды в день:
— Алло, нет ли каких подробностей?
— Нет, ничего не знаем.
— Тогда скажите, в каком он состоянии?..
Но разве по телефону пожмешь плечами — мол, пока жив.
Днем температура продолжает падать, но пациент — хоть его почти не видно из-под бинтов — становится еще желтее; у него началась икота: „То ли печень повреждена, то ли у него желтуха“, — ломает себе голову хирург и, чтобы внести ясность, приглашает на консультацию известного терапевта. Знаменитость — бодрый, розовый старичок — так и сыплет шутками. При виде почтенной сестры милосердия он от радости чуть ли не обнимает ее.
— Да, да, немало мы с вами поработали, прежде чем вас перевели в хирургическое!
Хирург вполголоса и преимущественно по-латыни излагает ему историю болезни. Терапевт, помаргивая, смотрит сквозь золотые очки на фигуру, сделанную из бинтов и ваты.
— Не приведи господь, — озабоченно говорит он и присаживается на край койки.
Сестра милосердия молча откидывает одеяло. Терапевт втягивает ноздрями воздух и поднимает глаза.
— Диабет?
— Откуда вы знаете? — ворчит хирург. — Я, конечно, велел сделать анализ мочи… нет ли в ней крови. Оказалось, что есть и сахар. Вы что, определяете по запаху?
— И обычно не ошибаюсь, — кивает терапевт. — Ацетон всегда различишь. Наша ars medica[49] — на пятьдесят процентов интуиция, голубчик.
— Я не полагаюсь на интуицию, — отзывается хирург. — Я только… прямо, с первого взгляда чувствую: вот у этого я не стал бы оперировать… даже мозоль. С ним непременно случится эмболия. Или еще что… А почему — мне и самому непонятно.
Терапевт легонько ощупывает ладонью и пальцами тело человека, который лежит без сознания.
— Я бы охотно его выслушал, — прочувствованно говорит он, — да, пожалуй, не стоит беспокоить, а? — И, сдвинув очки на лоб, осторожно, почти нежно, доктор прикладывает розовое ухо к груди больного. Тихо так, что слышно, как муха бьется об оконное стекло. Наконец старик поднялся. — Да, сердце у него изношено, — пробормотал он. — Оно, милый мой, могло бы многое порассказать. Правая легочная доля не в порядке. Печень увеличена…
— А почему он такой желтый? — вырвалось у хирурга.
— Я и сам хотел бы это знать, — задумчиво отозвался терапевт. — Почему так падает температура?.. Покажите мне мочу, сестра. — Сиделка молча подала ему сосуд — в нем было несколько капель густой темной жидкости. — Скажите, пожалуйста, — удивленно подняв глаза, спрашивает старый врач, — как попал к вам этот человек?.. Ах, вы не выяснили, откуда он взялся? Не было у него озноба, когда его к вам привезли?
— Да, был, — ответила сестра.
Врач сосчитал про себя до пяти.
— Пять… максимум шесть дней, — пробормотал он. — Это почти невозможно! Мог он долететь сюда… скажем, из Вест-Индии, за пять-шесть дней?
— Едва ли, — усомнился хирург. — Почти исключено. Разве только через Канарские острова…
— Стало быть, не совсем исключено, — укоризненно произнес старый врач. — Потому что, скажите на милость, где он еще мог подхватить fiebre amarilla[50]. — Он произнес „амарилья“ с каким-то особым удовольствием.
— Подхватить что? — не поняв, переспросил хирург.
— Typhus icteroidis — желтую лихорадку. Я за всю свою жизнь видел только один случай, — это было тридцать лет назад, в Америке, Сейчас у него фаза trompeuse[51], переходящая в фазу пожелтения.
Хирург, видимо, сомневался.
— Послушайте, — сказал он неуверенно. — А может, это болезнь Вейля?
— Браво, коллега! — воскликнул старик. — Может быть! Давайте проверим на морских свинках. Как раз работа для моего лохматого ассистента. Ему бы только мучить этих животных. Если свинка останется жива и здорова, значит, я прав. Но мне кажется, — скромно добавил он, — что я не ошибаюсь.
— Но почему?
Терапевт развел руками.
— Интуиция, коллега. Завтра температура опять поднимется и начнется vomito negro. Я непременно пришлю сюда своего юношу, пусть сделает анализ крови.
Хирург смущенно почесал затылок.
— А… скажите, что такое красная лихорадка?
— Красная лихорадка? A, fievre rouge. Это так называемая антильская лихорадка.
— Ею болеют только на Антильских островах?
— Да, на Антильских островах, в Вест-Индии, на Амазонке. А что?
— Да, так, — замялся хирург и покосился на сестру милосердия. — Но ведь желтая лихорадка встречается и в Африке, не так ли?
— В Нигерии и в соседних областях, но туда она занесена из других стран. При словах „желтая лихорадка“ мне представляется Гаити или Панама, весь этот пейзаж — пальмы и прочее.
— Но как он попал сюда с этой лихорадкой? — рассуждал хирург. — Инкубационный период равен пяти дням, верно? А за пять дней… Выходит, что он летел всю дорогу.
— Выходит, — сказал терапевт таким тоном, что, мол, нынче это сущий пустяк. — Видно, торопился. И куда его черти несли? — Пальцы врача отбивали дробь на спинке кровати. — Думаю, сам он уже не скажет вам, почему так спешил. Очень плохое сердце. Этот человек, видно, многое перенес.
Хирург слегка кивнул и взглядом выслал сестру из палаты.
— Я вам кое-что покажу, — сказал он и открыл бедра больного. У самого паха виднелись белые шрамы, один длинный и четыре покороче, расположенные полукругом. — Пощупайте, какие они глубокие, — показал хирург. — Я все думал, отчего бы они могли быть…
— Ну, и?..
— Если он жил в тропиках, это может быть след лапы хищного зверя. Посмотрите, как конвульсивно сжались когти. Для лапы тигра они маловаты. Скорее всего, это ягуар… стало быть, речь может идти об Америке.
— Вот видите, — старый врач торжествующе высморкался, — уже выясняется его биография. Locus[52]: Вест-Индия. Curriculum vitae[53]: охотник и авантюрист…
— И моряк. На левом запястье под бинтом у него татуировка — якорь. Он из так называемой хорошей семьи: ступни у него довольно узкие…
— И вообще, сказал бы я, интеллигентное тело. Анамнез: пьяница, явный алкоголик. Застарелая легочная болезнь, которая недавно активизировалась, видимо, в результате лихорадки инфекционного происхождения. Скажу вам, меня эта красная лихорадка вполне устраивает. — В глазах терапевта блеснула радость. — И следы излеченной фрамбозии. Ах, коллега, мне вспоминаются мои мальчишеские мечты о дальних странах, индейцах, ягуарах, отравленных стрелах и всем прочем. Какой любопытный случай! Скиталец, который уезжает в Вест-Индию… Зачем? Видимо, бесцельно, если судить по почтовым штемпелям судьбы. Там он ведет странную, беспокойную жизнь, сердце у него для его лет невероятно изношено, он пьянствует с тоски и от жажды, обычной у диабетиков… Я прямо как на ладони вижу эту жизнь, коллега! — Старый врач, задумавшись, почесал кончик носа. — А потом внезапное и стремительное возвращение, безумная погоня за чем-то… И вот, уже у самой цели, он умрет у нас на руках от желтой лихорадки, которой его заразил жалкий крохотный stegomyia fasciata[54] в последний день блужданий в тропиках.
Хирург покачал головой.
— Он умрет от сотрясения мозга и внутреннего кровоизлияния. Оставьте мне мой диагноз.
— Желтая лихорадка у нас редкость, — настаивает терапевт. — Пожелайте ему, коллега, славной кончины, пусть он покинет этот мир как редкий и замечательный пациент. Разве не похож он в этих повязках, безликий и безымянный, на воплощенную тайну? — Старый врач бережно прикрыл одеялом бесчувственное тело. — Ты еще кое-что расскажешь нам при вскрытии, бедняга. Но тогда книга твоей жизни будет уже захлопнута.
XI
Утром температура у больного поднялась до тридцати восьми с лишним, бинты у рта потемнели, словно от проступившей крови. Пациент совсем пожелтел, как и следовало ожидать, и таял на глазах.
— Ну что? — осведомился хирург у сестры милосердия. — Сегодня ночью он вам не снился?
Сестра решительно покачала головой.
— Нет. Я молилась, и это помогло. А кроме того, — хмуро добавила она, — я на всякий случай приняла тройную порцию брома.
Вошла другая сестра и доложила, что пациент с абсцессом на шее лежит в жару, икает, ничего не говорит и слабеет. Недовольно ворча, хирург заспешил к ясновидцу, так что полы его белого халата развевались на ходу.
Ясновидец, с заострившимся носом, уныло торчащим кверху, лежал, закрыв глаза.
— Ну, с какой стати у вас жар? — рассердился хирург. — Покажите! — Температура была тридцать восемь с лишком. Хирург сердито снял с больного повязку, — рана была отличная, чистая, вокруг ни следа воспаления. И вообще никаких признаков болезни, вот только икота и чуть пожелтели белки глаз.
Хирург бредет по коридору и снова заходит в палату номер шесть. Там, у постели пациента Икс, стоит знаменитый терапевт в обществе четырех молодых врачей в белых халатах и со смаком произносит: „Fiebre amarilla“.
— Ничего не поделаешь, коллега, — обращается он к хирургу, — придется вам поделиться этим пациентом с нами. Такой редкостный и интересный случай. Вот погодите, здесь соберется весь факультет со всеми светилами науки. Вы бы хоть повесили над постелью балдахин и надпись под хвойной гирляндой: „Добро пожаловать!“ Или что-нибудь в этом духе. — Он высморкался, словно в рог затрубил. — С вашего разрешения мы возьмем у него несколько капель крови. Господин ординатор, распорядитесь, чтобы ассистент взял у больного кровь.
Получив по инстанции это распоряжение, высокий, длинноволосый ассистент, стоявший у левого локтя корифея терапии, наклонился к предплечью больного и протер его кожу ваткой.
— Когда вы освободитесь, — проворчал хирург, обращаясь к старику, — я попрошу вас на минутку.
Но старый доктор еще не исчерпал своих восторгов по поводу желтой лихорадки и продолжал говорить о ней, пока хирург вел его в палату ясновидца.
— Ну вот, — сказал хирург. — А теперь скажите мне, что с ним.
Старик засопел и взялся за пациента, легко и искусно ощупывая его, тихо приказывая вздохнуть, не дышать, вздохнуть глубже, лечь, сказать, если будет больно, и все прочее. Наконец он оставил пациента в покое, в раздумье потер себе кончик носа и подозрительно воззрился на ясновидца.
— А что с ним может быть? Ничего, все в порядке… Тяжелый невропат, — добавил он бесцеремонно. — Не пойму только, почему у него жар.
— Вот видите, — накинулся хирург на ясновидца. — А теперь скажите, приятель, что вы вытворяете.
— Ничего я не вытворяю, — попытался отрицать больной. — Но, может быть, мое самочувствие связано с тем пациентом, а?
— С каким?
— С тем, из самолета. Ведь я все время о нем думаю. У него снова жар?
— Вы его видели?
— Нет, не видел, — пробормотал ясновидец, — но я думал… сосредоточился на нем. Понимаете, такой контакт страшно изнурителен.
— Он ясновидец. — поспешно объяснил хирург. — А вчера у вас была температура?
— Да, была, — признался ясновидец. — Но иногда я… прерывал контакт, и температура падала. Это можно регулировать волей.
Хирург вопросительно взглянул на светило терапии. Тот ерошил бородку и размышлял.
— А боли? — спросил он вдруг. — Болей у вас не было? Я имею в виду боли, которые ощущает тот пациент.
— Да, были… — как-то стесненно и нехотя ответил ясновидец. — Собственно, это были чисто душевные явления, хотя и локализованные на определенных участках тела. Трудно определить точно, — робко оправдывался он, — но я назвал бы это психической болью.
— А где вы ее ощущали? — быстро спросил терапевт.
— Вот тут, — показал ясновидец.
— Ага, в верхней части брюшной полости. Правильно, — удовлетворенно проворчал старый врач. — А здесь, под ложечкой?
— Давит и подташнивает.
— Очень хорошо, — обрадовался терапевт. — И больше ничего?
— Ужасно болит голова, вот здесь, в затылке… И спина. Словно меня перешибли пополам.
— Coup de barre,[55] — обрадовался старый доктор. — Это же coup de barre, дружище! Вы замечательно определили. Желтая лихорадка. Все симптомы. Как по-писаному!
Ясновидец испугался.
— Что вы говорите! Вы думаете, я мог подхватить желтую лихорадку?
— Нет, что вы! — усмехнулся терапевт. — Будьте покойны, у нас нет такого комара. Самовнушение, — ответил он на вопросительный взгляд хирурга и, видимо, решил, что вопрос вполне исчерпан. — Самовнушение. Я не удивлюсь, если у него в моче обнаружат следы белка и крови. Когда имеешь дело с истериком, — добавил он наставительно, — ничему не следует удивляться. Они выкидывают такие фокусы… Повернитесь к свету!
— Но у меня слезятся глаза, — запротестовал ясновидец. — Мне больно от света.
— Превосходно, голубчик, — похвалил его терапевт. — Совершенно верная клиническая картина, друг мой. Вы прямо-таки клад для диагностика — умеете хорошо наблюдать… То есть наблюдать самого себя. Отличный пациент! Представьте себе, многие люди совсем не умеют определить, где и что у них болит.
Ясновидец был явно польщен.
— А здесь, господин доктор, — несмело признался он, — у меня сосет.
— Эпигастрический симптом, — похвалил терапевт, словно экзаменуя усердного студента. — Отлично!
— И во рту, — припоминал ясновидец, — будто все опухло.
Старый доктор опять громогласно высморкался, словно торжествующе затрубил.
— Вот видите, — обратился он к хирургу, — налицо все симптомы febris flavae. Мой диагноз подтверждается. Подумать только: тридцать лет я не видел больного желтой лихорадкой! — с чувством добавил он. — Тридцать лет — немалый срок!
Хирург не разделял восторгов терапевта и, нахмурясь, смотрел на ясновидца. Тот отдыхал, изнуренный и обессиленный.
— Для вас подобные эксперименты вредны, — строго заметил он. — Больше я вас тут не оставлю, отправляйтесь лучше домой. А то вы внушите себе все болезни, какие только есть в клинике. Словом, забирайте свою зубную щетку и… — Он указал на дверь.
Ясновидец меланхолично кивнул в знак согласия.
— Я бы тут и не выдержал, — смущенно признался он. — Вы понятия не имеете, как это изнурительно. Будь он… этот самый некто, пациент Икс, в сознании, я бы воспринимал его ощущения отчетливо, ясно… как черное на белом. А в таком глубоком беспамятстве… — Ясновидец покачал головой. — Чудовищная, почти безнадежная работа! Ничего определенного, никаких очертаний. — Он пошевелил в воздухе тонкими пальцами. — К тому же лихорадка, эдакий хаос в подсознании… все перепутано и бессвязно. А кроме того, здесь всюду чувствуется его присутствие, все только и думают о нем: и вы и сиделки — все! — Лицо ясновидца выражало глубокое страдание. — Я должен уйти отсюда, иначе я сойду с ума!
Терапевт с интересом слушал, склонив голову набок.
— Скажите, — спросил он, — вы что-нибудь узнали о нем?
Ясновидец сел, дрожащими пальцами зажег спичку и закурил сигарету.
— Да, кое-что! — Он с облегчением выпустил клуб дыма. — Что бы я ни узнал, у меня все равно будут пробелы и неясности. — Он махнул рукой. — Познавать — значит, постоянно сталкиваться с загадками. Если вы спрашиваете, натолкнулся ли я на них, отвечу „да“. Стало быть, я и узнал нечто. Я понимаю, вы бы хотели, чтобы я вам рассказал, но предпочитаете не расспрашивать. — Он подумал, прикрыв глаза. — Но мне необходимо избавиться от мыслей об этом человеке. Если я расскажу их вам, я смогу отложить свои мысли в долгий ящик, как вы изволили бы выразиться. Человек никогда не избавится от того, о чем молчит.