Рэднор говорил отрывисто, но с глубоко затаенной горечью. Я понимал, что он горячо переживает по поводу этой темы. Сказав несколько бессвязных слов, он довольно резко пожелал мне спокойной ночи и оставил меня наедине с воспоминаниями об этом доме.
Вместо того чтобы лечь спать, я принялся разбирать вещи. Я устал, но не сомкнул глаз. Конвульсии тети Сьюки и наша охота за привидениями при свете факела были для меня чем-то новым, оказывающим далеко не успокоительное действие. Покончив с вещами, я расположился в удобном мягком кресле перед камином и стал изучать портрет. Это было огромное полотно в романтическом стиле Ромни, с пейзажем на заднем фоне. Девушка одета в ниспадающее свободными складками розовое платье, садовая шляпа, полная роз, висит, раскачиваясь, на ее руке, сбоку к ней прижалась шотландская овчарка колли с большими, блестящими глазами. Поза, атрибуты были неестественны, однако художник уловил характер. Лицо Нэнни выглядывало из рамы таким, каким я его помнил с незапамятных времен. Юность, веселье и доброта дрожали на ее губах и смеялись в ее глазах. Казалось, картина была пророчеством всего того счастья, что должно было наступить в будущем. Нэнни в восемнадцать лет, и перед нею – вся жизнь!
А три года спустя она умирала в скучном городке на Западе, вдали от подруг своего детства, без слова прощения от своего отца. Что она сделала, чтобы заслужить такую судьбу? Всего лишь противопоставила свою волю его воле и вышла замуж за человека, которого любила. Ее муж был бедным, но насколько я слышал, весьма достойным парнем. Изучая энергичное, улыбающееся лицо, я ощутил жаркий прилив гнева против ее отца. Каким же мстительным должен быть этот человек, если он по-прежнему питает злобу к дочери, которая уже пятнадцать лет как лежит в могиле! Было мучительно грустно из-за несбывшихся надежд, запечатленных на полотне. Я задул свечи, чтобы стереть из памяти улыбку несчастной малышки Нэнни.
Некоторое время я сидел, угрюмо уставясь на пылающие угли, пока не был разбужен гулким звоном часов в холле, которые медленно отсчитали двенадцать ударов. Поднявшись, я засмеялся и зевнул. Первый приказ доктора был ложиться спать рано! Я торопливо переоделся, но прежде чем лечь, немного задержался возле открытого окна, соблазненный свежестью деревенских ароматов вспаханной земли и прорастающей зелени, доносившихся с влажным легким ветерком. Была безумная ночь, в небе низко висел молодой месяц. Тени метались по лужайке, ветер раскачивал и шевелил деревья. Давным-давно я не наблюдал столь безмятежной картины. Нью-Йорк с его уличной суматохой и столпотворением, с ужасами морга Терри, находился, казалось, на другом континенте.
Внезапно я был выведен из задумчивости тихим, дрожащим скрипом открываемого прямо подо мной окна. Я бесшумно и проворно высунулся из окна и, к своему удивлению, увидел, как Моисей-Кошачий-Глаз (хотя было довольно темно, я не мог ошибиться благодаря характерному для него медлительному бегу вприпрыжку) выскользнул из тени дома и припустил по открытому участку лужайки к заброшенным негритянским хижинам. Он бежал, почти вдвое согнувшись под тяжестью большого черного свертка, который нес в руках. Хотя я напрягал зрение, мне больше ничего не удалось разглядеть, прежде чем он нырнул под сень лавровых деревьев.
Глава IV
Загадочный призрак
Я проснулся рано и поспешил одеться, сгорая от нетерпения сойти вниз и поведать о моем последнем ночном открытии по поводу Моисея. Моим первым порывом было разбудить весь дом, однако, взвесив более трезво, я решил подождать до утра. Теперь я был рад, что поступил так, ибо в восточные окна струился солнечный свет, свежий ветерок доносил птичий щебет, благодаря чему жизнь казалась более веселой штукой, нежели это было прошлой ночью, и дело о призраке приняло определенно курьезный оттенок.
Привидение, переносящее жареных цыплят по воздуху, вон из дома, на крыльях ветра собственного изготовления, нравилось мне своей оригинальностью мышления. После моего полночного открытия я был почти уверен, что смог бы опознать призрака, а, припомнив, как мастерски Моисей вел и руководил охотой, я решил, что он умнее, чем полагал Рэд. Я спустился вниз, внимательно глядя и держа ухо востро, готовый к дальнейшим откровениям. Задачи, которые ставила моя профессия, никогда не приводили меня к размышлениям о сверхъестественном, так что весьма эфемерное занятие травлей призрака благоприятно отличалось от сугубо материалистических деталей моего недавнего дела о подлоге. Я нашел то, что Терри назвал бы отвлекающим средством.
Было еще рано, – ни полковник, ни Рэднор пока не появлялись, – но Соломон подметал ступеньки галереи, и я обратился к нему. Вначале, когда я завел речь о призраке, он был довольно уклончив, уловив мой скептицизм, но, в конце концов, заговорил:
– Одни говорят, что привидение – это женщина, на которой один из Гейлордов должен был жениться когда-то давно, но не женился, и она зачахла и умерла. А другие говорят, что это черный человек, которого один из них засек до смерти.
– А ты как думаешь, кто это? – спросил я.
– Видит бог, масса Арнольд, я ничего такого не думаю. Как бы нам не влетело от них обоих. Когда один дух становится беспокойным, он как будто подстегивает остальных. Им так скучно лежать в могиле в одиночестве, что они с ума сходят без компании. А когда они не могут добраться друг до друга, они хватают людей. Человек, который водится с привидениями, масса Арнольд, уже никогда не станет самим собой. Он становится немного не в себе, как Моисей.
– Так вот что произошло с Моисеем? – осторожно продолжил я. – Он водится с привидениями?
– Моисей таким уродился, но я думаю, возможно, именно это произошло с его матерью, а он заразился от нее.
– То, что призрак стащил курицу вчера вечером, довольно необычно, не правда ли?
– Похоже, у призраков, как и у людей, свои шутки, – только и сказал Соломон.
За завтраком я пересказал то, что видел прошлой ночью, но, к моему возмущению, и Рэднор, и мой дядя восприняли это спокойно.
– Моисей – всего лишь бедный придурковатый парень, но честнейший человек, – заявил полковник, – и я не позволю делать из него злодея ради твоего развлечения.
– Возможно, он и честный, – настаивал я, – но все-таки он знает, что сталось с той курицей! Более того, если вы осмотрите дом, то обнаружите и другие пропажи.
Полковник добродушно рассмеялся.
– Если то, что Моисей шатается по ночам, вызывает твои подозрения, тебе придется привыкнуть к подозрениям, ибо они останутся с тобой до конца твоего пребывания. Я знаю случай, когда Моисей ночевал в лесу из-за того что бегал три ночи напролет, – в нем столько же звериного, сколько человеческого; но это ручной зверь, и тебе не стоит его бояться. Если бы ты последовал за ним и его свертком прошлой ночью, то я думаю, что ты совершил бы чрезвычайно странное открытие. У него есть свои собственные маленькие развлечения, которые не вполне соответствуют нашим, но ввиду того, что он никому не причиняет вреда, какой смысл беспокоиться? Я знаю Моисея лет тридцать, и ни разу на моей памяти он не сделал зла ни одному человеческому существу. Такое можно сказать далеко не о каждом белом.
Я не стал продолжать разговор с полковником, однако позже я предложил Рэду продолжить наше расследование. Он засмеялся точь-в-точь как его отец. Если мы начнем изучать все фантазии, которые приходят в голову неграм, то у нас будет дел по горло, был его ответ. Я оставил эту тему до поры до времени, будучи тем не менее убежден, что Моисей и привидение тесно связаны друг с другом, и решил в дальнейшем присматривать за ним, во всяком случае, в той мере, в какой возможно присматривать за таким скользким типом.
Во исполнение этого замысла, я в первое же утро воспользовался тем, что Рэд и его отец были заняты с хирургом-ветеринаром, который пришел лечить больного жеребенка, и прогулялся по направлению к заброшенным хижинам.
Это был сырой, по виду малярийный, участок, хотя, очень возможно, что в прежние времена, когда земля была осушена, он был довольно пригодным для здорового обитания. Прямо перед хижинами в низине располагался самый большой из четырех прудов, давших плантации ее имя. Остальные три пруда, расположенные на верхних пастбищах, использовали для водопоя скота, содержали в чистоте и не позволяли растениям в них обитать. Но нижнему пруду, заброшенному подобно хижинам, было дозволено выходить из берегов, пока, наконец, тростник и водяные лилии не окружили его плотным кольцом. Пышно разросшиеся ивы склонялись над водой и почти заслоняли солнечный свет.
Над этим прудом двумя рядами растянулись хижины, расположившиеся у подножия склона, на котором стоял «большой дом». На мой взгляд, их было не меньше дюжины, сложенных из бревен и состоящих по большей части из одной большой комнаты, хотя у некоторых имелись чердак и грубая пристройка с односкатной крышей с тыльной стороны. Между рядами проходила ведущая к центру усадьбы, окаймленная лавровыми деревьями тропинка; учитывая то, что деревья не подстригали уже много лет, они давали довольно густую тень. Прибавьте к этому, что одна-две крыши провалились вовнутрь, на нескольких дверях не было петель, во всех двенадцати хижинах не имелось ни единого оконного стекла, и вы легко поймете, отчего это место породило столь мрачные фантазии. Я удивился тому, что полковник не снес домики, – они не служили воспоминанием о минувших днях, которые сам я желал бы сохранить.
На влажной земле, где тень была наиболее густой, отчетливо проступали отпечатки ног (некоторые были оставлены босыми ногами, другие – ботинками), однако я шел по ним не больше одного ярда, не будучи уверенным, что это не наши собственные следы с прошлой ночи. Я заглянул в каждую хижину, но не нашел в их наружности ничего подозрительного. Конечно, я не вскарабкался ни на один из полудюжины чердаков, поскольку лестниц не было, и поблизости – ни намека на приставную лестницу. Однако открытые люки, которые на них вели, были так густо затянуты паутиной и грязью, что казалось невероятным, чтобы за все эти годы кто-нибудь сквозь них пролез. Не обнаружив признаков обитания, будь то человеческого, или потустороннего, я, наконец, повернул к дому, философски пожав плечами и подумав, что ночные причуды Моисея-Кошачьего-Глаза – не моего ума дело.
В последующие несколько дней, находясь в передней части дома, мы слышали лишь слабые отголоски волнения, хотя я считаю, что главной темой разговоров между неграми, и не только в «Четырех Прудах», но и на соседних плантациях, был призрак, как прошлый, так и нынешний. Эти первые дни я провел в знакомстве с моим новым окружением. На ферме преимущественно занимались выращиванием лошадей, и полковник держал хорошо укомплектованную конюшню. В мое распоряжение была предоставлена верховая лошадь, и в сопровождении Рэднора я исследовал большую часть долины.
Мы наведывались в несколько домов по соседству, но чаще всего останавливались в одном конкретном доме, и причину я понял довольно быстро. «Мэзерс Холл», увитое плющом, беспорядочно нагроможденное строение из красного кирпича с белым орнаментом, частично в колониальном, частично в староанглийском духе, было расположено примерно в миле от «Четырех Прудов». В усадьбе прожили три поколения Мэзерсов, подрастало четвертое. Семья была огромной и состояла в основном из девочек, которые вышли замуж и переехали в Вашингтон, Ричмонд или Балтимор. Однако летом все они возвращались, привозя с собой своих детей, и дом становился средоточием веселья для окрестностей. Оставалась всего одна незамужняя дочь – девятнадцатилетняя Полли – самая бессердечная и очаровательная юная особа, которую мне, на свою беду, когда-либо приходилось встречать. Как это, должно быть, случается с детьми в большой семье, Полли была совершенно избалована, тем не менее ее очарования это нисколько не умаляло.
Во время моего приезда говорили, что, отказав всем мужчинам округа, достигшим брачного возраста, она теперь пытается сделать выбор между Джимом Мэттисоном и Рэднором. Была ли эта статистика преувеличена, не скажу, но как бы то ни было множество других претендентов на ее благосклонность молчаливо вышли из игры, и состязание явно продолжалось между этими двумя.
По-моему, будь я на месте Полли, я недолго бы решался. Рэд был самым привлекательным юношей, какого только можно было встретить: он происходил из одной из лучших семей округа, с перспективой наследования по смерти отца весьма приличного состояния. Мне подумалось, что девушке пришлось бы долго поискать, прежде чем она нашла бы столь же превосходного мужа. Но я удивился, узнав, что среди соседей не все придерживались такого мнения. Я был некоторым образом потрясен при известии, что репутация Рэднора далеко не идеальна. Мне сообщили с многозначительным подтекстом, что он «оказывает покровительство» своему брату Джеффу. Несмотря на то, что львиная доля в этих историях была явно преувеличена, постепенно мне стало ясно, что в некоторых из них было слишком много правды. Говорили в открытую, что Полли Мэзерс поступит намного лучше, если выберет молодого Мэттисона, ибо, хотя у него, возможно, и нет перспективы иметь столько денег, сколько у Рэднора Гейлорда, из них двоих он неизмеримо надежнее. Мэттисон был симпатичным и довольно грубым юным голиафом, но ни тогда, ни позже, в свете последовавших событий, мне не пришло в голову, что он в высшей степени одарен интеллектом. О нем говорили, что он занимается «политикой»: в то время он был шерифом округа и ясно сознавал важность этой должности.
Боюсь, что в характере Полли была изрядная доля кокетства, и она получала неизъяснимое удовольствие от ревности двух молодых людей. Всякий раз, когда Рэднору случалось навлечь на себя ее гнев, она мстила ему, адресуя свои улыбки Мэттисону; а если Рэд совершал какие-нибудь прегрешения, добродетельный молодой шериф вовсю старался, чтобы Полли о них услышала. В конце концов, они добились того, что он стал крайне вспыльчив.
Пожив немного в «Четырех Прудах», я начал понимать, что в жизни семейства существует подводное течение, о котором я сначала не подозревал. С годами полковник стал суров; опыт со старшим сыном ожесточил его, и для общения с Рэднором он не выбирал дипломатического языка. Парень унаследовал изрядную долю отцовского упрямства и неукротимой энергии. Живя вдвоем, они неизбежно сталкивались друг с другом. Временами казалось, что Рэднор одержим демоном своенравия, и если он когда-либо пил или играл в азартные игры, то делал он это именно, чтобы доказать свою независимость, а вовсе не по другим причинам. Бывали дни, когда они с отцом едва разговаривали.
Впрочем, жизнь на плантации была по большей части беззаботной и сносной, что, похоже, характерно для дома, в котором обитают холостяки. Мы стряхивали пепел с сигар где заблагорассудится, задирали ноги на стол в гостиной, если считали нужным, и позволяли собакам бродить по всему дому. Большую часть времени я проводил верхом на лошади, объезжая с Рэднором окрестности по делам фермы. Вскоре я понял, что он выполняет большинство текущей работы, хотя номинальным боссом по-прежнему оставался его отец. Выращивание чистокровных верховых[5] уже больше не являлось прибыльным занятием, как раньше, поэтому, чтобы доходы в гроссбухе превышали расходы, требовался хороший управляющий. Рэд был таким эффектным юношей, что я был по-настоящему удивлен обнаружившимся в нем здравомыслием делового человека. Он настоял на внедрении современных методов там, где его отец охотно плыл бы по течению со свойственным старому Югу легкомыслием, а его дальновидность увеличила доходы плантации более чем вдвое.
Ведя здоровый образ жизни на лоне природы, я скоро забыл о нервах. Единственно, что крайне омрачало радость тех первых нескольких дней, были периодические столкновения между Рэднором и его отцом. На мой взгляд, им обоим было очень стыдно за эти вспышки, и я заметил, что они пытались скрывать это от меня, оказывая друг другу усердные, но достаточно церемонные знаки внимания.
Для того чтобы прояснить последовавшие загадочные события, я должен вернуться к пятой, кажется, ночи после моего приезда. Рэднор устраивал в «Четырех Прудах» танцы с целью, как он сказал, представления меня обществу, хотя на самом деле «почетным гостем» была Полли Мэзерс. Как бы то ни было, устроили вечеринку, и все, кто жил по соседству (термин «по соседству» в Виргинии имеет весьма широкое значение и охватывает территорию радиусом в десять миль), стар и млад, прибыли в экипажах или верхом; молодежь – чтобы танцевать полночи, старики – играть в карты и наблюдать. В тот вечер я познакомился с множеством красивых девушек – недаром Юг ими славится – но Полли Мэзерс, безусловно, была самой красивой. И Рэднор с молодым Мэттисоном бойко и открыто состязались за ее благосклонность. Если бы Рэд учитывал свои личные пожелания, то шерифа среди гостей не было бы.