Анжине стало холодно до озноба. Она почувствовала себя дурой, которая упрямо бьется в стену и надеется на то, чего не было и быть не могло. Ведь нет Ричарда — есть нечто лишь отдаленно похожее на него и то внешне, но не больше. И этот дворец: мрак и ненависть в котором сживается с отвратительной жестокостью.
Так кто же клон? И где она? Кто?…
Охранник втолкнул ее в кабину грузового лифта и нажал кнопку. Анжина не сопротивлялась и уже не реагировала на грубое отношение. В душе заледенело, а перед глазами стояло перекошенное от ненависти лицо любимого и бились в ушах его слова: калека, уродка, шлюха, ненавижу. Это было невыносимо и она зажмурилась, зажала уши, сползла на пол:
— Нет, нет, прошу тебя. За что?…
Охранник подхватил ее и выволок в коридор, протащил до дверей в комнаты Кирилла и пихнул в дверь. Женщина пролетела и рухнула на пол. Дверь хлопнула, а Анжина осталась лежать на паркете, тупо разглядывая его орнамент.
В кривых линиях узора ей привиделась своя никчемная жизнь, длинный путь через дебри в поисках людей, глупая вера в правильность выбранной дороги. Боль, страх, грязь, что льдом на сердце легла и растаяла благодаря Ричарду. Зачем он растопил тот лед?
Больно. Боль ширится, рождая немоту и хочется закричать, разорвав ее, но нет сил.
К чему она жила, зачем шла?
Заплакать быть и сжав в руках подушку ей высказать все, что скопилась на душе, но пальцы скользят по глади паркета, глаза не видят, что это пол.
Калека, уродка, шлюха, ненавижу, — опять бьет в уши.
За что?
— Нет, — прошептала. Это слово было ей понятно. Оно отрицало зло и жестокость слов. Невольных, конечно же… и все же вольных. Обдуманных, а не сказанных в сердцах.
— Не-ет…
Слово — отрицание. Оно поможет не сойти с ума.
— Нет.
Она не сломается, выдержит, переживет… Вот только зачем? Как жить когда тот ради кого дышала плевать хотел, есть она на свете или нет.
— Нет.
Не правда. Просто здесь не Ричард — его фантом. Она — не здесь. Она с ним, с тем, кто был светлее и благородней ангела и им остался. Но они разминулись и затерялись во времени и пространстве. Она во мраке и бездушье зазеркалья, мира перевернутого с ног на голову, а он там, где все как прежде: ярко светит солнце, ветер колышет занавески и на атласной простыне видна рука с извилинами вен — его рука. И слышно сонное дыхание рядом. Его, любимого.
Там свет. Здесь мрак.
— Нет.
Что-то спуталось. Провалы в памяти не зря. Она не знает, как очутилась здесь, но если постараться можно найти выход, вернуться назад. Нужно. Там Ричард, ждет ее, тоскует, беспокоится. А здесь не он, не он.
— Нет.
Конечно же, ее здесь тоже нет.
Но почему так больно? Почему невыносимо болит сердце? Или душа?…
Возможно, расстается с тем, кто был ей дорог? И не может. Она не понимает, чья и ноет, плачет в разлуке с тем, который был ей светом и теплом, кто смысл давал.
— Нет…
Можно пережить боль, голод, холод, униженья, любые раны, в битве победить, когда есть смысл, когда ты точно знаешь, зачем идешь, с чего горишь. А если понимаешь, что фальшь надуманная та любовь что грела и звала тебя? И что же горше — терять ту веру и любовь или себя?
Нет, ей не осилить, не вырвать Ричарда из сердца — сердце — то давно его и даром бьется не в его груди.
Как быть? Как жить?
И что же там, в бездне мрака памяти, в той полосе, что скрыла целый век? Последнее что помнит: занавески, веселый смех, объятья Ричарда, потом Кирилл и Энта, и вот опять дворец. Но Ричарда здесь нет, как нети света и безмятежности, которая была и память в том порука.
Лязг мечей — единственное, что прорывается сквозь темноту зияющей пустоты. Кто дрался и зачем? Что было там, что от нее сокрыто?
— Я вспомню, вспомню, — сжалась, зажмурилась от боли что все сильней уже не только в сердце — в голове. Но нужно вспомнить и понять, хоть каплю осознать иначе жить не стоит.
Паул, его приспешники, их планы украсть детей…
Ричард в гневе…
Нет, до того, еще раньше.
Кирилл сжимает яблоко и то превращается в кашу. Глаза мужчины полны холодной ненависти…
— Больно, — Анжина застонала. Душа бунтует или сердце ей претит?
— Мне нужно вспомнить…
Мутно в голове, боль разливается по телу.
— Нет.
Вы подождете. Вы ничто. Там за туманом в голове есть он и мне необходимо его найти. Я точно знаю — он любит, ждет, и мне без него не жить. Ричард, я найду тебя…
Мечи, два парня в домотканых рубахах и крик птицы в небе голубом…
Тучи грозовые и бешенный галоп коней. А на сердце радость: воля, воля!…
Гром, где ты?…
Гром? А это кто?
Крик дикий. Кругом убитые. Тело не слушается, но нужно встать и дотянуться до тех двоих, что стоят среди тел и беседуют спокойно. Они враги. Враги! Она должна убить…
Как больно…
Анжину крючило. Она пыталась встать и не могла, не понимала где она, не видела паркет, комнату. Ей казалось она на поле среди убитых, а боль не в сердце, а в ране на груди, душа же плачет по убитым, а не потерянной любви.
Вставай. Вставай! — шептала и силилась подняться. Перед глазами плыло, сливалось в одно лицо Ричарда и Кирилла, горец и Пит, Паул и Крис, горы лес и паркетный узор. Что было, а что нет, она уже не понимала. Внутри сломалось что-то, треснуло и разошлось, как зеркало упало на пол и разбилось, сознание так разлетелось на осколки, которые она пыталась лишь собрать и резала в кровь руки, не понимая, что видит кровь, которая была когда-то на руках, и руки что зажимали рану, а не царапали паркет.
Кирилл вошел в комнату и застыл, глядя на Анжину, что с закрытыми глазами елозила по полу как рыба на льду, то, пытаясь подняться, то, зажимая уши, то, сжимая руки в кулак.
Что за сцена?
Мужчина отодвинул сервировочный столик и подошел:
— Анжина?
Ноль в ответ. Она казалось и не слышит.
— Анжина?!
Пришлось поднять ее встряхнуть. Но та лишь сжалась. Лицо как будто побелили и на белом фоне особенно жутко выглядели губы — синие.
Кирилл растерялся, встряхнул женщину, хлопнул по щеке:
— Да что с тобой?!
Она приоткрыла глаза, а они чернее ночи. У Кирилла сердце замерло — Анжина?! Нет, ерунда, клон опять решился поиграть.
— Что ты творишь? — прошептал испугавшись. — Перестань играть, прошу тебя.
Она попыталась дотянуться до лица Шерби и что-то сказать, но лишь застонала.
— Прекрати! — это было невыносимо. Кирилл встряхнул ее опять, и закричал. — Не играй со мной! Мне больно, слышишь?! Ты кукла, знаешь, что такое боль?! Ты понимаешь, что творишь?! Зачем?! Анжина?!
Но она не слышала. Губы шевелились, будто она что-то говорила, но не звука с них не срывалось. Глаза черны и бездонны и в них безумие.
Кирилл подхватил ее на руки, унес в спальню и закрутился, пытаясь сообразить какое лекарство дать и где оно лежит. Но в голове как назло тишина и проблеска воспоминаний нет: глаза черные стоят перед ним и все тут. От них не то, что мрак в голове — в душе холод от ужаса. Шерби силился понять, что происходит и убедить себя, что клон решил его достать. Так проще, так спокойней — знать, что все это всего лишь игра бездушной машины. Но если только допустить мысль, если на миг представить, что не клон, а настоящая Анжина мучается от боли, то можно сойти с ума. Он почти что ненормальным себя и чувствовал. Руки тряслись, выискивая в ящике таблетки, в голове билось: мизидин. Те самые таблетки, что помогали Анжине при болях в сердце много лет назад. Но сердце у клона не болит, не может, и черные глаза… Клон? Анжина? Сердце.
И выронил ящик, сообразив, что мизидина быть у него не может. Рванул к Косте и ни слова не говоря, распахнул шкаф с лекарствами, моля чтобы нужное оказалось на месте. Коста и молоденькая медсестра с удивлением уставились на него, но и слова сказать не успели — Шерби нашел нужное и помчался обратно.
Запихнул в рот женщине две таблетки и прижал ее к себе:
— Сейчас все пройдет, пройдет.
Кого успокаивал — не соображал. Ему было страшно до ужаса, что не успел, не удержал душу в этом уже безвольном теле и молил в потолок, обращаясь к кому-то далекому от земли, только чтобы не видеть синие губы на белом лице и пустые черные глаза: если ты есть, куда ты смотришь? Что же ты делаешь? Почему она? Почему ей? Что же ты натворил?…
В эти минуты мужчина искренне ненавидел не то что, Паула — Ричарда, не только людей — саму жизнь, что так жестока к тем, кто заслуживает ее больше всех.
Глава 18
— Ты как? Все хорошо? — мягкий знакомый голос. Не страшный, почти родной. Анжина не видела того, кому он принадлежит — человек был там, в темноте, прятался от нее, но не со зла, она точно знала. Она сидела и смотрела туда, где он должен быть и силилась ему улыбнуться.
Кирилл поморщился, видя странное отрешенно-наивное выражение лица, открытые, но пустые как у ребенка глаза. Играет? В кого на этот раз? А главное зачем?
— Анжина? — убрал волосы с лица и все вглядывался в него, пытаясь понять, отчего она смотрит в одну точку, клон ли или все же Анжина?
— Кирилл? — удивилась и улыбнулась обрадовано, будто век его не видела.
— Ты… в порядке? — смутился, затылок погладил не понимая, чему она так рада и отчего напоминает ему дитя неразумное.
— Да. А что? — улыбка светлая, лицо спокойно, но что-то не так. Взгляд.
— Завтракать пойдем?
— Да.
— Ничего не болит?
— Нет, — головой мотнула.
— Точно? — что-то беспокоило его, но что — понять не мог. Не такая Анжина, как всегда, а в чем другая — не определишь.
— Точно. Все хорошо, ты не беспокойся. Накрывай на стол, а я пока в порядок себя приведу, в душ загляну.
Кирилл внимательно посмотрел на нее и ушел.
Как только его шаги стихли, с лица Анжины сползла улыбка. Женщина уткнулась лбом в колени, закрыв ладонями глаза. Что так, что этак — они не видят. Что дальше?
Ричард? Эта тема закрыта: не нужна была здоровой, тем более не нужна больной. Слепая она станет предметом постоянной травли, это ясно, ведь и зрячую травили. «Калека» — повод? Видимо. Как страшно. И что теперь делать? Как выбраться самой и защитить Кирилла?
Дети? Даже хорошо, что они не увидят мать такой, не узнают, что родители расстались, не видят того, что творится во дворце. Как хорошо, что они у Вирджила и ужас происходящего их не касается. Остается надеться, что отец пощадит их и выдаст версию удобоваримую для детской психики, придумает что-нибудь лояльное, объясняя исчезновение матери из их жизни.
А ей что делать? Исчезнуть бы туда, где кони мчат наперегонки с тучей. Но где это?
Нужно искать. А как найдет — уходить.
Кирилл? Ему отписана Энта и нравится Ричарду — не нравится, но Шерби ее законный хозяин. Это дело его и по нему — хранить другой мир, в котором зло и горе не ужасают своими масштабами, и честь жива, добро и милосердие ценится, не порицается искренность, забота.
Она бы тоже отправилась туда, но нельзя, зная Кирилла. Он и там будет заботится о ней, положит жизнь на это. Нет, лучше умереть для всех, исчезнуть, испарится, но не тянуть вниз хлопотами о себе.
Анжина встала — нужно учиться жить слепой и, не смотря на это остаться самостоятельно, способной постоять и за себя и за других. Нельзя сдаваться и раскисать, иначе точно — смерть. А это слишком просто. Она еще может что-то. Нет зрения? Есть голова и руки — на мелочь, но сгодиться.
Для кого, для чего?…
Самое трудное, первый шаг, первый раз пройти по памяти до ванной. Расположение комнат и предметов мебели в них Анжина помнила и сейчас пыталась сориентироваться. Получилось неплохо: лбом на угол не налетела, кресло не сбила и в дверь не врезалась. И заставила себя порадоваться, улыбнуться мраку — пусть его. Не повод сдаваться, правда, а то, что страшно и горько, и не улыбаться, а выть — ерунда. Тоска и страх способны лишь убивать, а не помогать. Нельзя им отдаваться, как не хотелось бы.
Анжина нащупала кран, умылась, стараясь думать о чем-нибудь простом, чтобы не кормить свои эмоции, не отдаться им на милость. Сейчас ей это не по карману. Пошла в столовую, сдерживая внутреннюю дрожь: а если ошибется на шаг, на мион? Кирилл заметит, а ему не надо знать, что с ней. Хватит другу переживаний, не стоит волновать лишний раз. Сыграть бы еще зрячую так, чтобы он поверил.
Ей не хотелось завтракать — забиться в угол, закрыться и забыться, перенестись обратно в то утро, в котором ветер играет занавеской…
Но смысл душу бередить и думать о том, чего уже не будет?
Она сильная, она переживет, свыкнется… Какая глупость! Как можно свыкнутся со слепотой, своей ненужностью, беспомощностью, с тем, что ты отвергнута и брошена любимым, с презрением его и тем, что ты калека, урод никчемный?
Кошмар. О чем не думай — хуже не бывает.
Анжина выдавила улыбку, остановившись там, где должен быть стол, повела рукой и нащупала спинку стула, села. На том ее эксперимент закончился: что перед ней и где она не знала.
Кирилл с тревогой наблюдал за женщиной: странный взгляд, натянутая улыбка на бледном лице, которое казались маской. С Анжиной явно что-то происходило, но что — понять не мог.
— Все хорошо?
— Замечательно.
И такая жизнеутверждающая улыбка в ответ, что Кирилл растерялся. Может, вчерашнее наваждением было?
— Сердце не болит?
— Сердце? Нет.
— Хорошо, — потер затылок, сомневаясь уже даже в своей памяти. — Давай кушать?
— Да, — и опять сидит.
— Не нравится завтрак?
— Каша надоела.
— Сегодня омлет.
— А-а.
Взялась за приборы, но неуверенно, и руки… Стоп!
Кирилл замер, глядя на то как женщина снимает крышку с тарелки — на ощупь. Блажь? А в голове сложилось: астрогеография для слепых и этот жест. Но поверить, что Анжина не видит, он не мог. Неуверенно и осторожно провел перед ее глазами ладонью. Ноль, она как будто не заметила.
— Масло? — подал масленку. Анжина качнула головой:
— Спасибо, не надо.
А взгляд не на прибор и не на собеседника, а будто вне, в пространство. Кушает, но неуверенно и неуклюже. Кирилл холодея от догадки, но, еще не веря в подобное, осторожно встал и неслышно подошел к Анжине, присел на корточки рядом, заглядывая в глаза, которые казалось, рассматривают пищу. Ничего подобного — она смотрела в одну точку и явно видела не больше крота.
Мужчина вновь провел ладонью перед глазами и, убедившись, что женщина не видит, осел на пол, накрыв руками затылок. Допрыгались, доиздевались! Все Ричард и его друзья! Что Коста — врач — садист, что Крис — знатный дегенерат! Вольно им было изголяться и вот вам результат! Хорошо хоть клон…
Клон! Какой к чертям клон?! А то кукла знает, что такое боль! И даже при ее актерском таланте не смогла бы сыграть синие губы и черные глаза!
Всевышний, смилуйся!
В какую бездну пала человечность! Куда исчезла?!
Добиться встречи с королем и все рассказать?
Нет! Он не понял что перед ним жена, знать не хотел, не слышал и не видел, калекой сделал, и все потому что от ярости ослеп! Не слышал? А Кирилл никогда Анжину не слышал, но разве меньше оттого любил? И неужели любовь базируется лишь на глупом слышу и не слышу, а как же чувствую? А как же то, что чувствует она? Как живет, чем дышит, что в душе у нее, в конце концов?! Неважно, да? Клон.
Клон!
Устроил же Паул! Впрочем, братья друг друга стоят!
Анжина умерла? Пусть считают мертвой, а Кирилл выходит ее и будет рядом, и пока жив, ни один из Ланкранцев к ней близко не подойдет. Хватит с нее их заботы!
Он тоже, хорош! Ведь сразу было ясно — не клон — Анжина! Она ведь говорила! А он не верил. И Коста с его увереньями…
Стоп!
Шерби поднялся и закрутился по столовой соображая: кто же тогда лежит в Полесье? Клон? Тогда как Коста мог спутать ту и эту Анжину? Намеренно, не специально? Что придумал Паул опять на голову королевы? Вживил ей чип? Убрал его из клона? Когда успел, как? К чему эти изуверские действия и столько затрат? Чего он добивается? Страданий? Тогда он должен быть рядом, чтобы лично видеть, как Ричард сгорает от тоски и истязает ту, о которой скорбит. Наблюдать, как Анжина чахнет и слабнет, как подвергается давлению и третированию со стороны любимого мужа. О, да, на это Паул вполне способен. Тогда он должен быть здесь, среди своих.