Хорошо, что кухонной рабочей устроилась. Хорошо, что вообще взяли. Отработает, ничего, а может и чуть больше заработает, на какую-нибудь безделушку, которую сможет потом, уже на месте, обменять на коня. Только быстрей бы прилететь.
В бреду лихорадки она улыбалась, видя перед собой Кирилла, и точно знала — он свободен, он улетит на Энту, у него все сложиться и будет хорошо.
И плакала, видя Ричарда. Она безумно скучала по нему, тревожилась, хоть и знала точно, с ним тоже все было хорошо. "Это любовь и эгоистичное желание, чтобы ты рядом был, меня крутят. Это пройдет. Все верно сделано. Все будет хорошо".
"Почему Лефевр?" — казалось ей, спрашивал он.
"Ты знаешь", — шептала, уверенная, что он-то понимает, почему.
Потому что пришло время либо выжить, либо умереть, но выжить она сможет только там, потому что в том есть смысл, и умереть достойно тоже сможет только на Лефевре. Замечательная традиция, смыл жизни воинов — умереть в бою, было единственно привлекательной для нее смертью. Хуже нет умирать, обременяя собой, лежа в постели, слабой, ни на что не годной. Возможно, все утряслось и тихо на заставах и по украинам. И хорошо. Значит, будет дозорить с остальными гриднями.
Значит, будет жить бережа жизнь рода.
До высадки добрела через туман и бред лихорадки. Он казался бесконечным и не отпускал ни на кухне, ни в каюте, как и жар. Постоянная духота. От которой некуда было деться. Анжина уже не отличала реальность от ирреальности, когда венткок вложил ей в руку золотую монету — заслуженную плату и отправил к платформе.
— Тридцать две минуты до отстыковки. Успеешь?
Анжина кивнула, слабо соображая.
И опять в удушающем мареве, как в тумане — до каюты, чтобы взять главное — меч, и к платформе, путаясь в переходах.
Успела. Ступила в узкий бокс, в котором только стоять, а если сидеть, то прижав колени к груди, и он тут же сомкнул створки, загудев поехал вниз. Тряхнуло, что-то хлопнуло. Замигали кнопки и, специальный дым наполнил пространство, задерживая кислород.
Опять тряхнуло и капсулу затрясло, как Анжину в лихорадке, понесло вниз. К планете.
Посадку не помнила. Капсула вошла в землю и выплюнула пассажирку, зашипела сжимаясь, съеживаясь и распалась, покрывая густым дымом траву, которую смяла.
Воздух был чистым и прозрачным, прохладным и пьянящим, наполненным запахом трав.
Женщина открыла глаза и уставилась в безбрежное голубое небо. Ей еще не верилось, что она на месте, что месяц в дурмане и тумане канул и этот удивительный воздух, знакомый и такой манящий — явь. Что трава под рукой, трава высокая. Звенящая под лаской ветра — не сниться, что небо не мираж.
Анжина лежала и слушала как шумит трава, заливается птица где-то вдали, поблизости стрекочет кто-то в зарослях и вдруг увидела орлана. Птица парила в небе широко раскинув свои мощные крылья и женщина засмеялась: "здравствуй, знакомец!"
— Эй! — выдала хрипло, протянув к нему руку.
Восторг наполнил душу, изматывающие признаки лихорадки размыло как тени. Женщина поднялась. Застыла, покачиваясь от слабости, оглядывала просторы поля, островки леса вокруг и закричала в небо птице:
— Здрав будь, славный сын славного рода!!! На многие лета и зимы!! Здрав будь гордый гридень небесный!!
И засмеялась, чувствуя себя пьяной от счастья.
Она добралась! Она вернулась!!!
Хотелось не только кричать — хотелось скакать, обнимать траву и землю, деревья, ласково шумящие неподалеку и словно разделяющие ее радость, приветствующие ее. Она отвесила им поклон до земли и головой качнула: спятила. Но как же это здорово!! Пусть безумна, но здесь, в этом вольном краю, наполняющим радостью до краев только тем. Что он есть!
— Как же ты прекрасная, земля мирянская! Века и века тебе лада и мира, наряда и прави!! Живи воля земли свободной, великих родов приют славный!!
Птица заверещала в небе, то ли соглашаясь, то ли отвечая и, добавляя от себя и, продолжала облет своей территории.
Анжина засмеялась и рванула ворот куртки, отдирая клепки, и расставила руки, чтобы ветер остудил грудь, смыл остатки изматывающего жара. Пусть все плохое канет. Нет у нее больше лихорадки, нет слабости. Не место им на этих просторах, а значит и в ней.
Меч за спиной проверила — не Гром ее, хотя и «Грома» — Ричарда, но ничего, зато не без оружия. А клинок славный и в верных руках послужит еще в правом деле.
И пошла по холму вниз, через лес наугад. Куда-нибудь да выйдет, а может места вспомнит. Примерное место посадки она капитану корабля объясняла, но точно определить было сложно. Оставалось надеяться на лучшее. Да и что за печаль? На любимой земле она, а тут уж в род родной ноги донесут. Может по дороге карьер какой будет с водицей — обмыться бы, постираться.
Шла и улыбалась, шею и грудь потирала под прохладным воздухом — славно-то как, славно! Трава зеленая, листья на деревьях яркие, видно молодые — весна на Лефевре.
Долго шла, шатало от усталости и слабости. Жарко становилось — зной дневной начался. Куртку стянула, в одной майке оставшись, на бедрах завязала.
К деревеньке вышла небольшой, в лесу расположенной. Ничего уже не видела от духоты — только бочку у избы заприметила, как ориентир. Рванула к ней заплетающимися ногами и по пояс в воду холодную нырнула.
— Ты кто така? — прогудел неласково голос справо. Вынырнула, воду ладонью с лица стряхнула, глянув на обладателя баска. Дородный мужик стоял хмурился, в бока кулачища упирая. Оружия нет — не воинский человек значит.
— Здрав будь славный сын славного рода, — бросила, воду оттирая — полегчало: и зоркость вернулась и туман их головы ушел.
— Ну и ты будь здрава, только чья ты, не ведаю, — протянул сумятясь: не вязалось у него — одежа чудная, порты мужеска, а грудь женская. И волос короток, по выю, и меч за спиной по рукояти добро кожей увитый. Нехудое оружие — на конце рукояти-то лалы рассыпались — знатная видно девка, а вот кто така да почто осрамлена волосом и одежей заковыриста?
И чуть отпрянул оторопев — глаз-то у нее вот черен был, а глянь — карий!
— Халена Салнцеяровна, рода мирян, — то ли кивнула, то ли поклон положила.
От ты весть! — огладил подбородок мужчина: а баяли капище по мирянской Богине справили, там она и лежит, род лесной сторожит. Ну, дела! Ох, Боги!
— Вельми ж вы Боги заковыристы, — протянул, головой качнув.
— Это не ко мне, — улыбнулась. Монетку в кармане куртки нащупала, вытащила протянула мужчине. — Мне бы коня, добрый человек, да путь до крепища узнать, Мирославову.
Мужик вздохнул, грудь широкую вздыбив, хмарый стал:
— Опять знать сечам по землице идтить, рудицей окрапливать.
Женщина нахмурилась:
— Неспокойно у вас?
— У нас-то что, мы у края, — и махнул рукой в сторону леса. — Ходи туда напрямки. Тама Ряды стоит, место купеческое, торговое. Коней на торжище выбор богат хоть и мерят высоко. Ужо седьмицу рядятся. Апосля на закат лесом тебе дорога и через Белынь. Поспешая — по утру через ден будешь у дозоров мирянских, а там как их воля.
— Благодарствую, — улыбнулась — сами слова вылетали. Не отвыкла от говора, а и слушала с наслаждением — песня. — Здрав будь ты, славный муж, и род твой на многие лета, — поклонилась в пояс и пошла в указанном направлении.
Мужик в ладонь в кулак сжал и вздохнул опять: придется видно кистень доставать вместо лемеха. Ишь, пошла разброда и Халена явилася. Быть сече, как не крути.
Не близок путь до Рядов был. К речке вечером уже вышло, шатало от усталости. К ночи в городке была — открытый стоял, без ограды, врат: терема высокие раскиданы на холме, а ближе к берегу низенькие домишки, причал добротный и лодьи. Мужи ратные дозором ходят и тихо, только слышно где-то на краю кони фыркают, кто-то железом звякает.
Женщина могла в терем постучать, ночевать попросить, но что-то сил не хватило на холм подняться — в траве недалеко у берега растянулась и в небо звездами высвеченное уставилась. И вспомнилось ей, как они с побратимами в ночное ушли и лежали в густой траве, в небо смотрели… Нет Гневомира, а и Любомир неизвестно жив ли. Должен.
Может из мирян или беличей да русичей на торжище будет?
Меч обняла и руку под голову подложив, глаза закрыла — завтра день будет, будет и пища.
Глава 22
Проснулась от неуютного ощущения. Глаза открыла — трое мужчин на нее в упор смотрят. Один, что впереди стоит — высок и строен, лицом и волосом светел, косичка у виска одна и повязка через лоб с бусиной. Одет в рубаху богатую и меч с рукоятью вязью источенной за спиной виден. Второй за его левым плечом стоял — здоров да кудряв, бородат, третий чем-то на первого похож, только старше, усы тонкими концами на рубаху ложатся и серьга в ухе. И все трое женщину рассматривают.
Она села, меч обняла и травинки из волос убрала:
— Женщин не видели?
— Женщина? — удивились все трое, видно за парня ее приняли.
— Ты кто така? — прищурил серый глаз кудрявый.
— А ты? — встала, перевязь через грудь перекинула, руки в карманы сунула и уставилась на мужчин: чего надо-то?
— Что за меч просишь? — спросил светловолосый.
— Ничего. Не на продажу он, — развернулась и пошла к городищу.
— Эй, стой басурманка! — кудрявый окликнул. Анжина остановилась: кажется, образуются неприятности. Развернулась и пошла на него:
— Я тебя хаяла? А почто меня сквернишь?
Кудрявый обалдев, на шаг отступил — она на него, он на два, она не останавливается.
Мужчина оступился и в воду полетел, сел на песок, волна порты до сапог вымочила. Мужчина с серьгой в ухе засмеялся, но светловолосый осек его взглядом и на Анжину уставился пытливо:
— Бабе меч, что коню лалы.
Анжина недобро уставилась на него, глаза зелеными стали:
— Ты про себя?
— Ну, ты?! Кого хаять вздумала?! — пошел на нее «серьга». — Младого кнежа Богутара, самого Полеша сына!
— Что-то не слышала ни о том, ни о том.
Мужчина опешил от такой наглости.
— Остынь, Наймар, — бросил ему Богутар. Шагнул к женщине. — На моей земле язык господарям за такую речь подрезают, абы не повадно было скверну баить. Да баба ты, что взять коль что умок, что волос короток.
— Видно за язык ей волос и подрезали, — зло бросил кудрявый, выбравшись из воды на пригорок.
— Но спустить скверну и бабе не могу. Меч твой мне данью пойдет за понос. Отдавай и иди.
Анжина спокойно выслушала высокомерные слова и вздохнула: близко же ее высадили. Если речка — Белынь, а перед ней полешане, значит ей нужно на другой берег и киселя хлебать до Полесья. Лошадь хоть как надо, иначе к середине лета только доберется.
Оглядела мужчину и вздохнула: неприятности есть, коня нет. Здорово.
Драться не хотелось, но выходило, что надо.
— На меч не зарься — не ты ковал, не ты величал, не ты рудицей омывал. Не тебе и рукоять маять. Своей дорогой иди, а я своей пойду.
— Не выйдет, — встал перед ней, намекая, что иного пути как отдать оружие, у нее нет.
— А не отдам миром.
— Не бабье дело мечи носить, — сплюнул в сторону кудрявый.
— Не дело землю-то плевками сквернить, — заметила женщина и шею размяла, покрутив головой, плечи расправила, подозревая, что небольшая драчка намечается.
— Меч, и чтобы в Рядах я тебя не видел! — приказал кнеж, холодно уставившись на нее.
— Гостеприимно, — оценила и исподлобья уставилась на него: достал. — Теперь давай итог подведем. Не я — вы меня первыми сквернить начали. Я вам баба, как вы мне мужики. На том бы и разойтись, но Бог вам видно ума не дал, зато гонору много отвесил.
Мужчины притихли. С серьгой выступил:
— Бабы не люд ратный, а так раз, где хула от нас? Или иное молвишь?
— Бабы может и не ратные люди, только к бабам со словами своими и иди. Доступно?
— А ты ратница? — хохотнул кудрявый, по бедрам себя хлопнул. — Дожили мир честной! Всяка девка меч нацепит и — ратница…
Анжина не сдержалась — в точку ему локтем въехала, в упор на Богутара глядя. Кудрявый крякнул и, сложившись, осел на траву. Смотрел на женщину, ничего не понимая и, ни сказать слова не может, ни встать.
Наймар меч оголил:
— Баба ты или нет, а ответ держать за понос будешь! — выставил острие. Анжина не пошевелилась. Посмотрела на сталь, оценила, пальцем проведя:
— Добрая.
И плашмя снизу кулаком наддала, в сторону ушла. Ногой в ногу чуть выше стопы ударила, прогнувшись до земли и на руку уперевшись, и вверх поддавшись, руку с мечом, летящую вниз вместе с мужчиной, перехватила, вывернула. Меч выпал, но до травы не долетел — подхватила за рукоять и встала, на князя уставилась. Тот хоть бы пошевелился — смотрел в упор на женщину. Наймар взревев подниматься, князь не глядя ногой ему на спину надавил.
— Ладно, — протянул тихо женщине. — Наша вина, наш ответ. Да только славницам в терему сидеть, а не косы резать да по миру с мечом шастать. На том и проруха вышла.
Надменно прощения попросил, но Халене того довольно — что с высоких мужей возьмешь. Общалась уже, знает их гонор. Меч у носа Наймара кинула на траву.
— Добрый клинок, не скверни по безрассудству, а то подведет.
Сказала и пошла спокойно к городищу.
Богутар смотрел ей вслед и чувствовал, что нравится она ему. Кажется, нашел, что искал:
— Узнай кто такая, чьего роду племени и по какую надобность на торжище явилась, — приказал Кудеяру. — Да ласков будь, шелком стели. Абы роду не худого — быть ей княжной полешанской.
Кудрявый присвистнул, лицом вытянувшись и за женщиной двинулся.
Наймар поднялся уже, головой покачал:
— Не баба — аспид.
И нагнулся за мечом.
Богутар по клинку ногой со всего маху ударил — треснула сталь. Мужчина на князя уставился: не одурел часом?!
— Осквернил ты оружие — на безоружного клинок оголил. Правду славница молвила.
И пошел к лодье — утричать время приспело.
— Да кака славница, княже?! — возмутился Наймар. — Волос стрижен! Устыдил уже кто-то девку!
Мужчина с развороту в зубы ему дал — отлетел на землю и уставился на князя во все глаза, а тот за ворот его приподнял и прошипел в лицо:
— Ты бажу зрения не маешь? А и умок затулил — не достать? Эта «девка» тебя в два движения обезоружила! Назови хоть одну такую, чтобы тебя, Наймара Быстрого наземь уложила и меч забрала?
Оттолкнул смутившегося речами мужчину, выпрямился, на избы на холме уставился:
— Не проста эта господарька. Чую род высокий. Горделива больно, поклоны бить не привыкшая, а и обучена делу ратному, тебе вон в подмастерья идти подстать к ней.
— Не нашенская она! Один нечистый — парубок скаженный! — сел и по траве кулаком грохнул. — Одежа заковыриста и черна, мужеска! Абы не худа женка была!
Богутар прищурился, подбородок потер в раздумьях: может и такое быть.
— Кудеяр выведает, там и дело будет, — протянул и пошел к лодье. — Утричать пора.
— А к Белице-то кнеж? — вскочил Наймар. — Званы, пождут тебя с утра за невестой-то. У них поди утричать полон стол, не кулеш худой мужиками вареный.
— Не будет жениховствай-тоут сватоеревезть. ь средняя. Приданное — лодию ри везти. косища до колен. Уже и сговорено, сюда к родне привезен, — отрезал. — А кулеш не по нутру, не ешь.
Наймар как на забор наткнулся: это что такое? Неужели сурочила девка кнежа? Привабила змея зараз! Помилуй Ярило такую в кнеженки!
— Не к добру, ой не к добру кнеж мы эту скаженную повстречали. Абы мору не быть али сече великой.
— Прошлым годом была, а и ноне быть, все к тому идет. Только наше дело сторона. Лютичи нас не замают, а мы их.
— От лютичей-то кнеж малым-мало осталось, так они и меж наших мужей сумятят, посулами да подкупами в ратники себе сбирают, а отец твой в том пособничает. Не мое дело, но к заречным я б не полез — дело-то пустое, опять по зубам получит родич твой. А и нам лихо будет кнеж, не до басурманки нам неведомой, свои б дела сотворить…
Богутар ожег его взглядом:
— Волю взял?!
Наймар смолк и взор потупил.
Нехорошо ему стало. Знал упрямство кнежа да охочесть до женок. Однако не баловал, честь знал, авось и тут пронесет, пройдет блажь-то и к завтрему как отцом повелено заберут Белицу. Девка справная, красна ликом, косища до колен. Уже и сговорена, сюда к родне привезена, как у залесских положено. Отсюда пиром как ведется в роду полешан, в дом будущего мужа увезена должна быть и полный круг Селены перед свадьбой провести аки невеста.