НА ТИХОЙ УЛИЦЕ
В декабре 1893 года на Петербургской стороне, в собственном доме, обложенная подушками и грелками, умирала старушка Анна Пискунова. Умирала она долго, не торопясь, с чувством собственного достоинства.
Пискунова была интересной личностью. Она относилась к тому племени, которое в народе с легкой руки классика прозвали «Плюшкиными». Поначалу такие люди берегут каждую копейку в заботе о будущем. Но мало-помалу эта бережливость становится патологической скаредностью. И чем ближе старость и естественное освобождение от всего земного, тем они больше трясутся над каждой копейкой. Скопидомы подавляют в себе многие благие желания, отказываются от радостей жизни. И все это совершается в насмешку над здравым смыслом.
Пискунова происходила из мещан. Она овдовела лет двадцать назад. Ее муж — простой крестьянин, начинал с ломового извоза. Но умело повел дело и сколотил большой капитал. Теперь старушка владела большим двухэтажным домом на каменном цоколе, многими драгоценностями и наличными (частью, впрочем, в процентных бумагах) в количестве значительном — более 150 тысяч.
Драгоценности и деньги хранились в большом сундуке, стоявшем в спальне — у изголовья Пискуновой.
Можно помянуть и про несколько пудов столового серебра, которым были набиты ящики буфета и комода, также украшавшими спальню.
Все эти сокровища служили причиной того, что в спальне старушки с раннего утра и до позднего вечера вертелись постные физиономии тех, кто имел надежду от них, то есть от сокровищ, поживиться.
Пискунова была нрава беспокойного и переменчивого. Она частенько меняла свои привязанности. И в соответствии с этим, одних от себя отлучала, других приближала к собственной персоне. В соответствии с этим, она регулярно переписывала свое духовное завещание.
Но были два лица, которые пользовались постоянной симпатией нашей Плюшкиной в юбке (именно так ее прозвали окружающие). Это главный наследник капиталов — двоюродный племянник Михаил Хайлов, 47-летний медведеподобный человек, с нутряным голосом, бесконечно длинными усами, исчезавшими где-то за ушами, и вечно сердитым взглядом темных выпученных глаз. Хайлов служил по жандармской части, имел подполковничьи эполеты и по табели о рангах занимал седьмую позицию, то есть был надворным советником.
Другим важным лицом был дворник Пискуновой — Капитон Комаров, с окладистой бородой, обрамлявшей физиономию цвета кирпича, и в сапогах бутылками, ужасно скрипевшими при малейшем движении, за что сапожнику было дополнительно заплачено два рубля.
Капитон состоял при Пискуновой главным советником, юристом, утешителем, хранителем добра. Одним словом, был незаменимым человеком, на которого хозяйка полагалась как на самое себя.
Вот эти двое словно стояли над схваткой, которая последнее время шла в доме древней старушки.
ПОД ЛАМПАДОЮ
В большой спальне, слабо освещенной керосиновой лампой, на громадной по-барски кровати, лежала 82-летняя Анна Пискунова. Самочувствие ее вечером 25 декабря было хорошим. Она обратилась к сидевшей в подножии сухонькой бабешке, одетой в какое-то допотопное, явно с чужого плеча, шелковое платье. Это и была одна из враждующих сторон — Анна Чеброва. Про себя она с гордостью говорила: «Моя специяльность — ухаживать за недужными». Впервые в доме Пискуновой она появилась месяца два назад, поставила больной банки и весьма успешно: старушке сразу полегчало. За это Чебровой была отведена небольшая комнатушка на первом этаже и она была зачислена на довольствие.
Неожиданно мощным голосом умирающая Пискунова гаркнула:
— Эй, Анна! Вчерашние щи не все схлебали? Принеси-ка мне тарелку, только чтоб горячие были. А что Беляевы делают? Небось опять лимонад в столовой пьют?
Чеброва, быстро оглянувшись на дверь, наклонив голову к уху старушки, быстро зашептала:
— Если б только лимонад! Матушка, Анна Ивановна, ведь это чистый разбой: Беляевы сегодня полбутылки вишневой наливки вылакали. Ни стыда, ни совести! Меры хоть какие принять…
— Меры? — раздраженно переспросила Пискунова. — Сбегай, позови Капитона.
Явился Капитон, низко поклонился:
— Что,
«В этом доме имеется на выданье осьмнадцати годков девица. Наружность приятная, характер строптивый. Ежели кто из дворянского сословия пожелает, спросить хозяина».
Как раз шел мимо захудалый дворянин по фамилии Станиславский. Он пришел к Демидову и, даже не взглянув на невесту, попросил ее руки. Сыграли свадьбу. А этот Станиславский, — Сусанна бросила косой взгляд на мужа, — оказался игроком и пьяницей. Папаша Демидов дал в приданое всего 9 рублей 99 копеек. Так дочка и маялась всю жизнь. А те, которых отец сам пристраивал, прожили в довольстве.
— Правильно, — одобрила Пискунова. — Родителев надо уважать. А что, сам-то уже помер, чай?
— Больше ста лет назад! После него осталось одних крепостных более 30 тысяч, да еще заводы и рудники…
Старушка печально вздохнула:
— Несправедливо это, прости Господи! Копил, копил, а наследникам все задарма досталось.
— Это вы правильно говорите! — тряхнула пышными волосами Сусанна. — Эти наследники только и ждут, чтобы пропить и прогулять с актерками чужое, не ими накопленное добро. И вообще, в мире много несправедливого. Вот как раз сегодня я прочла анекдот про Павла Петровича.
— Это что ль про покойного императора?
— Про него. Интересный был человек! Порой чудил, но иной раз блистал мудростью. Вот случай из времен этого государя. Жил-был гусарский ротмистр Александр Светликов, уроженец московский. Из себя красавец, рост богатырский, по службе старательный и исполнительный. Привел он свой эскадрон на дневку в поместье близ Каменца, это в Подолии. Пока солдаты размещались, ротмистр успел отобедать у помещика и уселся играть в карты. Между тем в дом помещика пришел вахмистр и требует у лакея:
— Доложи незамедлительно, что мне по службе надлежит сделать срочный доклад господину Ц ротмистру Светликову!
Тот пошел к игрокам. «Так и так, говорит, со срочным докладом вахмистр желает вас видеть!»
Ротмистру не до пустяков, у него карта хорошая косяком идет. Махнул рукой:
— Пусти сюда!
Вошел вахмистр, рапортует:
— Ваше благородие, все по вашему приказу исполнено, гусары по квартирам размещены!
— Так чего же ты мне под руку играть мешаешь?
— Лошади не кормлены!
— Отчего?
— Сено нашел, да жид им торгует, полтинник за пуд требует.
— Полтинник, говоришь? Да-с, негоже… А сено-то хорошее хоть?
— Да жид твердит мне: «Заливное, заливное!» А какое там заливное, осока одна. Такому гривенник — красная цена.
— Купи у других.
— Так вся сила в том, что этот продавец один. Вот шкуру и дерет!
В это время помещик объявил, что карты ротмистра биты. Тот рассердился, шпорами под столом звякнул, да зарычал:
— Какой ты в ж… вахмистр, если с каким-то жидом не умеешь разобраться!
— Ваше благородие, да я торговался-торговался, он, паразит, не уступает ни копейки! Не подыхать же лошадям?
Тут ротмистр расплылся в довольной улыбке, объявил:
— У меня шесть леве — малый шлем! — и сдвинул к себе выигрыш. И наконец, повернул голову к вахмистру:
— Слушай-ка, братец! Хоть повесь своего жида, а сено у него достань…
Еще с часик поиграл бравый ротмистр, пошли они с помещиком ноги размять, по свежему воздуху походить. Вдруг видят: народ толпится, обсуждают что-то. Подошли ближе, глазам не верят. На дубу в петле человек болтается.
— Что это такое? — рассвирепел ротмистр. Тут как тут — вахмистр. По-уставному вытянулся, докладывает:
— Сено в количестве трех с половиной пудов и полпуда овса для фуража достал. Жида, как изволили приказать, повесил! Больше издеваться над русскими гусарами не будет.
Старушка Пискунова весело расхохоталась:
— Смешные небылицы мне рассказываешь! Сусанна тихо, но убедительно произнесла:
— Это — истинная правда! В книгах серьезных написано.
— Ну и что дальше было? — старушка легла лицом вниз, и Арсений стал разминать ей икры.
— А дальше… дальше деваться было некуда. Такое происшествие не скроешь! Несчастный ротмистр написал рапорт, в котором благородно
взял на себя всю вину, полностью обеляя вахмистра, как лицо подчиненное.
Дело дошло до самого государя. Павел издал указ… — Сусанна взяла книгу в зеленом переплете, которую предусмотрительно принесла с собой. — Вот что повелел император:
«Ротмистр Светликов за глупые и незаконные приказания разжалывается в рядовые, дабы остальные на сем дурном примере острастку получили». Но тут же высочайшим приказом распорядился: «19 сентября 1797 года рядовому Светликову такого-то полка вернуть чин ротмистра с производством в майоры за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, что и глупые его приказания исполняются беспрекословно».
В спальне на некоторое время воцарилось молчание. Лишь старушка тяжело посапывала под энергичные разминания Арсения. Наконец, отдуваясь, она произнесла:
— Уф, спасибо, утешил ты, Арсений, мои старые косточки! И тебе, Сусанночка, спасибо большое. Оченно трогательная история, хотя, по человечеству, этого самого… торгаша жаль: своим ведщдобром торговал! Сколько хочет, столько и требует. Каждому своей выгоды хочется!
Сусанна возразила:
— А чего нехристя жалеть? Подумаешь — вздернули! Говорят, смерть, когда давят, быстрая и даже приятная. Вон, сами небось знаете, даже императора Павла Петровича удавили, и то сошло. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года это произошло.
Пискунова, блаженно потягиваясь под шелковым одеялом, вздохнула:
— Рази удавили государя? У кого же рука на помазанника поднялась? — Помолчала, удивилась: — Надо же! Я как раз на свет появилась в ночь на 12 марта первого года.
— Совпадение потрясающее! — согласилась Сусанна.
Старушка продолжала:
— Вот так и живем: один на свет появляется, другого давят. Нехорошо это! Не по Божески. Ну, Господь с вами, миленькие. Идите, попейте чаю, да спать скоро можно ложиться.
Все ушли. Пискунова стала молить Господа о прощении грехов, о здравии ближних и дальних.
КЛЮЧ ОТ СУНДУКА
Прошло минут пятнадцать, и в спальню, поскрипывая сапогами, явился Капитон. Он почтительно доложил:
— Барыня, приехали ваш племянник Михаил Захарович да доктор Тривус. Прикажете допустить?
— Сначала-то пусть лекарь войдет. Не при племяше же он осмотр меня станет производить? Зови.
Козлобородый, в золотом пенсне, доктор Тривус долго слушал Пискунову, измерял пульс, просил пациентку промычать букву «э», стучал по коленям и делал множество ненужных вопросов, ответы на которые не слушал, ибо знал их:
— Как сон? Что аппетит? Какое ощущение во рту после сна? Стул был? — и так далее.
Окончив осмотр, он попросил пригласить в спальню Хайлова, заигрывающего в гостиной с Сусанной и успевшего, в тайне от мужа, разумеется, назначить ей свидание и уже предвкушавшего сладость победы.
Когда Хайлов вошел, доктор, бесполезный как большинство докторов, стал распространяться по поводу течения болезни Пискуновой и планов терапевтического лечения. Тривусу было выгодно, чтобы старушка долго-долго находилась в нынешнем состоянии, не улучшая его и не ухудшая, ибо от таких пациентов и веры их в то, что именно Тривус — замечательный доктор, лучше всех знающий, как лечить болезнь, зависело материальное положение этого самого доктора.
По этой причине доктор беспокоился не о лечении больной, ибо излечить старость невозможно, а о том, чтобы иметь умный и многозначительный вид. Сам же он знал, что ничему помочь не может и никогда не лечил своих семейных, приглашая к ним другого доктора, который тоже ничего не знал и который тоже создавал себе репутацию знающего и умел напускать на себя самоуверенный и умный вид.
Изложив общий ход болезни, Тривус протянул Хайлову рецепт:
— Сейчас крайне полезно сделать инъекции нового препарата гормонала. Он изготавливается из перисталического гормона, добывающегося из селезенки животных. Он, при введении его в кровь, возбуждает клеточные комплексы, которые, в свою очередь, вызывают перистальтику кишок. Прекрасное лекарство! И еще — вот рецепт! — необходимо употреблять по столовой ложке во время еды три раза в день (не реже!) микстуру триферрола. Он способствует увеличению содержания гемоглобина. В аптеке Феррейна всегда в наличии. Цена флакона — девяносто копеек.
Хайлов вздыхал с покорным видом, кивал головой и обещал все исполнять в точности. Он протянул доктору конверт с пятьюдесятью рублями:
— Это от меня лично за усердие! — И, понизив голос свой до шипения, похожего на тот звук, что получается у паровоза при выпуске пара, спросил: — Можно ли надеяться на улучшение?