– Ну узнала что-нибудь для себя полезного у Серегиного кузена из Парижа?
Катя внутренне поздравила себя с маленькой победой. Так держать!
– Нет, ничего не узнала. Ты и тут оказался прав, Вадичка. Пустая, бесцельная поездка.
– А я всегда прав, – тон Кравченко смягчился. – Ты бы поменьше разных обалдуев слушала вроде своего горе-пинкертона из угро и побольше со мной советовалась, со своим мужем.
– Да, Вадичка, да, – Катя дотянулась до его решительного подбородка и поцеловала, попав губами в любимое место – ямочку, составлявшую одну из ярких примет «драгоценного», – ты только не сердись, когда я спорю с тобой, ладно? Это у меня такой нрав, мне трудно бывает справиться с собой. И потом ты же знаешь – я такая любопытная. А это, говорят, вроде болезни…
Кравченко тяжко вздохнул. Поднялся, достал бокалы (без Кати они вдвоем с пятизвездочным обходились без лишних посредников), разлил остатки.
– Ну все? – кротко спросила Катя. – Мир?
Звон бокалов возвестил перемирие – хрупкое и недолговечное, как семейное счастье.
Хотя в сельской местности слухи распространяются со скоростью звука, Марина Аркадьевна Ткач о новом убийстве еще ничего не знала. Понедельник, как известно, день неблагоприятный и неудачный. И неудачи самой Марины Аркадьевны начались с того, как она приехала в Лесное с твердой надеждой застать там Салтыкова и не застала его. Хотя он должен был быть именно там, а не где-то еще, он уехал, исчез, испарился. А в результате рухнули и все надежды, которые возлагала Марина Аркадьевна на эту «нечаянную» встречу.
Немало треволнений принес и неожиданный визит в Лесное милиции. Марину Аркадьевну, и без того разнервничавшуюся, этот визит окончательно выбил из колеи. Только милиции еще сейчас в Лесном и не хватало!
Однако обсуждать все эти неприятности с не менее встревоженной Долорес Дмитриевной Журавлевой Марина Аркадьевна посчитала лишним. Мнение Журавлевой ее вообще интересовало мало. Можно было бы обсудить это с Малявиным, но…
Марина Аркадьевна и это посчитала лишним. С Денисом Малявиным с каждым днем разговаривать, а тем более что-то обсуждать ей становилось все труднее. Он менялся прямо на глазах. И порой Марина Аркадьевна спрашивала себя: да полно, он ли это, Данька ли ее верный и безотказный? Или это близнец его, двойник из зазеркалья, о существовании которого она раньше и не подозревала?
То, что даже очень близкие вам люди временами становятся совершенно неузнаваемыми, стало для Марины Аркадьевны открытием болезненным и тревожным. Что же тогда говорить о людях неблизких? Тех, которых, как экзотических зверей, вы только пытаетесь приручить?
То, что Салтыков покинул Лесное как раз в тот момент, когда она собиралась встретиться с ним и поговорить – не как обычно в общей сутолоке за столом, полным шумных гостей, под перекрестными взглядами всех этих Наталий Павловн, Долорес Дмитриевн, Анечек Лыковых и скверных развратных мальчишек, а приватно, с глазу на глаз, уязвило Марину Аркадьевну до глубины души. Но отступать было поздно. А сдаваться она не любила. Вообще она всегда верила, что к любой, самой безвыходной, несчастливой, патовой ситуации есть свой ключ. Только надо уметь найти его, подобрать.
Салтыков не мог не заметить того, что она делала для Лесного. Сколько раз он повторял ей, что высоко ценит ее участие и помощь. Он был не слепец и не полный идиот и должен был, по крайней мере, догадываться, что она старается, буквально из кожи вон лезет отнюдь не для упрочения положения в Лесном Малявина. Конечно, он все это видел и все отлично понимал. И вот взял и уехал. Демонстративно, бессердечно уехал. Хотел таким способом дать ей понять, как мало дорожит он ею как женщиной? Или же у него были какие-то особые причины для того, чтобы еще в воскресенье покинуть Лесное и не появляться в нем?
Марина Аркадьевна сидела, курила, размышляя и взвешивая факты. Что ж, раз так, будем искать новый ключ к новой ситуации, которая как ларчик с секретом. Да уж, чего-чего, а секретов в Лесном хватает…
Марина Аркадьевна раздавила окурок в бронзовой пепельнице: выход есть, и он, пожалуй, единственный в том положении, когда Салтыков назло ей покинул Лесное, а туда так некстати нагрянула милиция. Она достала из сумки телефон. Вышла на улицу. Здесь никто не услышит, не подслушает. Шум мешает – в глубине парка громыхает экскаватор, там продолжаются земляные работы. Пусть они идут своим ходом.
Марина Аркадьевна быстро набрала номер, который до этого уже набирала несколько раз раньше. Терпеливо ждала ответа – гудки…
– Алло, – наконец ответил мужской голос.
– Михаил Платонович, это я, Марина. Узнали меня?
– Узнал, здравствуйте. Но что-то слышно неважно, связь плохая. И вообще, вы бы не могли позвонить через полчаса? Я еду в машине.
Это был доктор Волков.
– Нет, перезвонить я не могу. Это срочно. Я хочу, чтобы вы знали – я согласна купить у вас то, о чем мы говорили прежде.
– Неужели? Я так и знал. Цена вас устраивает?
– Нет, семьсот долларов за старый, никому не нужный дневник – это слишком жирно.
– Так уж и не нужный? Для кого-то эта вещь окажется весьма интересной.
– Я уже говорила вам – я покупаю этот дневник в подарок, – резко сказала Марина Аркадьевна. – Мне самой он ни к чему, так же как и вам. Салтыкову он будет интересен как фамильная вещь – не более того. Я хочу сделать ему приятное. Но за одну фамильную память семьсот баксов – это слишком. За семьсот я не куплю, можете топить им печку на вашей даче.
– Хорошо, пятьсот. Это мое последнее слово. Черт… тут какая-то заваруха на дороге, милиция, проезд перекрыт, всех в объезд посылают до станции… Алло, Марина, позвоните мне позже, договоримся окончательно.
– Я позвоню вам, когда у меня будут деньги, – жестко сказала Марина Аркадьевна. – Сейчас у меня и сотни свободной нет. Мне потребуется день, два, три, чтобы достать. Я извещу вас.
– Хорошо, жду, – доктор Волков отключил связь.
«Сволочь, – злобно прошептала Марина Аркадьевна. – Жадная хитрая сволочь!»
Глава 13
УБИЙСТВО ПОД НОМЕРОМ ДВА
Тело наполовину тонуло в луже – в глинистой, бурой, пузырящейся от дождя. Дождь пошел по извечному и непоколебимому закону подлости, едва лишь место происшествия было оцеплено милицией. С серого неба сначала капало, потом лилось, хлестало косыми струями, затем снова лилось и капало, смывая все подчистую – кровь, грязь, следы, улики.
– Черепно-мозговая травма, – доложил Колосову патологоанатом. – На этот раз повреждений гораздо больше, чем у священника. Взгляните сами.
Никита нагнулся над телом. Это была мертвая женщина, которую он никогда прежде не видел. Женщина лет сорока восьми – темная крашеная шатенка, среднего роста и удовлетворительного питания (как значилось в протоколе осмотра), одетая в черный брючный костюм и кожаный плащ. Под пиджаком у нее была белая шелковая кофточка с жабо. Вся одежда была окровавлена и пропитана водой. Никита невольно отвел взор – это обезображенное ударами лицо, застывшая гримаса ужаса, боли и удивления.
– Кто она такая? – тихо спросил он.
– Филологова Наталья Павловна, – ответил Кулешов. – Она из Лесного. Научный работник. Вот ее сумка, – показал черную дамскую сумку, открыл. – Кошелек, паспорт, телефон, ключи. Все мокрое, и все, кажется, цело.
– Это точно Филологова? – спросил Никита. – Ошибки нет?
– Я ее лично знаю, – Кулешов смотрел на труп. – Когда в Лесном только начались работы, я туда сам ездил, смотрел. Она со мной говорила – Салтыкова тогда не было. Она там всей реставрацией ихней заправляла, я же докладывал информацию.
– Было нанесено несколько последовательных ударов, – патологоанатом жестом подозвал криминалиста фотографировать и снимать на видео труп. – В затылочную область, то есть сзади, а затем в лобно-височную справа и в лицевую. Думаю, сначала ее ударили именно сзади, а когда она упала, ее ударили для верности еще несколько раз в висок и в переносицу. Лицевые кости раздроблены. Давность смерти же…
– Какая? – Колосов дотронулся до гематомы на лице Филологовой.
– Шесть-семь часов. Она убита еще утром.
– Труп перемещали? – Колосов оглянулся по сторонам.
– Следы волочения, если они и были, смыты. Думаю, труп перемещали, хотя и на небольшое расстояние, – показал патологоанатом. – Отсюда до середины дороги примерно два метра, если она шла по дороге, то шла по обочине, не посредине же. Сюда, в кювет, тело оттащили и бросили в лужу.
– Если она шла по этой дороге на станцию, – сказал Кулешов. – А никуда, кроме как на нашу платформу, дорога эта не ведет. Как раз все и совпадает с примерным временем наступления смерти. По расписанию последняя утренняя электричка у нас на Москву останавливается в 10.10. А потом большой перерыв – почти до 17.00.
– А другая дорога на станцию есть? – спросил Никита.
– Есть, как же. Только она мимо склада удобрений совхоза «Луч», который теперь обществом акционерным стал, проходит. Наши, здешние ею пользуются, а дачники, городские – ни в жизнь. Навозом там за километр несет и селитрой, – Кулешов вытер выступившую на лбу влажную испарину. – Так что получается – эта дорога основная.
Никита оглядел окрестности: в пелене дождя разбитая бетонка уводила в поля. Местность была открытой. Совсем неподалеку отсюда за холмами и парком-лесом было Лесное.
– Труп почти семь часов лежал в кювете проезжей дороги, что же его никто не заметил так долго? Тут ведь транспорт постоянно ходит, – сказал он хрипло.
– Транспорт, конечно, ходит, да мало его, с гулькин нос. Уборочная в основном закончилась, день сегодня будничный, так что дачников нет, – Кулешов поманил Никиту к милицейскому «уазику». – Проверим – видно тело или нет, если ехать мимо?
Они сели в машину, развернулись, отъехали метров на сто, затем на скорости шестьдесят поехали мимо того места, где все еще лежал труп.
– Спокойно могли не заметить, кто тут ехал, – подытожил Кулешов. – Я нарочно приглядывался, и то увидел только ленту нашего ограждения. А обнаружили ее – так это случайно вышло. Шофер молоковоза ехал с «Луча» и пассия его, ну то есть подружка. У молоковоза камера спустила, потому-то они тут и встали на дороге.
– Давай их сюда – поговорим, – приказал Колосов.
Поговорили. Водитель молоковоза был молодым парнем, девушка еще моложе его. Оба были взбудоражены страшной находкой. Но, кроме рассказа, как колесо у них «гикнулось», как они вышли его менять, как начали «домкратить» и тут совершенно случайно увидели в кювете что-то, оказавшееся мертвецом, каких-то иных сведений добиться от них было невозможно. Никита забрал у Кулешова карту района, какое-то время изучал ее.
– У вас тут недалеко железнодорожный переезд со шлагбаумом, – сказал он. – Эта дорога и туда идет. Когда с осмотром закончим здесь, отправимся туда. Там дежурный есть на переезде?
– Имеется, даже двое, посменно вахту несут. Муж и жена Дули. Старожилы здешние. Дом их рядом с железной дорогой, стоит недалеко от переезда. Едем, кого-то из них обязательно застанем – либо самого Прохора Дулю, либо жену его Марью Никифоровну.
– Допросим их. Меня интересуют все машины – грузовые, легковые, которые они вспомнят, что прошли сегодня через переезд в период с девяти утра… нет, даже раньше, с восьми утра и до того часа, когда было обнаружено тело.
Осмотр опять заканчивали в сумерках при свете автомобильных фар. Движение на дороге пришлось перекрыть. И снова самой последней Никита осматривал сумку Филологовой. Обычная, не слишком шикарная дамская сумка с шелковой подкладкой, пахнущая старыми тонкими духами. Из вещей, кроме традиционных ключей и мобильника, – портмоне с двумя тысячами рублей сотенными купюрами, паспорт, пачка цитрамона, бумажные салфетки, столбик нитроглицерина, губная помада, пудреница, пинцет для бровей, пропуск в Центр хранения рукописей Российской центральной библиотеки, мелочь по пятьдесят и десять копеек на дне.
Все. И все на месте. Ничего не тронуто, не взято.
– Снова не ограбление, – тихо сказал Колосов. – Не ограбление, просто убийство. Убийство под номером вторым? Этого хмыря, стриптизера как далеко отсюда взяли?
– Вон там, – Кулешов махнул рукой в направлении станции, – примерно в километре отсюда.
– Всю одежду с нее и все его шмотки – на экспертизу. На кровь, на микрочастицы и на все остальное.
– Сделаем немедленно. А мы с тобой, Никита Михайлович, на переезд? – Кулешов вытащил телефон – звонить в Воздвиженское в отделение, чтобы там изъяли верхнюю одежду у задержанного Мячикова.
Шлагбаум на переезде, когда они подъехали, был закрыт. Сигнал семафора – красный. А шоссе в ту и другую сторону было совершенно пустым. Зато из окна сторожки железнодорожников сочился на улицу тусклый свет. Рельсы блестели под дождем как лакированные. Вдалеке слышался шум приближающегося поезда.
– Марья Никифоровна! – Кулешов забарабанил кулаком в дверь сторожки.
Наплывающий грохот колес, лязг – тяжелый товарняк переезжал переезд. Никита на секунду совершенно оглох. Вагоны, вагоны, груженные лесом, углем, цистерны, цистерны, контейнеры с песком…
– Марья Никифоровна!!!
– Хто там еще? Хто тепается? Хто такие? – послышалось из-за двери.
– Марья Никифоровна, милиция. Откройте, пожалуйста.
Дверь приоткрылась, затем распахнулась, и они вошли. В железнодорожной сторожке была всего одна комната и один обитатель – дежурный Марья Никифоровна Дуля. Примерно так, судя по звучной фамилии, Колосов эту царицу поездов себе и представлял: рост ниже среднего, вес выше нормального, волосы седые, собранные в пучок, лицо мясистое, в красных прожилках, руки крестьянские, привычные к тяжелому труду. На литом торсе – традиционная оранжево-дорожная безрукавка.
– Заходьте, заходьте, товарищи, сырости мне не напустите, – басом пригласила их Марья Никифоровна.
В комнатке всю стену занимал электрический щит-переключатель семафора. У окна оставалось место лишь для маленького стола и двух табуреток. Зато на столе свистел-закипал электрический чайник, стояла початая бутылка пива «Арсенальное» (с мужским, естественно, характером) и покоилась на тарелке с голубой каемочкой обезглавленная копченая скумбрия.
– Заходьте, дверь плотнее прикрывайте, – Марья Никифоровна сложила руки на груди. – Ну?
– Убийство у нас, – не таясь, сообщил ей Кулешов.
– Ну! – Марья Никифоровна всплеснула руками. – Далече?
– Недалеко от платформы, – сказал Колосов. – Мы бы хотели узнать у вас – вы с какого часа здесь, на переезде, сегодня дежурите?
– Как по графику положено, с семи тридцати. Я своего Митрича сменила, – Марья Никифоровна повернулась к Кулешову – человеку здешнему. – Митрич-то мой захворал. Прострелило ему всю поясницу.
– Сегодня, примерно с восьми часов до двенадцати, какие машины здесь у вас проезжали, останавливались? – спросил Никита.
Марья Никифоровна как рентген сверлила его взором.
– Утром-то? Да в двенадцать колонна воинская проходила. Одни грузовики.
– А до этого? Раньше? Часов в девять-одиннадцать?
– Милый, а кого убили-то? – спросила Марья Никифоровна.
– Профессоршу из Лесного, реставраторшу, – ответил Кулешов.
– Это полную-то такую, в очках, что в церковь нашу все ходила, к отцу Димитрию?
– Нет, подругу ее, Наталью Павловну, которая профессор-искусствовед из Москвы, – сказал Кулешов. – Она на станцию шла утром, видно, на электричку спешила.
– Видала я ее, тоже в церкви нашей видала, – Марья Никифоровна покачала головой. – Представительная женщина, солидная… Ох, горе-то. И что же это такое тут у нас делается-то? Прямо оторопь берет. Кто ж это у нас тут такой завелся-то? Нелюдь-то?
– Ищем мы, Марья Никифоровна. Видишь, только с места, оттуда. Промокли все до нитки.
– Так чайку, может, горяченького? Или пивка вон – согреться?
– Нет, спасибо, некогда нам, – сказал Колосов. – Так вспомните, пожалуйста, какие машины тут утром проезжали?
– Да проезжали, разве все вспомнишь? Военные вот, потом перед ними-то самосвал был перхуровский, почтовая одна была. Продуктовая в магазин, в Воздвиженское. И эта была тоже – та, на которой профессорша-то ваша тут прежде ездила.