– Какая эта? Чья? – спросил Никита.
– Да Малявина. Иномарка-то иностранная которая. Она самая и была. У шлагбаума тут стояла – я как раз скорый пропускала пятьдесят седьмой в десять десять.
– В десять минут одиннадцатого? – переспросил Никита. – И Малявин останавливался тут на переезде? Вы его самого видели за рулем или только его машину?
– А как же? И машину, и его самого видала. Курил он папироску все в окно, пока поезд-то ждали, – Марья Никифоровна покачала головой. – Ой-ей, как теперь ходить-то нам тут, как жить? Кто ж это творит-то все? А мы со стариком-то моим Митричем одни ведь в доме. И он с утра пластом уж лежит, поясница у него…
– А куда Малявин ехал? В какую сторону? – спросил Никита.
– Туда, куда ж еще? Тут одна дорога – прямо все, прямо, – Марья Никифоровна Дуля ткнула рукой в окно. – Назад-то он, видно, другим путем вертался. Не здесь. А машина-то у него приметная, солидная. С нашими замухрышками не спутаешь.
Глава 14
ИДЕАЛИСТЫ И ПРАГМАТИКИ
В этот понедельник Анна Лыкова работала в антикварном салоне с трех часов дня. Антикварный мирок на Сивцевом Вражке в последнее время стал для нее последним прибежищем. Здесь, на работе, она была день-деньской на людях и одновременно предоставлена сама себе. Анна Лыкова – ведущий артдилер салона «Галантный век». Антикварный бизнес – дело прибыльное, торговля шла неплохо, но для Анны все эти вещи, что проходили через ее руки и оседали на витринах за пуленепробиваемыми стеклами в ожидании покупателей, были не просто товаром на продажу. Во многих из них она словно узнавала старых знакомых, которых уже видела однажды – давно, в какой-то другой жизни.
Антикварный салон на Сивцевом Вражке за скромной вывеской своей скрывал первоклассные, редкие вещи. Хозяин салона Навроцкий – стреляный антикварный воробей, выходец из некогда знаменитой, давшей антикварному миру десятки громких имен коллекционеров, скупщиков и оценщиков системы Ленкомиссионторга, обладал двумя главными профессиональными достоинствами, столь редкими в мире бизнеса, – безошибочным чутьем и безукоризненной репутацией.
На маленьких витринах салона, подсвеченных серебристым светом, бывало, встречались друг с другом и будущими своими владельцами ювелирные украшения фирм «Фаберже» и «Кехле», колье и броши «французские цветы», великолепные камеи и медальоны восемнадцатого века. В сейфах-шкафах искушали коллекционеров обширные нумизматические коллекции, жемчужиной которых был серебряный динарий Нерона, отчеканенный в год пожара Рима, старинная бронза, фарфор, стекло и мозаика.
Выходец из знаменитой системы Ленкомиссионторга Навроцкий не уставал повторять Анне Лыковой, которую в свои шестьдесят пять ценил и как дельного специалиста, и как молодую симпатичную женщину, что все новое – это хорошо забытое старое, и поэтому не стоит гнаться за изменчивой модой, а надо самим формировать ее среди своих потенциальных клиентов. Он располагал обширными связями как среди собирателей и коллекционеров, так и среди нуворишей-толстосумов, а также среди сдатчиков, между которыми было немало владельцев наследственных собраний – племени, как известно, почти совершенно исчезнувшего.
Когда в антикварном салоне «Галантный век» раздался этот телефонный звонок, Анна с Навроцким были заняты осмотром только что сданных на комиссию парных бронзовых ваз. Вазы эти стали предметом жаркого спора.
– Анна Николавна, вы взгляните на это клеймо непредвзято, – говорил старый Навроцкий, осторожно поворачивая в руках маленькую вазу стиля ампир. – Это клеймо петербургской ювелирной фирмы «Никольс и Плинке».
– Да, но это их стандартное фабричное клеймо, – возражала Анна. – А на этой вазе, парной, заметьте, помимо этого фабричного, есть еще именное клеймо Роберта Кохуна. А он был ведущим мастером этой фирмы.
– Вот это меня и смущает. Даже более скажу – настораживает, Анна Николавна. Отчего же тут два клейма? Вазы изготовлялись как парные, видимо, для одного владельца, – Навроцкий бережно взял в руки вторую вазу, сравнил. – Да, похоже на именник Кохуна. А он, насколько мне известно, никогда не ставил свое именное клеймо рядом с клеймом фирмы.
– А может быть, эта ваза в конце века не была продана через их ювелирный магазин в Петербурге, – возражала Анна. – А ушла к заказчику прямо с фабрики, из рук мастера.
– Возможно, но меня это несоответствие все же смущает. Посмотрите в ваш верный компьютер, я не мастак обращаться с этой новой техникой, вы знаете, – во сколько эти вазы у нас были оценены первоначально?
– Анна Николаевна, вас к телефону, – в кабинет Навроцкого, где они сидели, заглянул охранник из зала.
– Павел, я сейчас занята. Пусть перезвонят минут через двадцать, – ответила Анна.
– Вас спрашивает Роман Валерьянович Салтыков.
Анна резко поднялась с мягкого кресла. Навроцкий оторвался от изучения клейм.
– Анна Николавна, дорогая, что с вами? – спросил он.
– Ничего… голова что-то вот… закружилась.
– Идите, идите скорее. Он ждет на телефоне. Это наш лучший клиент. Передайте ему от меня, пожалуйста, что, если он, как и было условлено, приедет взглянуть на камеи, я закрою магазин. Мы будем договариваться с ним приватно.
– Хорошо, я передам, – Анна направилась в зал. Походка на зоркий опытный глаз Навроцкого у нее была какой-то неровной. Словно ей сейчас немилосердно жали замшевые итальянские туфли на высокой шпильке.
Она взяла трубку телефона на пульте охраны.
– Алло, я слушаю.
– Анечка, это я, – голос Салтыкова был глух и отрывист. – Я звонил вам на мобильный, но он не отвечает.
– Я просто забыла его включить. Здравствуйте, Роман, – Анна Лыкова чувствовала, что все внутри ее словно сжалось от сладкой мучительной боли. Он позвонил ей… Он сам, первый позвонил ей. Взволнован, что-то спрашивает… Какая же это пытка – слышать его голос так близко и не говорить ему самого главного, от чего так сильно бьется сердце в груди.
– Анечка, я знаю, вы мой самый верный, самый преданный друг. Анечка, я совершенно потерян – случилось страшное несчастье, я просто не знаю, к кому мне еще обратиться, кроме вас!
Его голос доносился словно из тумана. Усилием воли Анна стряхнула с себя этот морок – нет, нельзя поддаваться, нельзя раскисать!
– Роман… Роман Валерьянович…
– Анечка, сегодня утром убита Наталья Павловна! Вы слышите меня? Ее нашли мертвой на дороге, что ведет от нас на станцию. Я не знаю, что делать. Мне только что звонили из милиции, требуют, чтобы я немедленно приехал, – голос Салтыкова вибрировал как струна. – Анечка, я никогда в жизни не имел дела с полицией, тем более здесь. Я знаю, вы мой самый верный друг, Анечка, помогите мне…
– Вас вызывают в Лесное? Я сейчас же беру такси и еду! – Анна уже не грезила наяву и более не раздумывала.
– Нет, меня вызывают в полицейское управление здесь, в Москве. Вот я адрес записал под их диктовку – Никитский переулок, какое-то Гэ У Вэ Дэ – ГУВД Московской области. Я понятия не имею, что означает эта аббревиатура.
– Вам ничего не нужно понимать, я поеду с вами. Я уже выхожу, встретимся у метро «Кропоткинская», заберите меня оттуда… Может быть, вам стоит позвонить во французское консульство, поставить их в известность?
– Нет, нет, их это совершенно не касается, я сам… То есть мы с вами, Анечка…
– Через четверть часа на «Кропоткинской». Вы успеете добраться?
Она бежала до метро бегом – благо от Сивцева Вражка недалеко. Салтыков приехал только через двадцать пять минут – пробки. Анна сразу узнала в потоке машин на бульваре знакомый черный «Мерседес». Машина принадлежала Салтыкову и была пригнана им из Франции, но по Москве сам он за рулем не ездил, так как страшно путался в московских улицах и нанимал шофера от отеля «Амбассадор», где снимал номер.
В машине на заднем сиденье, чувствуя его подле себя, Анна на секунду закрыла глаза: вот так бы и ехать, мчаться в неизвестность – сквозь вечерние огни и уличный шум, вечно, бесконечно, пусть даже бесцельно, пусть гибельно, только бы вместе…
Салтыков схватил ее руку, прижал к губам.
– Анечка, вы… вы даже не представляете, как я рад, что вы со мной… Это страшное несчастье, это убийство… Я не знаю никаких подробностей. Я звонил в Лесное. Там все в шоке. Долорес Дмитриевна рыдает как ребенок. Она ничего не смогла мне объяснить, кроме того, что у них дважды за день побывала милиция. А меня вызывают для дачи показаний и… как они сказали по телефону, для опознания тела. Господи боже мой… Я не могу смотреть на трупы!
– Я поеду с вами, – сказала Анна. – Куда вы, туда и я – к следователю, к прокурору, в морг. Я буду постоянно рядом, я помогу, сделаю все, что надо.
– Может быть, стоит позвонить вашему брату?
– Не стоит, – сказала Анна. – Мы справимся с этим сами. Вдвоем. Вы такой сильный, а я… я во всем буду вам помогать, слушаться вас.
– Что за чудо – русская женщина! – пылко воскликнул Салтыков, обращаясь, видимо, к невозмутимому молчаливому шоферу отеля «Амбассадор». – Именно так я себе в юности и представлял ее. Самоотверженность и нежность… Верность… И эти глаза… Анечка, кто-нибудь говорил вам, – какое чудо ваши глаза?
– Роман Валерьянович, не нужно… Не нужно этого, пожалуйста. Вы сильно взволнованы и сами не понимаете… Я не могу. Не нужно сейчас смеяться надо мной.
– Разве я смеюсь? Неужели вы думаете, что я способен смеяться в такую минуту? Я и правда сильно волнуюсь сейчас, но я всегда, в самых пиковых ситуациях говорю то, что думаю. И вы это знаете, Анечка.
– Да, я знаю.
– И вы мой самый верный, самый преданный друг.
– Да, вы можете во всем на меня положиться. Я добьюсь, чтобы и у следователя мы были вместе. Вы иностранный гражданин, можете сослаться на то, что… плохо понимаете по-русски. А я предложу помощь переводчика с французского, хотя он у меня и неважный. И тогда они вынуждены будут позволить мне присутствовать. Вы не должны оставаться в этой охранке один.
Салтыков снова поцеловал ей руку. Его руки были горячими и влажными.
– Меня всегда поражала твоя способность моментально знакомиться с интересными в оперативном плане людьми, – сказал Никита Колосов Кате.
Они были одни в кабинете пресс-центра. За окнами снова сгустился вечер – темный, ненастный, осенний.
Никита примчался из Воздвиженского в главк сразу после того, как тело Филологовой отправили в морг. Об убийстве Катя узнала от него. И сразу же рассказала о своем субботнем посещении Лесного.
– Не думал, что у нас к ним найдутся какие-то легальные ходы, – заметил он. – Даже на это и не рассчитывал.
– Если бы не Мещерский, ничего бы не получилось, – сказала Катя.
– Они правда его родственники?
– Салтыков и Лыковы. Дальние.
– Между прочим, я в отличие от тебя ни Салтыкова, ни этих брата с сестрой еще и в глаза даже не видал.
– Их не было сегодня в Лесном? – спросила Катя.
– Нет. Салтыкова мы отыскали через консульство. Он остановился в отеле «Амбассадор», на набережной, снимает номер. В Лесное наезжает регулярно. Я вызвал его сюда, в управление розыска.
– На завтра?
– На сегодня, на восемь вечера, – Никита глянул на часы. – Ого, если приехал, значит, уже у шефа сидит в приемной. Я его сначала через шефа пропущу – все же иностранец, вежливость превыше всего.
– А Малявина, про которого вам сторожиха на переезде говорила, вы отыскали?
– Кулешов им занимается. До завтра решили его не выдергивать. Сначала хозяин, потом работник, Катя. А то, что он через переезд железнодорожный ехал, это еще ничего не доказывает, да… Я хочу первым Салтыкова допросить. Интересно мне с ним познакомиться.
– Хотела бы я присутствовать, но это невозможно, – Катя вздохнула. – Им всем пока лучше не знать, где я работаю. Спросят – наплету что-нибудь и Сережке накажу, чтобы не проговорился, да он не проговорится, он умница.
– Значит, ты намерена еще раз побывать там? – спросил Никита.
– А разве ты меня об этом не просишь?
– Я вообще-то и не думал даже, что ты сможешь такое провернуть.
– Ты моих возможностей не знаешь, – Катя усмехнулась. Ну-ка, кто похвалит меня лучше всех? Никто? Тогда я сама. – А еще мы вместе попросим Сережу помочь нам.
– Сколько я с ним не виделся-то? Год? Нет, больше. – Никита покачал головой. – Дошел с этой работой, называется. До ручки. Как он?
– У него все по-старому. Он не женился. Про тебя, между прочим, часто спрашивает.
– И что ты ему говоришь про меня?
– Что ты все такой же гениальный сыщик… Ладно, не до шуток что-то, – Катя помолчала. – Если возможно, дай мне потом прослушать запись допроса Салтыкова.
– Какое он на тебя произвел впечатление? – спросил Колосов.
– Он очень богатый человек, Никита. Но ведет себя так, что в нем самом это его богатство незаметно. Вежливый, радушный, манеры безупречные. И при этом, знаешь… какая-то восторженность такая… Забавный он и простой в общем-то.
– Простота, Катя, хуже воровства, – хмуро заметил Колосов. – И в простоту, наивность и во все такое я не верю, когда речь идет уже о двух трупах.
– Знаешь, когда мы там были с Сережей, когда по парку с ним ходили, за столом сидели, не было и намека на то, что убийство священника их как-то касается.
– Ну а теперь убили их главного научного консультанта. Это их коснется вплотную, всех.
– Ну а на тебя Лесное и они какое произвели впечатление? – спросила, в свою очередь, Катя.
– Я видел дворянский дом с колоннами в строительных лесах, двух женщин, одну молодую и одну не молодую, и мальчишку, страдающего поносом. Дом внутри, то есть флигель, обустроен неплохо, жить можно с комфортом. И это все, что я видел сегодня.
– Немного, – Катя снова вздохнула. – Впрочем, я провела там целый день, но увидела не больше твоего. Говорили в основном про реставрацию усадьбы. Кстати, эта Филологова и говорила – экскурсию для нас провела небольшую. Все показала. Поведала еще легенду старую, связанную с бывшей хозяйкой Лесного Марией Бестужевой. Якобы та клад заговоренный где-то в имении зарыла. Было это еще в восемнадцатом веке, но, как я поняла, потомки Бестужевой и последующие владельцы Лесного, а среди них были предки Лыковых и Салтыкова, тоже занимались кладоискательством. Однако неудачно. Сережа мне потом пояснил, что клад заговоренный просто так, что называется дуриком, вообще найти нельзя. Для этого сначала надо выполнить условия, наложенные заклятием.
– Катя, ты это… ты вот для чего мне все это рассказываешь?
– Я излагаю тебе суть наших субботних застольных бесед, Никита. И потом, – Катя выдержала паузу, – разве у тебя есть какие-то реальные версии по убийству Филологовой и священника?
– Реальных нет, банальные есть, расхожие. Я их шефу в рапорте все изложил. Тебе пересказать?
– Не нужно, обойдусь. Ты что же, начнешь проверять, где они все были с восьми до одиннадцати?
– Да. Вот именно – с восьми до одиннадцати. Если, конечно, удастся установить.
– Почерк очень схожий с убийством отца Дмитрия? – тихо спросила Катя.
– Очень схожий. Если, конечно, это можно назвать почерком.
– Если, если, что с тобой? Заладил, как заводной.
– Мне что-то не нравится это дело, Катя, – тон Колосова был серьезен как никогда. – Оно мне сразу не приглянулось, как только ясно стало, кто первая жертва. И сам этот дом… усадьба… Вроде бы музей там делают теперь, да? А все какой-то мертвечиной отдает.
– Тебе Лесное не понравилось? – с удивлением спросила Катя.
– Не понравилось.
– Это потому, что ты постоянно помнишь о том, что прежде там была психушка.
– Наверное. Кстати, я тут архив запрашивал. Вот справка, прочти, – он протянул справку об убийстве главврача Луговского в стенах ПБ-5.
Катя прочла справку.
– Все же запросил архив, – заметила она. – А я думала, позабудешь об этом случае. Хотела тебе напомнить.
– Тебе не кажется, что мы порой меняемся с тобой местами? – спросил Никита. – Иногда я делаю то, о чем говорила ты, а иногда…