– Чего? – Малявин вздернул тяжелый свой подбородок. – На какое еще положение?
– Процессуальное, – веско повторил Никита. – Останетесь ли вы для нас по-прежнему свидетелем или же перейдете в совсем иной разряд.
– Да какой еще разряд? Что это за разговор такой у нас? Вообще, что вам нужно в моем доме? Марина! Марина, ты где, наверху? Ты видишь – у нас полно милиции!
– Марины Аркадьевны здесь нет. Не кричите, она не отзовется.
– Вы что, задержали ее?! На каком основании?
– Мы ее не задержали. Я хочу спросить вас: где вы находились этой ночью и сегодня утром?
– Это допрос?
– Это допрос, – Никита подошел к Малявину вплотную. – Я допрашиваю вас, официально предупреждая об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, в связи с сегодняшним убийством вашей сожительницы Марины Ткач.
Лицо Малявина побагровело и тут же через мгновение покрылось мертвенной бледностью.
– Марина… мертва?! Она мертва?
– Убита сегодня утром.
– Я… У меня с глазами что-то… не вижу, темно… Можно я сяду?
Малявин рухнул на диван. Никита ждал. Ему показалось – прошло бесконечно много времени.
– Как ее убили? – тихо спросил Малявин, его грубый голос срывался.
– Ударили по голове.
Он согнулся, словно это его самого ударили, обхватил голову руками. Начал раскачиваться из стороны в сторону. Никита терпеливо ждал, когда он справится с собой.
– Это уже третье убийство здесь за неполные десять дней, – сказал он после долгой паузы. – Я пока ни в чем вас не обвиняю, Денис Григорьевич, но если бы в прошлый раз вы были с нами более откровенны, возможно, она… она бы осталась жива.
– Что вы хотите знать? Что?
– Вы не ночевали дома. Я хочу знать, где вы были ночью и утром.
– В Москве.
– Где именно в Москве?
– Мы вчера повздорили с Мариной. Глупая ссора… Если бы я только знал! Но я и в страшном сне не мог себе этого представить… Мы поссорились, я был зол, я уехал, – Малявин резко вскинул голову. – Вы ведь хотите знать, где я был. Вам ведь всюду надо сунуть свой нос… Я был в пивном баре на Арбате. Потом…
– Вы были один?
– Нет, я был расстроен ссорой, мне надо было встряхнуться, обрести форму. Короче, я провел ночь с женщиной.
– Имя и фамилия.
– Я снял ее на Арбате. Она сказала, что зовут ее Альбина. Я заплатил ей. Мы поехали к ней в Люблино на квартиру. Я провел с ней ночь.
– Во сколько вы расстались?
– Я уехал в девять утра. Проспал. Мы крепко выпили. Похмелье. Прочие прелести… В общем, я так и не обрел форму. Вынужден даже был позвонить Салтыкову, сказать, что задерживаюсь.
– Адрес квартиры? – спросил Никита жестко.
– Адрес… Люблинская улица… Дом такой пятиэтажный, хрущевка… Она сама показывала, куда ехать. Двор… Квартира на третьем этаже, номера я не помню.
Никита смотрел на него: если это и было ложное алиби, то выдумано оно было умно. Чтобы опровергнуть его, надо было для начала заняться поисками в Люблино девицы Альбины. А это то же самое, что искать спутника жизни через газету «Из рук в руки» – могло повезти, а могло и нет.
– Из-за чего вы поссорились с Мариной Ткач?
– Мне больно сейчас в этом признаваться – из-за денег.
– Из-за денег?
– Она… она всегда неумеренно расходовала деньги. В этот раз я сказал ей, что думаю по этому поводу. Лучше бы не говорил! Она… у нее был взрывной характер, она не стерпела… Короче, мы наговорили друг другу много всего, я… у меня нет сил сейчас это вспоминать. Я был виноват, я не должен был…
– Вам известно, чем занималась Марина Ткач до того, как познакомилась с вами?
– Конечно. Она была актрисой. Точнее… Она работала в областном театре, в Иванове. Когда мы впервые встретились, она пыталась перебраться в какой-нибудь театр в Москве. У нее были предложения – кажется, в Театр Гоголя, что ли… Но потом мы сблизились, решили жить вместе. У меня тогда был собственный бизнес, я только что построил этот дом. И Марина оставила театральную карьеру, потому что… Короче, я так хотел. Я хотел, чтобы она жила здесь со мной.
– У нее есть родные?
– У нее есть тетка в Иванове, насколько я знаю.
– У нее был мобильный телефон?
– Конечно, а как же? «Моторола», я сам ей подарил недавно новую модель.
– С определителем номера?
– Да, она всегда пользовалась этой услугой. Это же удобно.
– В ее сумке, найденной на месте убийства, мы обнаружили старинную тетрадь с дневниковыми записями. Вы знаете, как она попала к ней?
Малявин медленно начал массировать грудь ладонью с левой стороны, где сердце.
– Душно как… Снова в глазах темнеет. Никогда со мной такого не было, я ведь и не болел ничем ни разу серьезно… Из-за этой проклятой тетрадки мы с Мариной и поссорились. Она просила у меня денег, чтобы купить ее. Я бы дал без разговоров, но не пятьсот же долларов за такую муру?!
– Пятьсот долларов? – удивленно переспросил Никита.
– Ну да. Это Волков заломил такую цену. Есть тут у нас такой…
– Я в курсе. Значит, тетрадь принадлежала психиатру Волкову?
– Да, это что-то вроде дневника то ли прабабки, то ли тетки, то ли еще какой-то родственницы Романа Валерьяновича. А Волков наш, когда был заведующим сумасшедшим домом, – вы ведь знаете, что в Лесном раньше больница для психических была?
– Да, и насчет этого я в курсе. Продолжайте.
– Волков нашел этот дневник, как он сам Марине признался, а она рассказала мне, в подвале больницы среди старого хлама. Там какая-то авария у них случилась с трубами отопления, ну, начали делать ремонт и нашли старый архив и эту тетрадку. Но это давно было, лет двенадцать назад. Уж больницы сколько в Лесном не существует…
– А Марина Аркадьевна хорошо знала Волкова, да?
– Я их познакомил, я лично в прошлом году. Я сам Волкова давно знаю, сколько лет он тут работал, потом дача у него в Тутышах, рядом совсем. Человек он в нашей округе известный. Когда заведовал больницей, даже бывшая администрация с ним считалась. Все бы ничего, вот только характер у него паршивый, сквалыжный. Другой бы на его месте, если и попала к нему случайно фамильная вещь – дневник, фотография, взял бы и преподнес бы ее в дар потомкам, и дело с концом. Так ведь все порядочные люди делают? А Волков Салтыкову дневник решил загнать. Знал отлично, что он у нас тут по крохам собирает все, что относится к истории его рода.
– Но все-таки как тетрадь оказалась у вашей Марины? – спросил Никита.
– Это я виноват. Снова я. Волков про этот дневник сперва мне сказал – намекни, мол, Роману Валерьянычу – у меня кое-что есть, что для него может представить сугубый интерес. Не купит ли? Он тогда о пятистах долларах и не заикался даже. А я, дурак, Маринке сказал. Ну, она сразу и загорелась. Решила купить дневник и подарок Салтыкову сделать от себя и от меня. Ну, я и не возражал. Но когда она мне о пятистах долларах сказала, я… я просто обалдел. Всему есть предел, знаете ли. Я не олигарх какой-нибудь, чтобы так на пустяки деньги швырять. А потом сунулся, оказалось, что она эти деньги у меня взяла, тайком, значит, и на это дерьмо уже потратила. А меня перед фактом поставила: мол, денег нет, дневник я купила. Ну, тут я, конечно, не сдержался. Зло меня взяло, досада, накричал на нее, а она… В общем, мы поругались. Если бы я только знал, поверьте, я бы… никогда, ни за что!
– Но почему она согласилась заплатить за дневник такую большую сумму? Она это как-то вам объяснила?
– Марина деньги никогда не считала. Особенно мои. Вот и все объяснение, – Малявин потупился. – Я сам ее приучил: хочешь – получишь. Я не жмот. И потом, я ее очень любил, люблю… Раньше возможностей у меня было больше, покупал ей все, что она хотела, тратил, может быть, слишком даже много на нее. Сейчас уже ресурсы не те, а она словно понять не могла, что я не могу позволить себе вот так бросать деньги на ветер.
– И все-таки почему, по-вашему, она согласилась заплатить за этот дневник так дорого? – не отставал Никита.
– Она очень хотела купить его, чтобы потом подарить Салтыкову. Там много сведений, связанных с его семьей, с Лесным.
– Но разве все это стоит таких денег? Или, может, она рассчитывала на то, что Салтыков возместит все расходы?
– Я не знаю. Когда дарят от души, о возмещении расходов как-то не думают, – буркнул Малявин.
– А как ваша подруга относилась к Салтыкову?
Малявин снова резко вскинул голову.
– Вы это… вы что имеете в виду?
– Ну, хотя бы то, что она почти регулярно бывала в Лесном, как я выяснил. Без вас, одна.
– Но ей же было скучно дома сидеть! Она терпеть этого не могла – скуку, одиночество. Она человек общительный и раньше любила потусоваться, где только можно. А у нас тут – сами видите – места отличные, воздух чистейший, но глушь, деревня, развлекаться особо негде. В Москву не наездишься. Я целыми днями на стройке пропадаю. Ну, она и ездила туда, в Лесное, по-соседски. Там люди интересные, интеллигентные, нашего круга, всегда есть о чем потрепаться.
Малявин говорил все это быстро, захлебываясь. Ощущение было такое, словно он убеждал себя в этом, убеждал уже давно, не один день и месяц. Хотя что проку было теперь убеждать, отрицая очевидное?
– А где вы сами были вчера днем? – спросил Никита, когда он умолк, тяжело дыша. – Я вас что-то вчера на стройке не видел.
– А вы были вчера в Лесном?
– Был.
– А какого хрена вы там были? – Лицо Малявина снова налилось темной гневной кровью. – Вчера были, а сегодня Марину, Маринку, девочку мою ненаглядную… – его голос осекся. – А я с ней в последние минуты жизни ее из-за денег ругался, паршивых денег ей пожалел… Скотина… Бросил ее, уехал. Бросил волкам на растерзание…
– Ответьте на мой вопрос, пожалуйста.
– Ну, в Коломне я был, в Коломну ездил, трубы заказывал сливные и радиаторы – езжайте, проверяйте, если не верите! Был на оптовой фирме. Потом машину доставал – оборудование надо было перевозить. Роман Валерьянович меня послал…
– Вы не кричите. Я все отлично слышу. Вы были днем в Коломне, ночью в Москве с проституткой, а утром сегодня… Все же, где вы были сегодня утром, я что-то так и не понял. Примерно в половине девятого?
Малявин судорожно хватал воздух раскрытым ртом. Лицо его еще гуще побагровело, а затем стало синюшным и потом белым.
– Что это… – просипел он. – Дышать нечем… Что это со мной? – Он обессиленно откинулся на спинку дивана. И по его виду Никита понял: он не притворяется, не симулирует – ему плохо.
«Скорая» для деревни приехала довольно быстро – через полчаса. А быстрее в глубинке не бывает.
– Ну что с ним? – встревоженно спросил Никита, когда врачи закончили свою работу и собирали чемоданы.
– Сердечный спазм. У него очень высокое артериальное давление. Мы сделали укол, ему надо несколько дней полежать.
Малявин раскинулся на низком диване, покрытом ковром. В пепельнице на столике из закаленного стекла валялись окровавленные ватные тампоны, одноразовый шприц, иголки и пустая ампула.
У Никиты имелось еще много вопросов к этому человеку, фигуранту по делу о трех убийствах. Но в этой ситуации продолжать допрашивать его было просто бесчеловечно. И Никита, проклиная в душе все на свете, смирился с неизбежным.
Глава 26
ДНЕВНИК
Катя получила дневник, найденный у Марины Ткач, вечером того же дня. Никита Колосов приехал в главк из экспертно-криминалистического центра и вручил ей потрепанную тетрадку: «Поработай с этим, пожалуйста, никаких иных отпечатков, кроме отпечатков убитой, на обложке не обнаружено, так что можно смело листать-перелистывать. Потом все обсудим. Я бегло проглядел. Мне кажется, это очень важно».
– Никита, подожди, мне надо с тобой поговорить, – Катя попыталась его удержать.
– Я в морг на вскрытие. Меня следователь ждет.
Вот так – буднично, даже чересчур буднично, по-милицейски, Катя и узнала о новом убийстве в Лесном.
И никаких там вам дурных предчувствий, убийственных примет, тревожных предзнаменований…
Ничего.
Позже она не раз и не два вспоминала этот вечер и этот старый дневник. Она нетерпеливо листала его уже в троллейбусе по дороге домой. Блекло-сиреневый атлас обложки, тусклые чернила, мелкий женский почерк и эти смешные, непривычные буквы «ять».
Дома ее встретила – в который уж раз – тишина, пустота и темнота. Видимо, возвращения «драгоценного В.А.» пока что не предвиделось. И она в этот вечер, честно говоря, даже не знала, так ли уж это плохо, что его нет рядом. Что не надо снова мучительно выяснять отношения, ссориться, мириться, спорить, что-то доказывая. Она была одна, она была предоставлена самой себе в этот осенний вечер. Она жадно вчитывалась в дневник, фактически еще не зная никаких подробностей убийства Марины Аркадьевны Ткач. Никита Колосов в запарке так и не успел ей ничего сообщить. Он буквально разрывался на части между Воздвиженским, главком, экспертным центром и моргом. Катя никогда не понимала этой его фанатической одержимости сделать сто дел в одни сутки: допросить, доложить, задержать, исследовать, проверить, снова перепроверить, прокрутить по банкам данных, по АДИСу, по ЦАБу, по Интернету, вскрыть…
Она включила в квартире все лампы, все светильники – да сгинет проклятая тьма! Села в кресло у окна, свернулась калачиком, подложив под спину шелковую подушку. Положила дневник на колени, открыла титульный лист: «Милой Милочке от…»
Как раз в это самое время Никита Колосов шел по длинному, сумрачному, пахнущему формалином и карболкой коридору морга. Впереди были стеклянные двери анатомического зала. Он остановился перед ними – ну вот, значит, снова-здорово. Поколебавшись одно мгновение, толчком распахнул их и вошел в зал, встреченный усталым возгласом знакомого патологоанатома: «А вот и вы наконец. Что ж, можем начинать».
Фамилия Милочки оказалась «графиня Салтыкова» – Катя узнала это из текста дневника. Юная Милочка ранней весной 1913 года приехала вместе с родителями, старшим братом и сестрами Соней и Лялей в Лесное из Москвы. До этого, судя по некоторым фразам в тексте, она училась в гимназии, но из-за внезапно ухудшившегося здоровья по настоянию врачей должна была оставить курс и провести в подмосковном имении весну, лето и осень. Дневник начинался датой 6 мая 1913 года, заканчивался 1 декабря. С Романом Валерьяновичем Салтыковым юная Милочка явно состояла в родстве – Катя решила, что она, скорее всего, была его прабабкой.
«Мне шестнадцать лет. Если я буду так бездарно и пошло терять время, что же из меня выйдет? Кровь моя кипит. Я не могу спокойно сидеть на месте. Слезы душат меня. В двадцать лет придут другие мысли, а теперь-то и время учиться. Ах, зачем только мы уехали из Москвы!»
«2 июня. Ничто не пропадает в этом мире. Когда перестают любить и заниматься одним, привязанности немедленно переносятся на другое. Если даже и не любишь человека – любишь собаку, мебель, вот этот старый дом. Дедушкин дом… Когда мы только приехали сюда с мам€а€ , тут еще были сугробы и снег. А потом солнце начало пригревать все сильнее, и лужи начали подсыхать, и проталины. На дорожках нашего двора постелили новые чистые рогожи, поставили скамейки и вынесли из оранжереи цветочные горшки со старой землей. Все не как дома, в Москве…
Здесь как раз напротив окон детской – службы: каретный сарай, конюшня, сеновал. Наблюдать за этой частью двора из окна так интересно, особенно когда готовится выезд мам€€€а€ €€. Конюх Троша выводит под уздцы гнедую Ласточку – эта лошадь настоящее чудо. Мама€€ ее просто обожает. Ее привязывают за повод к сараю и начинают чистить. Расчесывают гриву, смоченную квасом, заводят в оглобли, запрягая в новенькую «эгоистку». У этого экипажа такие высокие, мягкие рессоры».
Катя перевернула несколько страниц:
«20 июня. Волосы мои высоко подняты и завязаны узлом на манер прически Психеи. Они стали светлее, чем когда-либо. Платье белое, вышитое спереди гладью. Жакета я не ношу. Я похожа на один из портретов первой империи. Для полного сходства нужна только книга в руках. Но вся наша обширная библиотека сослана еще дедушкой в павильон «Зима». Надо будет наведаться туда на досуге».