— Отныне, государыня, Германская империя и Россия должны жить в добром согласии. И для начала нам важно обменяться посланиями. Как вы сочтёте моё предложение, ваше императорское величество? — вопрошал он.
Пятидесятилетний, с простоватым, округлым лицом бывший граф Виберто из Пармы был хитёр не менее, чем его друг Генрих IV. Потому даже у не сведущей в политике россиянки он надеялся узнать многое о состоянии великой Руси. Однако первые же её слова смутили Климента.
— Моё супружество, ваше преосвященство, никак не повлияет на разлад или на дружбу Руси с Германией. Ежели вы с добром, то и мы тем же ответим. Пока же ваши прелаты пытаются поссорить нас с Византией. Но с какой стати моей родине терять достойного соседа ради призрачной дружбы с германскими архиереями.
Климент даже не попытался возразить. Он понял, что у этой юной государыни есть ум и она знает больше, чем может показаться. Да, действительно, священнослужители, над коими властвовал Климент III, добивались ссоры между Русью и Византией, как добивались ссоры и с Римской церковью, когда на её престоле был папа Григорий VII, а теперь — папа Урбан II.
Той порой император добрался до Кёльна. У городских ворот его встречал маркграф Деди, и они не проследовали во дворец Конрада, а отправились на другой конец города в замок Генриха Птицелова. Император не скрывал своего ликования по поводу того, что так скоро и скрытно появился в резиденции императрицы. Он приблизился к сокровищам своей супруги, которые, как он считал, по праву брачного союза принадлежали не только ей, но и ему. А поскольку он старший среди равных, то ему и распоряжаться ими, успокаивал он себя. Ведь только одному Богу ведомо, как нужны были Генриху те многие тысячи византийских золотых милиаризарий, за которыми он охотился более четырёх лет. Как он восторгался бережливостью супруги, которая за минувшие годы не растратила и десятой доли своего состояния. И вот это богатство рядом. Оно в замке Птицелова под охраной верного императрице росса Родиона. Да простит его, императора, Всевышний, если Родион вздумает сопротивляться и не отдаст по доброй воле того, что ему не принадлежит.
Полуденный замок встретил императора настороженно. Здесь уже несколько дней были обеспокоены исчезновением госпожи. После венчания и торжеств императрица пропала. Старые слуги знали порядок и не могли предположить, что государыня просто забыла о них. Генриха их беспокойство не волновало. На вопрос камергера барона Юргена он сказал:
— Ждите, она скоро вернётся. — И велел отвести его в покои, которые занимала императрица. — Кто там в них? — спросил он камергера.
— Только фрау Милица, — ответил Юрген.
«Ишь, как славно», — подумал император. И тут же испугался. Ведь Родион, которого Генрих хорошо знал, малый не промах, мог спрятать состояние Адельгейды так, что без него и не найдёшь. Но всё оказалось проще и в то же время сложнее. Богатство Евпраксии находилось рядом с её спальней в кладовой за дубовой дверью, окованной железом. На запорах висели два замка. Генрих позвал Милицу и спросил её:
— Где же ключи от этой кладовой?
— Они у Родиона, ваше величество, — ответила она.
— А где Родион?
— Не ведаю, государь. Он ищет госпожу. Вы должны знать, где она.
— Ваша госпожа в должном ей месте. Я только что от неё. А давно ли ушёл Родион?
— Его нет третий день.
Генрих посмотрел на Деди и возмутился:
— Это безобразие!
— Ваше величество, вам не надо беспокоиться, — произнёс Деди. — Сейчас я растолкую Милице её долг, и дело пойдёт на лад.
— Исполни сие. Да не медли.
— Милица, — обратился к боярыне Деди, — император увёз супругу из Кёльна, и она отдыхает в загородном замке. Сегодня же ты и Родион отправитесь с нами гуда. Поняла?
— Да, ваша светлость, — ответила Милица.
— Славно. Теперь я дам тебе экипаж и трёх воинов, и вы отправитесь на поиски Родиона. И чем скорее найдёте, тем лучше.
— Хорошо, ваша светлость. Но я не знаю, где искать Родиона.
— Подумай. Может быть, он во дворце Конрада или в доме у Гартвига. Ищи, Милица, ищи, это же твой муж.
Маркграф Деди увёл Милицу, распорядился, чтобы камергер дал ей экипаж, сделал наставление своим воинам и вернулся к императору.
— Мой государь, паши руки развязаны. Позволь мне добыть твоё состояние и вывезти зуда, где вы сочтёте с Адельгейдой за лучшее хранить его.
Генрих понял лукавого фаворита и согласился с ним при условии, что он не будет присутствовать при взломе дверей. Он спустился в трапезную. Камергер Юрген уже накрыл стол. Государя ждали трос вельмож. Как уселись за стол и выпили по кубку вина, граф Кноф Швабский спросил:
— Ваше величество, мы надеемся, что вы скоро соберёте нас на новую ассамблею, когда это будет?
— Скоро, очень скоро мы повеселимся, — ответил император. Он прислушивался к звукам в замке. Ему не хотелось, чтобы кто-то услышал, как взламывают дверь в кладовую.
Однако маркграф Деди справился с нею без особых хлопот. Ему принесли из кузницы огромные клещи, и он лишь немного поднатужился, вытаскивая из дверных петель кованые костыли. Вскоре перед Деди лежала горка костылей, а воины открывали тяжёлые двери. Маркграф был во всём предусмотрителен. Потом, когда всё состояние Евпраксии упаковали в холстах, сундук и ларцы были поставлены на место и Деди распорядился поставить на место двери и вогнать костыли в старые гнезда. Он не хотел лишней молвы. После того как узлы вынесли чёрным ходом на двор замка и упрятали в крытом экипаже, Деди пришёл в трапезную, выпил кубок вина, ухватил кусок говядины и сказал императору, что в замке им делать больше нечего.
Пребывание императора в Кёльне не затянулось, он даже не нашёл нужным заехать во дворец Конрада. Теперь, когда в его руках оказалось огромное богатство, он лихорадочно думал о том, как поскорее собрать большое войско и двинуться с ним на юг, в Италию, там укрепить свою власть, очистить папский престол от неугодного и непокорного Урбана II, самозванца из лионских французов Олдона де Ложери. Потому Генриху важно было перебраться в Мюнхен, а гам и ещё ближе к рубежам Италии. Он поручил графу Манфреду Дезентийскому остаться на несколько дней в Кёльне, дабы перевезти часть имущества в Мюнхен, туда же отправить придворных. Верному Деди он велел заехать в Бамберг и успокоить императрицу.
— Ты передай ей, любезный, что как только избавлюсь от военной угрозы на юге державы, так и приеду к ней. И пожелай ей приятно довести время. Да не проговорись о том, что случилось в замке Птицелова.
— Государь, не обижайте верного Деди, — посетовал Генриху маркграф.
Однако «верный Деди» не поспешил в Бамберг. В Кёльне его удерживали личные интересы, в загородном доме маркграфа должна была исполниться его давняя жажда мести, которая не давала ему покоя восемь лет. Ещё в Гамбурге во время посещения замка княгини Оды ему, отпетому холостяку, приглянулась фаворитка княжны Евпраксии Милица. Здесь, в Кёльне, только ей было сказано, что нужно найти Родиона. Но своим воинам он приказал отвезти Милицу в загородный дом и там беречь как зеницу ока. Отправляясь в своё имение, он забыл о повелении императора ехать в Бамберг. Судьба императрицы его волновала меньше всего, как не переживал о ней и сам император. Милицу он нашёл в полном здравии. Она была под стать ему, крупная и крепкая. Руки сами тянулись к её сильному и красивому телу. Однако подойти к ней оказалось не так-то просто. Она была в разъярённом состоянии, словно буйволица. Обман, который совершил над ней Деди, она не собиралась ему прощать. И она готова была наказать пройдоху так, как тому училась вместе с Евпраксией. Что случилось после между маркграфом и боярыней, осталось ведомо только Всевышнему.
Вскоре и Евпраксия поняла, что она обманута. С каждым днём пребывания в Бамберге она всё больше убеждалась в том, что император поступил с ней жестоко и она ему не нужна, что в Бамберге, как и в Кведлинбурге, она находилась в заточении. Она оказалась лишена всех, кто был ей близок, кто был любезен из прежнего окружения императрицы Берты. Злым умыслом её лишили даже любимой Милицы и верного Родиона. О их судьбе и судьбе придворных, оставшихся в Кёльне, она ничего не знала. Окружённая немногими придворными императора и незнакомыми ей слугами, она медленно исходила тоской. Ей казалось, что она вот-вот надломится, покинет Бамберг и умчит куда глаза глядят. Так бы всё и случилось, не появись близ неё душевный утешитель, минестериал Бамбергского собора патер Мейнгер. Этот добрый, умный и ласковый человек своим постоянным присутствием в замке, своими беседами поддерживал дух Евпраксии и вселил в неё надежду на то, что скоро её временное изгнание прекратится и она войдёт в императорское окружение полноправной его хозяйкой.
Однако вскоре увещевания Мейнгера потеряли силу. Пришла беда, которую Евпраксия пережила с трудом. Спустя месяц после приезда в Бамберг поздним вечером слуга доложил, что у ворот замка её спрашивает какой-то странный человек, грязный, заросший бородой и плохо говоривший по-немецки. Сердце Евпраксии забилось тревожно, она догадалась, кто пришёл к замку. Накинув мантию, она побежала к воротам. Стражи осветили факелом человека, и она узнала в нём Родиона.
— Свет мой сердечный! — воскликнула Евпраксия, взяв Родиона за руку и вводя на двор замка. — Как же ты нашёл меня? И до чего же ты измучен, измождён! Что с тобой случилось? — задавала Евпраксия вопросы, не дожидаясь ответа и ведя его в замок.
Родион отозвался лишь один раз:
— Подожди, матушка, всё поведаю.
Евпраксия привела Родиона в трапезную. Увидев камергера, велела принести хлеба, вина, мяса. Усадив Родиона за стол и сама сев напротив, смотрела на него с женской жалостью.
— Как ты исхудал, родимый, глаза даже провалились!
Родион качал головой и посматривал на дверь в поварню. Он был голоден и умирал от жажды. Когда слуги принесли всё, что требовалось, он взял кубок вина и выпил его одним духом, потом торопливо взял кусок мяса и хлеба, принялся жадно есть. Утолив немного жажду и голод, сказал:
— Прости, матушка, маковой росинки кой день во рту не было.
— Ешь, ешь, теперь тебе некуда торопиться, — успокоила его Евпраксия.
— Чего уж там, терпеть можно. А то, что поведаю, матушка, за горло держит. Как твои обряды начались в Кёльне и через четыре дня ты не вернулась в замок Птицелова, я пошёл тебя искать. Но в замке Конрада никто не знал, куда уехали-пропали ты и император. Я пытал многих вельмож придворных, расспрашивал дворню, никто и намёка не дал, где тебя искать. К городским воротам ходил, стражей опрашивал. Все говорили, что не видели, чтобы император уезжал из города. Я подумал, что стражи меня обманули, и отправился искать вас по замкам, что близ Кёльна. И там не нашёл вашего следа. — Родион выпил ещё вина, взял кусок мяса, хлеба и продолжал рассказ: — Я вернулся в замок Птицелова только через десять дней. Там меня ждала новая беда: пропала Милица. Конюх Линкер сказал, что она по распоряжению толстяка Деди уехала искать меня. Сказал ещё, что к ней были приставлены зри воина. Я прождал её два дня, но отчаяние одолело, и я отправился на её поиски.
— Ой лихо мне, Родиоша! Не только тебя искать её выпроводили. Она кому-то мешала, — взволновалась Евпраксия.
— Тогда я тоже о том подумал. И когда снова стал расспрашивать Линкера, то узнал, что в тот день, как её увезли, в замке был император и другие вельможи с воинами. Когда я всё это узнал, матушка, то понял, что Милица попала в руки маркграфа Деди. Он ведь не раз точил на неё глаза. Но сие промелькнуло молнией. У меня ёкнуло сердце от другого озарения. Я побежал наверх в твои покои, достал ключи, открыл чулан: он оказался пуст. Пуст, матушка! — закричал Родион. — Всё твоё добро украдено!
— Господи, как же так?! Да кто посмел?! — бледнея, воскликнула Евпраксия.
— Он и посмел, матушка, император. Поди, у него ключи были или в замке где хранились.
— Но как у него рука поднялась на чужое добро?
— Ах нет, матушка! С венчанием-то он и добру господином стал. Потому так и добивался супружества с тобой.
Евпраксия закрыла лицо руками и заплакала. «Господи, и как это я, хитрая, опростоволосилась и забыла матушкины наказы! Как попалась в сети коварного пройдохи?» — причитала она. Но, выплакав нахлынувшие слёзы, впервые в жизни озлилась: «Ну нет, тебе это даром не пройдёт, Рыжебородый Сатир».
— А здесь ты как оказался? — спросила Евпраксия Родиона.
— Так Линнер опять-таки помог. Видел, говорит, я в храме архиепископа Гартвига и епископа Рупрехта Бамбергского. Они же родичи, императору любезны. Вот и подумай над этим, может, в Бамберг сбегаешь, — сказал он.
— И я подумал, что император всё и разыграл, как ловкий охотник; тебя отвёз в Бамберг, а сам вернулся в Кёльн.
— Всё так и было, — согласилась Евпраксия.
— Коль так, вот я и появился, — развёл руками Родион. И вспомнил о Боге: — Милосердный, надоумь своих рабов, что им делать.
Они долго сидели молча, думая каждый о своём. Евпраксия страдала от потери состояния и Милицы. Родион искал путь, как добраться до маркграфа Деди и спасти свою семеюшку. Он был убеждён, что её похищение — дело рук императорского проныры. Они просидели в трапезной до полуночи, но так и не придумали ничего путного. У них родилось десятки вопросов и не было пи одного ответа. Где-то за полночь Евпраксия наконец вспомнила, что Родиону нужно отдохнуть, позвала слугу и велела ему отвести Родиона ко сну. Да и сама вскоре отправилась в спальню, сочтя, что утро вечера мудренее и на свежую голову она найдёт-таки, что противопоставить коварству супруга.
Глава семнадцатая
ВРАЖДА
Молодая императрица Римско-Германской империи Адельгейда-Евпраксия не пала духом после прихлынувшей беда. Да, она страдала от потери Милицы и ей было жалко достояние, столь щедро выделенное отцом. Но её жизнерадостный характер справился с напастями, и она стала деятельнее, чем прежде. Она отправила гонцов на поиски императора и проводила в путь Родиона искать Милицу. Она познакомилась, поговорила со всеми придворными, кто её окружал в Бамберге, и искала тех, кому могла довериться, если не считать патера Мейнгера. А так только появился в городе архиепископ Гартвиг, потянулась к нему. Он заслужил её доверие тем, что не дал маркграфу Экберту разорить Кведлинбургский монастырь. Слышала она от епископа Рупрехта, что до междоусобицы императора с маркграфом Экбертом Гартвиг вовсе не входил в число доверенных лиц императора, а был его противником. Что побудило Гартвига перейти из враждебного стана в ряды Генриха, ведомо было Гартвигу и Всевышнему. Но этого императрице оказалось достаточно, чтобы однажды попросить у архиепископа совета и даже исповедаться.
Гартвиг — умница и проницательный человек — рассмотрел в исповедуемой не просто молоденькую первую даму империи, но личность незаурядную, с особым, не распознанным никем славянским характером. Знал Гартвиг, что такие личности способны на достойные дела и подвиги. Он верил, что не только честолюбие толкнуло её стать императрицей, но нечто большее. В чём это «большее» заключалось, Гартвиг пока не пытался разгадать. Он был уверен, что сие выявит лишь время.
Выслушав исповедь молодой женщины, Гартвиг счёл, что и сам должен быть с нею откровенным. Он рассчитывал, что из его откровения императрица почерпнёт много полезного и придёт час, когда они вместе выступят против коварного властителя.
Был конец ноября. Погода уже испортилась, с Балтийского моря дули холодные ветры, принося затяжные дожди. Жизнь в Бамберге замерла, и в такие дни было особо приятно посидеть у жарко пылающего камина и побеседовать с любезным тебе человеком. Так было и в ранний ненастный вечер четверга, когда Евпраксия и Гартвиг сидели вдвоём у огня. Евпраксия давно хотела узнать прошлую жизнь супруга. И она попросила о том архиепископа:
— Ваше преосвященство, поведайте минулое Генриха, если вам будет сие угодно.
Гартвиг согласился не тотчас. Он подумал, что рассказ может иметь чреватые последствия. Однако пришёл к мысли о том, что государыне нужно знать прошлую жизнь государя. Тогда ей будет легче понять нынешний образ жизни непредсказуемого человека. Свой рассказ о Генрихе архиепископ начал издалека:
— Ваш супруг родился в благодатную и мирную пору нашего отечества. То был год одна тысяча пятидесятый. Увы, получив по наследству от отца или от деда страстный характер, он попал в самые неблагоприятные условия воспитания. Ему не было и шести лет, когда он после смерти отца был возведён на престол императора. Сначала управление государством находилось в руках благочестивой вдовствующей императрицы Агнесы. Но она оказалась в своей чрезмерной любви к сыну слишком снисходительной и не могла справиться с необузданным нравом сына. К двенадцати годам Генриха терпение матери иссякло. Она взмолилась, епископат услышал её мольбу и освободил от маленького деспота. Воспитание государя поручили архиепископу Анно Кёльнскому. Но спустя два года он бежал от тирании Генриха и попросил у архиереев милости уйти в монастырь. К Анно проявили снисходительность, и за воспитание взялся архиепископ Адельбер Бременский. — Гартвиг осенил себя крестом. — Господи, да не упомяну Твоего имени всуе. Но правда превыше всего. Чтобы удержать свою власть, данную положением воспитателя, он подлаживался к юному государю и позволял ему делать всё, что тот пожелает. — Гартвиг замолчал и смотрел внимательно на Евпраксию, думал о чём-то своём.