— И что же дальше? — побудила она Гартвига.
— Предоставленный сам себе, Генрих скоро уже не выносил малейших возражений его воле со стороны государственных мужей, чинил всё по своему разумению. Да это ещё было сносно. Но пришёл час, когда страстный темперамент увлёк юного государя на путь безудержного распутства. Он встал во главе секты николаитов, где процветали все извращения плоти. Его матушка Агнеса не выдержала буйных выходок сына и удалилась в италийский монастырь. Епископат отстранил Адельберта от воспитания императора. И как только ему исполнилось шестнадцать лет, его поспешили оженить на обручённой с ним ещё отцом Генрихом Третьим маркграфине Берте Сузской. Она приходилась сестрой матери вашего покойного супруга Гедвиге. О, какие надежды тогда питала Германия. Все ждали, что супружество упорядочит жизнь Генриха. Но мягкая, скорее нежная, чем слабохарактерная Берта, не сумела повлиять на своего супруга. И года не прошло, как он вернулся в свою развратную сету и забыл о молодой жене. Он продолжал распутничать и даже насильничать над невинными девицами. — Гартвиг вновь замолчал, похоже, что шептал молитву, прислушивался к порывам ветра, к шуму дождя, и было очевидно, что у него нет желания продолжать рассказ. — Простите, государыня, я утомил вас.
Но Евпраксия тронула Гартвига за рукав сутаны, попросила:
— Продолжайте, святой отец, это так важно...
— Но мне бы хотелось пощадить ваши уши и ваше целомудрие. Какое насилие он совершил над своей благочестивой женой Бертой. И вот уже совсем недавно над родной сестрой, близкой вам аббатисой Адельгейдой. Только сатана в образе человека может отважиться на подобное надругательство...
Слушая Гартвига, Евпраксия почувствовала, как по её лицу текут слёзы, а в груди разлился холод ужаса.
— И он ещё жив, этот изверг! — воскликнула она. — Боже милостивый, ты должен покарать его!
— Час придёт, и Всевышний воздаст ему по делам его. Пока же ничто не может образумить злочинца. Было уже два съезда князей, где он осуждался за злодеяния. Сказывали, что у саксонских князей в углах звенело, когда очевидцы перечислили распутные преступления императора. Тогда впервые раздались голоса и требования о низложении Генриха. И был найден достойный преемник престола — герцог Рудольф Швабский. Но на тех съездах оказалось много сторонников Генриха. Тот же маркграф Деди Саксонский заявил, что всё порочащее императора — чистейшая ложь, невероятные преувеличения и злые сплетни. Тогда он сохранил престол. Но мною лет Германию потрясали восстания северных городов. Они одного порядка: подданные не хотели иметь императора насильника и растленца. Конечно же и церковь не осталась в стороне. Папа римский Григорий Седьмой несколько раз обличал императора публично и даже отлучал его от церкви. Но вы уже знаете, чем кончилось противостояние Генриха и Григория. И что будет дальше, мне неведомо...
Гартвиг поднялся от камина, подошёл к столу, выпил вина. Евпраксия ждала продолжения рассказа, но архиепископ неожиданно повернул речь в другое русло:
— В тот раз, когда я впервые увидел вас в Кведлинбурге и ещё не знал, что вы невеста императора, мне показалось, что вы прошли мимо меня в царской короне. И я подумал, что если бы Всевышний внял моему озарению, то судьба многострадальной Германии повернулась бы в лучшую сторону. Я тогда помолился Господу Богу. И теперь могу сказать, что моя молитва дошла до Господа. Дошла! И вы не переживайте, что пока у вас всё плохо получается. Перемены наступят, они придут скоро, и Германия будет процветать. Так процветает Франция. Господи, да ведь ваша тётушка, королева Франции Анна, совершила столько чудес, встав рядом с королём Генрихом Первым. Вы с Липой от одного корня. И это знамение Божие! Знамение! Ноне Франция при сыне Анны, короле Филиппе, живёт в благоденствии. Это сильная и мирная держава, с которой считается вся Европа. Сегодня признаюсь вам, что надежда привела меня в ваш стан вскоре же, как узнал о вашем обручении. Надежда, и ничто больше. Я ваш покорный слуга и единомышленник, я готов вам служить не щадя живота, государыня! Целую на том крест! — И Гартвиг, больше отважный воин, чем священнослужитель, поцеловал свой нагрудный крест.
В покое воцарилась тишина. Яркий огонь камина озарял возбуждённые лица Гартвига и Евпраксии. Он продолжал ходить. Она сидела сосредоточенная. Ей было над чем подумать после этой чистосердечной исповеди. Человек набрался мужества раскрыть ей истинное лицо её супруга. И за это он заслуживал уважения. Ведь он подвергал себя смертельной опасности. И надо думать, знал о том, открывая императрице преступления Генриха Однако Евпраксия знала себя. Ни словом, ни намёком, ни при каких обстоятельствах она не выдаст доверившегося ей человека. Помнила она матушкины заповеди: человек, открывший тайны сердца и души, есть истинный и падежный твой друг. И она сказала:
— Спасибо, святой отец, что вы открыли мне глаза. Я ведь уже многое знаю о моём супруге. Теперь я вооружена. И потому мне очень важно узнать о моей тётушке, королеве Анне. Расскажите как-нибудь о ней.
— Я исполню вашу простату, дочь моя. А теперь разрешите откланяться.
Евпраксия встала. Она протянула руку к руке архиепископа и поцеловала её. Он же взаимно приложился к её руке.
Наступила зима. Монотонно проходили дни, потому как в замке Бамберг жили без страстей. Из внешнего мира сюда не долетали никакие новости. Гонец, которого послала Евпраксия на поиски супруга, канул словно в воду, а прошло уже более трёх недель. Не вернулся и Родион, уехавший на поиски Милицы. Потом он расскажет, что из Кёльна отправился в Кведлинбург. Ему показалось, что там, в своём домике, и скрывалась Милица от невзгод. Евпраксия этой зимой часто ходила в храм, молилась Богу. В храме она иной раз встречалась с Гартвигом, и он провожал её в замок, всякий раз в такие дни до позднего вечера не покидал его стен. Так он однажды исполнил просьбу Евпраксии и рассказал о её тётушке, королеве Франции Анне.
В январские и февральские вечера излюбленное место для беседы оставалось у камина. Рассказывая, Гартвиг любил пригубить вина, и в такие минуты Евпраксия отмечала, что он всё-таки больше рыцарь, нежели священнослужитель.
— Вот я говорю вам, что к концу столетия пашу империю ждут великие трясения, — заводил беседу Гартвиг. — И они уже начали проявляться. В Италии на королевский престол избран сын Генриха, Конрад. И это вопреки воле отца. Итальянцы боготворят этого достойного юношу — он ведь ваш ровесник — и будут защищать и трон, и обретённую свободу словно львы.
— Неужели отец пойдёт на сына войной? — спросила Евпраксия.
На этот вопрос Гартвиг ответил не сразу. У него была новость, которую в Бамберг принесли паломники из Мюнхена. Они рассказывали Гартвигу, что в этом испокон воинствующем епископстве собирается войско. И Гартвиг знал, что эта весть причинит императрице боль. В войско шли только наёмники. И нанимал их император за деньги Евпраксии. Гартвиг счёл, что об этом ей не следует говорить, ибо сказанное прозвучало бы ответом на её болезненный вопрос.
— Мы будем молить Бога, чтобы Он вразумил своего наместника не поднимать руку на сына. Пока такого у нас не случалось.
Евпраксия вспомнила родовое предание, когда Владимир Святой хотел было идти войной на своего сына Ярослава. Всевышний того не допустил. К тому же и кара была сверх меры.
— Нам должно просить Спасителя о том, — согласилась она с Гартвигом.
Однако божественные силы не могли пробиться в погрязшей в пороках душе императора. Он спешно, не жалея капитала супруги, готовил Германию к войне с Италией. В январе девяностого года он собрал рейхстаг и требовал лишить Конрада короны. Рейхстаг принял такое решение.
Но в Италии оно не возымело силы и не произвело никакого впечатления. В эти же дни в Италии началось мощное народное движение против Генриха. Император был напуган тем, что против него поднялась самая могущественная графиня Италии Матильда Тосканская. По настоянию папы Урбана II она обвенчалась с сыном не менее могущественного герцога империи Вольфа Швабского. Их объединённые военные силы могли противостоять любому войску императора, какое он способен был собрать.
Графиня Матильда всегда относилась к Генриху враждебно и презирала его. Теперь она угрожала ему и требовала освободить герцогство Швабия от императорского войска. Действовал против императора и папа Урбан II. Через своих легатов ему удалось объединить враждебные императору силы в Северной Германии, где много было сторонников короля Конрада, который был родом из Саксонии.
Враждебные стороны наращивали силы до марта девяностого года. А в первых числах весеннего месяца по Южной Германии затрубили фанфары и Генрих IV со своим маршалом Ульрихом Эйхштейном повели войско в Италию. К апрелю остались позади горные перевалы Альп, пешие и конные колонны успешно продвигались к Вероне, потому как воинство папы Урбана II и рыцари Матильды Тосканской пока не оказывали серьёзного сопротивления. С противником справлялись арьергарды Генриха, и 10 апреля он вошёл в Верону, расположился в своём королевском замке и дал отдохнуть воинам. Генрих мог позволить себе не спешить с развитием военных действий. Деньги для содержания войска у него были. За спиной, в Германии пока царила мирная жизнь. Потому он решил дать волю рыцарям и меченосцам поохотиться за резвыми итальянскими девицами и сам с приближёнными развлекался так, как никто другой не умел делать. Начались сборища секты николаитов.
Здесь, в Вероне, под тёплым небом Италии, император впервые за семь месяцев со дня бегства из Бамберга, вспомнил о молодой супруге. И в Бамберг из Вероны эстафетой помчались гонцы.
За минувшее время жизнь в Бамберге протекала по-прежнему в дрёме. Ещё в феврале уехал по своим делам архиепископ Гартвиг и Евпраксия лишилась наставника и приятного собеседника. Он присутствовал на заседании рейхстага и, к удивлению фаворита императора маркграфа Деди Саксонского, голосовал против низложения короля Конрада.
Не было в Бамберге и Родиона. После поездки в Кведлинбург он отправился искать Милицу под Кёльном. Сказали ему, что она может быть в замке Фрицляр. Замок Родион нашёл, но Милицы там не оказалось. И всё же судьба Милицы вскоре стала известна. Поздней весной в Бамберге появились купцы, и они привезли слух о том, что в старице на Рейне, выше Кёльна, рыбаки нашли тело утопленницы. Опознать её было уже невозможно, но сказывали купцы, что с шеи у неё было снято ожерелье из мелких жемчужин и золотой крестик православной веры.
Родион в эти дни только что вернулся в Бамберг и ещё не пришёл в себя после долгих странствий. Но, прослышав о том, что рассказали купцы, в третий раз покинул Бамберг. Евпраксии он сказал:
— Её ожерельице-то, матушка, и крестик — тоже. Так ты уж меня прости, отправлюсь предать тело Милицы по нашему обиходу.
Евпраксия вместе с Родионом попечалилась, поплакала над горькой судьбой любимой Милицы, дала Родиону денег, коня и отпустила его.
— Поезжай с Богом, а как вернёшься, панихиду отслужим, — сказала она верному гридню.
А через несколько дней после отъезда Родиона в Бамберге появился гонец с повелением Евпраксии ехать в Верону. Она попыталась расспросить гонца, какая неволя заставила государя уехать в италийские земли, но гонец того не знал, потому как был в эстафете последним и Вероны в глаза не видывал. Одно он знал твёрдо: государыне велено покинуть Бамберг немедленно.
— Государь император ждёт вас с нетерпением, ваше величество, — доложил гонец.
Императрица не нашла нужным дать ответ посланцу. Ей было неведомо, когда она покинет Бамберг, потому как без Родиона она и шагу не сделает в сторону Вероны.
— Иди отдыхай, воин. Ты исполнил свой долг с честью, — сказала Евпраксия гонцу и велела слуге отвести его в караульное помещение.
Родион вернулся лишь через полмесяца, почерневший от горя. В кожаной кишени на груди он привёз ожерелье и крестик, кои выкупил у рыбаков. По просьбе Евпраксии епископ Рупрехт отслужил в замковой капелле панихиду по убиенной рабе Божьей Милице двадцати трёх лет от роду. В час панихиды Евпраксия и Родион ещё больше ощутили сиротство на чужой земле. Вновь они рвались душой и телом на Русь и пока не знали, что в это время в Гамбурге, в замке княгини Оды, уже многие дни пребывали посланцы из Киева, которые привезли Евпраксии ценные свадебные дары, золота и серебра от батюшки с матушкой. Не ведая того, императрица вновь становилась богатой.
Однако пока что убожество её жизни было очевидным. Она покидала Бамберг так, как не выезжали в дальний путь даже бедные бароны. Её дормез, на облучке которого сидел Родион, сопровождали ещё два экипажа с придворными и три возка с прислугой и запасами пищи. Замыкала поезд седмица воинов. В храме по воле Рупрехта звонил проводной колокол. За крепостную стену, проводить отъезжающих вышли десятка два горожан. Лица их были печальны.
Дальнее путешествие оживило угнетённое состояние Евпраксии. В пути она не спешила, никого не погоняла, в каждом городке останавливалась на сутки или двое. Постепенно весть о том, что по германской земле едет императрица, опередила её, и ей устраивали многолюдные встречи. Евпраксия не чуждалась этих встреч. Более того, она пересела в открытый экипаж. И горожане, крестьяне, видя свою юную государыню, в восторге кричали ей здравицы. Она иной раз выходила из экипажа и шла по улицам в толпе горожан, останавливалась с ними на площадях, стояла на богослужениях в церквях. Так было до самых Альп, в которые Евпраксия въехала с восторгом и холодком страха в груди. Она иной раз кричала в испуге:
— Родиоша, не гони лошадок, под гору улетим!
Родион уже пришёл в себя от потери жены, отогрелся под южным солнцем. Ему было приятно видеть, как радуется окружающему миру его любезная госпожа. «Госпожа, что мне для тебя сделать, — восклицал он в душе, — чтобы ты не знала печали!» Чувство привязанности, которое он испытывал к Милице, стало уже рассасываться, и он не считал себя виновным в том, что её век оказался коротким и с горестным концом. Иногда ему хотелось разгадать, что же с нею произошло за те несколько месяцев, как она исчезла. Позже, однако, он узнает трагедию этой преданной ему россиянки. А пока он всё чаще поглядывал на свою госпожу и улыбался, когда она радовалась окружающим её горам, долинам, селениям горцев, когда любовалась вольными орлами, кои парили выше гор. И в нём вновь подспудно запылал тлеющий больше двух лет огонь любви к Евпраксии. Сильный духом Родион таил этот огонь умело, и ни одна искра его не обожгла Евпраксию. Он чтил её как императрицу, но не больше.
Окрепшие в дальнем путешествии и воспрянувшие духом летней порой Евпраксия и Родион приехали наконец в Верону. И тут бодрое настроение Евпраксии стало угасать. В груди появился холод страха. Да, она испугалась предстоящей встречи с супругом, потому как узнала о нём столько ужасного, грязного, что не смогла бы посмотреть открыто и спокойно в его наглые глаза. Она даже укорила Гартвига, который внёс в её душу смятение.
И надо же было проявиться милости судьбы, когда оказалось, что Генриха в Вероне нет. Он только что уехал в Падую на переговоры с властителями Венеции. Маршал Ульрих Эйхштейн, встретивший императрицу, сказал ей:
— Увы, не могу вас порадовать, ваше величество: император отсутствует и вернётся в Верону не раньше как через неделю.
Евпраксия благосклонно улыбнулась и ответила, что ей, конечно, досадно. Однако она порадовалась в душе, что встреча с Генрихом отодвинулась. Сказала маршалу:
— Это хорошо, что государя нет. Я приду в себя от дальней дороги.
В Вероне всё было великолепно. Императорский двор располагался в роскошном дворце, окружённом мощными крепостными стенами, возведёнными ещё во времена расцвета древней Римской империи. Евпраксия едва успела осмотреться в своих просторных и светлых покоях, обставленных богатой и искусно сделанной мебелью, со своей опочивальней, обитой парчовыми тканями, как ей пришлось порадоваться встрече с полюбившимся ей человеком. Камер-дама, приставленная к ней, доложила, что её хотел бы видеть архиепископ Гартвиг. Евпраксия тотчас покинула спальню и встретила пастыря в Розовой гостиной.