— Никогда не поздно начать все заново.
Принимаю подарок.
Последний свой сотовый я разбила о стену. Ноутбук отдала коллегам родителей по работе. Провода телевизора и компьютера обрезала. Ничто не должно было столкнуть меня лицом к лицу с прошлым: ни друзья, ни их сообщения, ни вести о трагической смерти двух репортеров на территории Украины под Луганском. Я окружила себя пустотой. Специально. И сейчас осознаю: нужно вновь ее заполнить. Не хочу думать о том, просто это будет или нет. Теперь, когда Ленка так уверенно и спокойно вливается в мою жизнь, я хочу верить в лучшее. Возможно, когда-нибудь мне совсем расхочется умирать, и эти полгода выпадут из мозгов. Но пока я могу лишь надеяться. А надежда — прекрасное чувство, как для сильных, так и для слабых людей.
Подруга уходит, одарив меня странным взглядом. Обнимает на пороге и шепчет, что завтра придет вновь. Я улыбаюсь ей. Мне кажется, так нужно и правильно. Пусть она понимает, как мне важно видеть ее рядом. Однажды папа сказал: необходимо обнажать свои чувства. Я спросила: почему, и ждала, что он ответит про незнание или заблуждение, про недоверие, в конце концов. Но папа сказал иное. Он сказал, что чувства — это наши тайны, и когда мы с кем-то ими делимся, мы становимся гораздо ближе друг к другу.
Я улыбаюсь, вспомнив отца. Впервые. Обычно я плачу.
Он был сильным, справедливым человеком без комплексов. Говорил тихо, размеренно, не торопился и не пытался произвести впечатление на людей, что уже само по себе было впечатляющим. Носил удобную одежду, скрывал глаза под черными очками, был человеком военным, но в то же время никогда не убирался на балконе, оформленном под личный кабинет. Вот и поймите его. С ним мы разговаривали обо всем, делились переживаниями и эмоциями. Порой, папа находил ответы на вопросы, даже не заданные мною вслух. Ехал в машине, молчал, переключал передачи, а затем вдруг выдавал то, что успокаивало меня или придавало сил. Я думаю, он просто чувствовал. Перед отъездом на Украину, папа необычно долго рассказывал мне об ответственности. Возможно, сейчас, зная о том, что случилось, я слишком много внимания уделяю совпадениям. Но, тем не менее, его фразы: будь осторожна, не унывай, научись быть сильной — кажутся пророческими.
Мама была иной. Она любила учить меня и переделывать, как детский набор-конструктор. Я часто злилась, постоянно винила ее в своей робости, неуклюжести. Мне казалось, будто мама сделала из меня примерного ребенка, неспособного никому ответить, показать зубы, защититься, и я устраивала скандалы, и мы ссорились, и мирились, и опять ссорились. И тогда казалось, что борьба бесконечна. Я думала, что постоянно буду сердиться, цапаться, закрывать уши, упираться ногами, руками, коленями, спиной. Чушь. Теперь я многое бы отдала за один ее совет. Я бы вновь хотела на нее разозлиться только для того, чтобы почувствовать ее заботу. Мама вложила в меня так много, а я никогда не говорила ей спасибо. И мне стыдно. Стыдно так, что я все-таки плачу.
Вытираю щеки и понимаю, что улыбаюсь. Впервые воспоминания о родителях не заставляют меня горбиться, сжиматься. Мне приятно прикоснуться к ним. Словно на несколько секунд папа с мамой оживают.
Вдруг стучат и, вновь смахнув слезы, бегу в коридор. Смотрю в глазок. Лицо становится светлым, я ощущаю это. Открываю дверь и шепчу:
— Привет.
— Привет.
На пороге Дима. В одной руке он держит небольшую картонную коробку, в другой — сжимает ручки пакета. Я хочу спросить, что это, но не успеваю.
— В сторону, — восклицает парень и врывается в квартиру. Стаскивает обувь, не дожидаясь разрешения, идет в зал. Я скептически улыбаюсь, уже чувствуя этого парня частью своей жизни. — У меня для тебя сюрприз. Сразу предупреждаю: никаких нет.
— Почему?
— Потому что.
Парень садится на диван. Небрежно бросает белый пакет на пол, ставит коробку к себе на колени и поднимает на меня довольный, хитрый взгляд. Клянусь — мне не по себе. Скрещиваю на груди руки и с любопытством спрашиваю:
— Что в коробке?
— То, что нужно всем и каждому. Друг.
— Друг?
Дима открывает подарок и неожиданно достает оттуда пушистый комок, мяукающий и дергающийся в разные стороны. Серый, словно пыльный. Я удивленно расширяю глаза и восклицаю:
— Господи!
— А нет, — поглаживая котенка, тянет парень. — Никакой это не господи.
Подхожу ближе, касаюсь пальцами воздушной шерсти комочка и улыбаюсь так, будто увидела восьмое чудо света. Помещаю котенка у себя на ладони, трусь щекой о его спинку и шепчу:
— Какая прелесть.
— Это настоящий мужчина, так что будь с ним пожестче, — настаивает Дима. — Я принес туалет, песок, еду, миски. Еще купил витамины.
Не знаю, что сказать. Поднимаю взгляд на парня, поддаюсь странному, сильному порыву и обнимаю его. Крепко.
— Спасибо. — Кладу голову на плечо Димы и закрываю глаза. — Правда.
Мне так много хочется сказать, так много выразить, но я не знаю как. В груди огромный шар из приятных, теплых лоскутов. Он согревает меня, дает надежду. Именно он не позволяет моему огоньку потухнуть. Но как это передать? Как объяснить? Самые важные чувства не выразить словами. Слишком сложно, нереально. Мы говорим примитивные, глупые вещи, и кажемся себе ущербными. Но виноваты отнюдь не мы и не наши ощущения. Виноват человеческий язык, не включающий в себя таких фраз и таких высказываний, которые смогли бы описать привязанность, уважение и любовь в той мере, в которой они заслуживают. Поэтому я просто молчу.
Через пару минут, Дима прерывает тишину.
— Как поговорила со знакомой?
— Нормально, — не выпускаю парня из объятий. Все еще крепко прижимаю к себе. — Мы решили больше не прятаться друг от друга. Или точней, я решила больше этого не делать.
Котенок примостился у Димы на плече. Лежит, смотрит на меня голубыми, круглыми глазами, знакомится. Наконец, я понимаю, что душить парня больше неприлично и отступаю назад.
— Спасибо. Дим, я должна отдать тебе деньги.
— Не выдумывай.
— Я не выдумываю. Ты сам сказал, что…
— Мира, это подарок.
— Но по какому поводу?
— Хм. — Парень задумывается всего на секунду, а потом, хлопнув в ладоши, восклицает. — Как же мы могли забыть? Сегодня день всех зеленоглазых людей.
— Что?
— Не знала? Не слышала? Вот же. Знать надо о таких праздниках, дуреха.
Дима цокает, а я начинаю смеяться. Смотрю на него и думаю: откуда у парня в голове столько странностей? Больше наверно, чем волос.
— Я пойду.
Улыбка спадает. Выпрямляюсь и как можно равнодушней интересуюсь:
— Но почему? У тебя разве не выходной? Мы могли бы посидеть, выпить чай. Я бы сделала блинчики с мясом.
— Заманчивое предложение, но сегодня я тоже работаю. Прости.
— Ладно. Ничего страшного. Увидимся завтра, да?
— Конечно.
Нехотя провожаю парня. Наблюдаю за тем, как он шнурует кроссовки, поправляет ворот черной рубашки. Впитываю каждую мелочь: движение мышц на его руках, пот на шее, запах мыла. Затем подхожу немного ближе, чтобы лучше рассмотреть его странные глаза, и вновь восхищаюсь тем, что кого-то могло испортить. Улыбаюсь, закрывая дверь, и ударяюсь об нее спиной. Зажмуриваюсь. Чувствую что-то родное, будто все подмеченные детали, теперь моя собственность, и вздыхаю. Быть зависимым приятно, когда опиум не маковый сок, а человек.
Неожиданно что-то мягкое касается моих ног. Опускаю взгляд и вижу живой, пушистый ком. Он упорно пытается вскарабкаться по моим икрам куда-то вверх, вытягивает лапки, прижимает огромные уши. Но попытки тщетны. Он так же беззащитен в своих мечтах, как и все люди: хочет достичь высот, не достигнув при этом высоты физической. Иными словами, считает, будто возраст не важен. Важен, как и приобретаемый вместе с ним опыт.
— Что ты? — спрашиваю я и беру котенка на руки. — Наверно хочешь, чтобы я дала тебе имя, так ведь? — он пищит. Считаю это согласием и, упав на диван, задумываюсь. — Как же тебя называть, а? Ты такой серый. Пыльный. И уши большие. Точно! Знаешь, был такой слон в мультике с огромными ушами. Дамбо, кажется. Ну как? — Новоиспеченный друг молчит. — Не нравится что ли? Ладно. Хм. Может, тогда Симба? Кто не любит короля льва? — Котенок вновь не реагирует. Покусывает мой палец и впивается тонкими когтями под кожу. — А ты опасный. Честно, я бы назвала тебя Балто, но это имя, к сожалению, больше подходит собаке. Слушай, а ты не хочешь узнать, почему все варианты из Диснея? Потому что твоя хозяйка обожает мультики. Так-то. — Усмехаюсь. Вздыхаю, думаю о том, что разговариваю с котом и поджимаю губы. Это пугает. — Что ж. Вредный ты. Да и кусаешься к тому же. Тебя впору не положительным героем назвать, а отрицательным. Яго или Аидом. Аидом! — Улыбаюсь, осмотрев котенка, и восклицаю, — точно! Аид. Прекрасное имя для питомца заядлого самоубийцы, тебе так не кажется? — Комок пищит что-то в ответ, и я киваю. Вроде мы нашли общий язык.
Достаю из пакета еду, миски и туалет. Понимаю, как долго придется морочиться с воспитанием животного, но почему-то не пугаюсь. Возможно, мне даже понравится следить за кем-то, ухаживать. Жаль, раньше я не додумалась привязать себя к беззащитному существу, нуждающемуся в заботе. Вдруг я бы расхотела его оставлять? Расхотела бы умирать?
Если спросить: как я решилась свести счеты с жизнью, я не смогу ответить. Правда. Сама до конца не понимаю — почему. Лишь помню, как после похорон пошла не домой, как перелезла через перила на центральном мосту. И помню, как прыгнула. Еще я помню, что всплыла. Тут же. Вода, будто дала мне пощечину и выплюнула на поверхность. Но что ей не понравилось? Неужели не каждый подходит этой черной пучине? В любом случае, я выплыла на берег. К слову, плаваю я хорошо. Легла на пляж и расплакалась, тогда еще от боли. Это была попытка номер один. Пожалуй, самая неуверенная и наивная. Я действительно считала, что умереть просто. Но нет. Это испытание: выдержишь или сломаешься, сможешь или бросишь, решишься или опустишь руки. Сколько же сил нужно иметь, чтобы себя убить. И те люди, которые говорят, будто это удел слабых — ошибаются. Ни один мягкотелый человек не сможет покончить с собой, уж поверьте, потому что это, действительно, страшно. Очень. Но я почему-то не останавливалась. Пузыри в моей голове лопались почти каждую минуту, и я бежала в ванну за лезвием, или кидалась к чемоданчику с успокоительным. Я была одержима. Но сейчас, когда я совсем одна, и когда я могу умереть, или хотя бы попытаться, я ничего не делаю. Просто не хочу. И это так странно. Странно чувствовать себя необязанной страдать или умереть от страданий. Неужели данное ощущение принес в мою жизнь лишь случай, встреча, совпадение. Судьба? Не верю я в судьбу. Но с другой стороны: что это? Пять раз я пыталась себя убить, пять неудачных попыток, чтобы пересечься с ним — с парнем, любящим жизнь так же сильно, как я любила смерть. Неужели у такого нет названия?
Я тону в необъяснимых чувствах. Они пугают и придают сил. Мне хочется измениться, свернуть с намеченного пути и продолжить существовать. Я хочу вновь баловаться с друзьями, есть блины с мясом и читать книги. Хочу смотреть на самолеты, носиться по улице, танцевать, шутить. Хочу делать глупости, просыпаться рано утром, больше не плакать, любить воспоминания, людей. И, главное, я хочу, чтобы все это время он был рядом.
Закрываю глаза и представляю лицо Димы. Нет, это не дешевая романтическая история, и, нет, я не горю желанием вовсю плескаться своими чувствами, говорить о них, рассказывать. Я просто хочу ощущать это. Внутри. Прямо здесь.
Мой огонек становится ярче. И он разжигает его. Только сейчас, спустя столько дней, месяцев, я понимаю: в моих глазах горело не рьяное желание умереть, а безутешное, стойкое желание жить.
На следующий день в квартире тихо. Решаю: мне необходима моральная разгрузка, поэтому нагло и легкомысленно ничего не делаю. Абсолютно. Лишь читаю Кинга. Читаю его в спальне, читаю в зале, на балконе, в ванной. Без устали и без перерывов, будто сумасшедшая. На самом деле, мне кажется, авторов, способных так искусно увлекать читателей, нужно записывать в Красную Книгу. Правда. Мы разучились думать, и просто прекрасно, что все еще есть люди, заставляющие нас это делать. Причем не насильственно, а непроизвольно.
Встаю с дивана и иду на кухню. Тут же под ногами появляется Аид. Он пищит и смешно встает на задние лапки.
— Что такое? Тебе нечего делать? — достаю из холодильника молоко. Наливаю себе полный стакан, затем угощаю пушистый комок. — Слишком уж ты молодой, чтобы впадать в тоску. И, кстати, витальная депрессия — серьезно заболевание, так что не шути с этим, Аид. Понял?
Усмехаюсь. Опять разговоры с животными.
Возвращаюсь в зал. Собираюсь вновь упасть на диван, как вдруг слышу звонок в дверь. Нервно отставляю стакан с молоком в сторону. Внутри все начинает дрожать, будто меня взбивают венчиком! На ватных ногах плетусь в коридор. Перед зеркалом поправляю волосы, крашу губы, выпрямлюсь и думаю: вдруг это Дима, вдруг это Дима. Решительно открываю дверь, правда, на пороге вижу Ленку. Наверно, я меняюсь в лице, потому что она восклицает:
— Ждала ты явно не меня.
— Что? Не выдумывай.
— Для подруг губы не красят.
Корчу рожицу и ладонью стираю помаду. Может, я и, правда, переборщила? Отступаю в сторону и, когда Ленка проходит, закрываю дверь.
— Я просто хочу нормально выглядеть. Что в этом странного. Ты ведь тоже красишь губы. И я ничего тебе не говорю.
— Ну, и кто он?
— Он?
— Да, он.
— Не понимаю, о чем ты.
— Ну, не хочешь не рассказывай. — Пропевает Лена. — Я все равно рано или поздно о нем услышу.
Ставлю на пояс руки. Это что, вызов? Усмехаюсь. На самом деле, есть вещи, которыми ни с кем не хочешь делиться. Вещи, понятные только тебе и твоей голове. Их скрываешь просто так. Без задней мысли. Тебе кажется, что так правильно, и что никто не сможет их разделить. Банальное желание иметь нечто принадлежащее только твоим чувствам.
— Так, — протягивает подруга и подходит ко мне, — я разуваться не собираюсь. Пойдем.
— Куда?
— Прогуляемся.
— Прогуляемся? — недоверчиво вскидываю правую бровь. — Я уже давно просто так не гуляла. Даже не знаю. Это как сомневаться: покупать или не покупать мороженое, когда болит горло. Вроде хочется, но вроде и не нужно.
— У тебя болит горло?
— Лен, это была метафора.
Подруга улыбается. Вижу знакомую щель между передними зубами. Раньше в школе ее частенько дразнили, и она так плохо на это реагировала, что почти не смеялась. Но затем с возрастом, она осознала: быть не таким — чертовски приятно. В каждом нюансе, в каждом отличии кроется куда больше, чем в штамповых идеалах. Поначалу — да, это сложно. Однако потом ты становишься крепче, так как сила как раз-таки в наших особенностях.
— Идем, — повторяет Лена и тянет меня к двери. — Одевайся, бери, что нужно и… — Подруга верещит. Отпрыгивает назад, хватается за сердце и орет, — что это? Что меня коснулось? Моей ноги! Это…, это кот? Котенок? Мира, ты купила себе питомца? Вот, это да!
Ленка подхватывает пушистый комок и начинает мять его, словно подушку. Скептически выгибаю бровь. Долго она собирается его мучить?
— Какие лапки, какой пузико…
— Так, перестань, — отнимаю котенка, тут же сталкиваюсь с обиженным взглядом подруги и восклицаю. — Задушишь же.
— Откуда такая прелесть? Такая милая.
— Это он. Аид.
Лена молчит. Смотрит на меня так, будто я слабоумная и скрещивает на груди руки. Наверно, не знает: смеяться ей или плакать. Наконец, подруга спрашивает:
— Что? Ты назвала котенка в честь бога смерти?
Лишь пожимаю плечами.
— Серьезно?
— Он не против.
— Он сам тебе сказал об этом?
— Что ты начинаешь? Ну, захотелось мне.
Подруга закатывает глаза к потолку: к слову, закатывать глаза она отлично умеет.
— Ты жестокая, — наконец, провозглашает она.
Через пять минут мы выходим на улицу. Ленка что-то рассказывает, болтает без умолку, а я почему-то не слушаю: волнуюсь. Такое чувство, будто я окунаюсь в свое же прошлое. Это пугает, правда. Я нервно оглядываюсь, прикусываю губу. Все думаю: правильно ли поступаю, возвращаясь к тому, отчего скрывалась, и вдруг вижу перед собой нечто настолько необычное, что примерзаю к месту.
— Вот это да.
Растерянно и испуганно, я смотрю на тех, от кого так рьяно пыталась убежать. Друзья. Что значит это слово? Так мало букв, но так много смысла. Я думала, мы никогда не расстанемся, думала, это крепкая связь, побеждающая неприятности, разочарование и одиночество. Но с появлением родственных душ, жизнь легче не становится. К сожалению, только в фантазиях любовь и дружба побеждают проблемы. Только в фантазиях люди держатся за чувства, когда в жизни чувства держатся за нас. И, может, мои мысли сумбурны, может, они непонятны. Я знаю, о чем говорю. Знаю, что дружба не спасла моих родителей, и знаю, что моя любовь не вернула их с того света. Первый же вопрос, появившийся тогда перед моим носом, в чем смысл? Что такое должно у меня быть, чтобы я была счастлива? Что такое должно было быть у мамы и у папы, чтобы они не погибли, ведь любовь и дружба, не смотря на концы всех прекрасных книг и хороших фильмов, не спасли их. Тогда мне показалось, что все лишено идеи, важности. Друзья — да, кто они? Привязанность — зачем? Ничто не имеет смысла, когда внутри пусто. Сейчас я улыбаюсь, чувствую дрожь, сканируя знакомые лица, но так же я понимаю: ни наличие друзей, ни наличие любви — ничего не огородит меня от новой боли. Возвращаться к прежней жизни — есть ли в этом смысл? Стоит ли вновь цепляться за людей, придающих тебе сил исключительно в твоей голове и на деле являющихся абсолютно обычными парнями и девушками, которые и сами нуждаются в помощи?