Люди со звезды Фери - Богдан Петецкий 16 стр.


— Я остаюсь здесь, — буркнул я. — Спокойной ночи.

И тогда мне впервые пришло в голову, что я в самом деле остаюсь здесь. И что это единственное, что я могу сделать.

* * *

Вечером я все же покинул навигаторскую. Сталось тесно. Вернулись Иба и Муспарт. Реусс устроился на моем обычном месте, а Сен заснул возле пульта управления, повернувшись ко всем спиной. Гус остался на дежурстве. Он нес его внизу, за рекой, вблизи строений.

Я не воспользовался помещением гибернаторов. Занял нишу, в которой помещалась диагностическая аппаратура. Там было ровно столько места, чтобы всунуть туда кресло, пришлось только немного приподнять спинку.

В навигаторской стояло тишина. Люди молчали. Может, они в самом деле спали? Меня это не касалось.

Сам я не сомкнул глаз. Думал. О такой ситуации говорят, что в ком-то «созревало решение». В моем случае это было ложью. Если даже я что-то и прикидывал, то основное было решено. Впрочем, вся эта мыслительная деятельность имела весьма смутные формы.

Я в первую очередь решил, что больше не поддамся ни на какие обещанные Реуссом «иллюзии» и «обрывки воспоминаний». Покончил с прошлым. Думать о том, что делаю, что чувствую, что буду делать и что буду чувствовать. И только об этом. Я успокоился уже настолько, что впору зауважать себя самого. Если подумать как следует, то жалеть не о чем. Из достаточно многочисленного семейства я один вырвался за пределы солнечной системы. Они не воспримут слишком болезненно отсутствие среднего брата. И среднего сына. Что же касается друзей… то что ж. Не зря же носил прозвище «Кибернетический». Трудно испытывать любовь к автоматам. Людей, с которыми я был близок, я мог бы пересчитать на пальцах одной руки. Даже если бы мне ампутировали больше, чем половину этих пальцев.

О чем я минуту назад думал… О прошлом. О том, что не буду уходить памятью в прошлое, за пределы того дня, когда на меня, стоящего на краю поляны, обрушилось солнце. Я сказал себе, что могу полагаться на собственное слово. Могу себе доверять…

Я позабыл об одном. О пустяковине. Тоже связанной с доверием, если немного подумать.

У меня в ушах прозвучали мои же собственные слова. «Вы предпочли стрелять по существам, которые не сделали вам ничего плохого, вместо того, чтобы пойти с нами поздороваться. Со спасательной экспедицией. Я против вашего возвращения на Землю».

Тогда я говорил гораздо больше. Сен и Гус признали мою правоту. Довольно об этом. Я был прав. И правота эта не изменилась. Копии остаются здесь.

Но все, что я тогда сказал, теперь распространяется и на меня. Мой мозг точно такой же, как и у них. Не такой же. Тот же. Мозг, созданный чуждой расой для своих нечеловеческих целей. Даже если это точная копия человеческого мозга, в нем произведены некоторые изменения. Благодаря этой модификации мозг этот приказывал Петру убивать.

Я поднялся из кресла. Я чувствовал, что меня обливает холодный пот. Раздражение, с которым я воспринял слова Сеннисона. А до этого — Реусса. То, что я не смог с ними разговаривать. Ни спокойно подумать.

Кто я? Что я могу от себя самого ожидать? Что я еще сделаю?

Я бессильно опустился в кресло. Посмотрел в сторону тонущей во мраке кабины.

Меня охватил страх. Невозможно, чтобы они об этом не подумали. Если они не спят, то не оттого, что размышляют о том, что натворили. Они боятся меня. Присматриваются. Следит по крайней мере один из них.

Высоко поднимая ноги, на цыпочках, я подошел к краю ниши. Оперся спиной о стену и замер.

Неожиданно у меня промелькнула мысль. Я совершил ошибку, не согласившись перебраться в помещение гибернаторов. Там есть нечто, чем мне следовало заняться. Теперь. Немедленно.

Я скользил взглядом с одной неподвижной фигуры на другую. Кто из них спит на самом деле? Кто из этих немых, черных силуэтов бодрствует? Может, они уже заметили, что я поднялся из кресла и крадучись, словно зверь, пробрался сюда? Может, за мной наблюдают из-под полузакрытых век? Сен? Реусс? Муспарт? Иба?

Меня охватила дрожь. Я прикусил губу. Вытянул перед собой руку и помахал демонстративно раскрытой ладонью.

Никто не шевельнулся. Тишина.

Я наклонился. К голове прилила волна раскаленного свинца. Так мне ничего не удастся.

Я отступил назад, потом присел на пенолитовый матрас. Маневрируя пальцами одной руки, сбросил мягкие, тренировочные туфли. Выпрямился. И почувствовал слабость. В висках у меня заломило, словно какая-то огромная птица билась о них крыльями.

Тишина.

Один шаг. Другой. Я должен проложить путь так, чтобы пройти как можно дальше от кресел. Иду. Они все еще сохраняют неподвижность. Дышать ровно, спокойно, словно и в самом деле спят. Может быть, и спят. В конце концов, кто-то же дежурит. Гускин.

Я подумал, что Гус может быть тут, за стеной. Или в помещении гибернаторов. Мне специально сказали, что он вне корабля, чтобы притупить мою бдительность. Или удостовериться, что я собираюсь сделать.

Я говорил о доверии к самому себе. Я! Это значит — кто?

Иду. Двери в коридор все ближе. Я мог бы уже коснуться их поверхности. Они открыты. Приглашают.

По сравнению с полумраком, царящим в кабине, коридор погружен в глубочайшую темноту. Но мне нет необходимости видеть, чтобы дойти туда, куда я хочу. На любом из наших кораблей я мог бы добраться куда угодно с закрытыми глазами. После стольких-то лет.

Эти двери закрыты. Осторожно. Замок обычный, магнитный. Надо коснуться клавиши. И придержать другой рукой. Они открываются быстро. Это можно услышать.

Теперь их надо закрыть. Я до последнего момента придерживаю дверь пальцами, чтобы не стукнула. Тишина.

Я в помещении гибернаторов. Делаю вслепую несколько шагов и нащупываю перед собой кресло. Мои движения становятся более плавными. Надеваю обруч. Проверяю провода, передвигая их в сжатой руке. Не сажусь. Из кресла я не смог бы задействовать аппаратуру. Теперь проектор. Он стоит, как я его и оставил, после последнего «сеанса». Никто его не трогал. Да и зачем?

Готово. Один короткий удар по клавише. Я почувствовал ее под черепом, но не обратил на это внимания.

Нет уже ни кабины. Ни темноты. День. Светит солнце. Вдоль русла реки двигаются слегка сплющенные шары. Один из них приближается, растет…

Ничего. Я ничего не ощущаю.

Стою и смотрю. Тогда, возле белой пирамиды, нас приветствовали точно такие же шары.

Именно, приветствовали. Сигнализировали.

До определенного момента. Пока не убедились, что имеют дело с людьми.

А теперь их планета пылает. Все еще пылает, несмотря на то, что ее поверхность уже утратила качества биосферы. Пространства, в котором может развиваться жизнь. Какая-либо жизнь.

Я почувствовал прилив злости. И пришел в себя.

Я злюсь…

Бредятина. Эта злость наилучшим образом свидетельствует, что я зря сюда приходил. Шары не пробуждают во мне желания убивать. Скорее — жалость. Если что и раздражает меня, так это люди. Те, которые воевали с ними. Из-за которых к нам отнеслись как к агрессорам.

Я подождал еще немного и выключил аппаратуру. Зажег свет. Теперь мне нет нужды маскироваться.

Что ж, это меня миновало. Я не получил дополнительный презент от копии, мозг которой забрал. Воспользовался только субстанцией. Сырьем. Без чуждого содержимого. С помощью стимулятора наполнил эту субстанцию собственной сутью. Человеческой. Личностной.

Минутку. А если это потому, что я сам до этого составлял программу? Что сам до этого инсценировал представление с диагностикой, компьютером и головизионным фильмом, привезенным с Третьей? Потому, что все знал до того, как подвергнуться эксперименту?

Мысль эта обрушилась на меня как глыба льда.

В коридоре послышались чьи-то шаги. Приблизились. Стихли. Я хорошо помнил. Двери бесшумно не открываются.

— Увидел свет… — начал было Гускин и замолчал.

Я повернулся к нему.

— Что ты тут делаешь? — спросил он изменившимся голосом.

Я покачал головой.

— Смотрю фильмы. Или нельзя?

Он долго молчал. Его взгляд задержался на моем лбу, с которого я не успел снять обруч, скользнул ниже, на крепления кабелей и переключатели, переместился в сторону компьютера…

— Жиль… — голос застревал у него в горле.

— Без сантиментов, — печально попросил я. — Мне от этого дурно делается.

Он не слушал. Быстро подошел и сделал движение, словно намеревался меня обнять. Остановился. Руки его опустились.

— Жиль, дружище… — выдавил он.

Это было больше, чем я мог вынести. Резким движением я сорвал обруч и отшвырнул провода. Отстранил его и пошел к двери.

— Подожди, — услышал его шепот. Я остановился, не поворачиваясь.

Бросил:

— Что еще?

И повернулся. Голос его прозвучал тоном выше.

— Два слова. Я никому не скажу, что тут застал. И что ты тут делал. Ведь ты же этого хочешь, так? — быстро добавил он.

Я кивнул.

— Еще что-нибудь? — спросил я уже более ласковым голосом.

— Да. Почему ты нам не веришь? Впрочем, шесть других — пример. Запомни, что я тебе скажу. Ты — пилот. На твоем месте я ожидал бы от тебя искренности. Я искренен.

— Да, — сказал я. — Тебе верю. Но ты тоже ничего не знаешь. Ничего, — повторил я самому себе, уже в коридоре.

6

Я выровнял рули. Раз в месяц я еще чувствую себя пилотом. Этого я автоматам не оставляю.

Четвертая росла подо мной, похожая на плоскую тарелку с поднятыми краями. Приобрела окраску, порозовела. Поверхность ее раздвинулась и охватила меня горизонтом.

Я положил ракету. Резко, быстрее, чем требовалось. Минутная перегрузка.

Это уже не была планета, небесное тело, к которому я направлялся сквозь пространство по точно рассчитанной траектории. Я находился над сушей. Еще минута — и выйду на орбиту, на которой тоже позабавляюсь не дольше четверти часа.

Пора.

Нарастающее мяукание компрессоров климатизаторов. Силовое поле пронзает мое тело, панцирем охватывает каждую клеточку, каждый атом. Еще сто лет назад ни один пилот не прожил бы дольше тридцати секунд в условиях такой перегрузки.

В экране промелькнула полоса горных цепей, после чего разлилось зеленое море леса. Тормозные двигатели. Нос корабля окутывается огнем. Серия маневров.

Уже спускаюсь. Не могу оторвать взгляда от индикаторов, чтобы поглядеть вниз, но знаю, что ни в каких поправках нет необходимости. Я попадаю в ту же самую точку, что и всегда. Никто не сможет узнать, появился ли этот круг выжженной травы месяц, два или же всего несколько секунд назад.

Разведывательные ракеты не нуждаются в амортизаторах. Они садятся на специально спроектированные обтекатели дюз. Надо как следует смотреть, куда ты идешь на посадку. Любое смещение грунта, неровность могут стоить несколько дней работы. Прежде, чем девятитонная сигара вновь примет вертикальное положение.

Но я знаю местный грунт. Знаю, что на него можно положиться. Хотя это не означает, что я с ним запанибрата. Мне не грозят никакие неожиданности. Но это не значит, что я буду чувствовать себя здесь как дома.

Только два раза, с тех пор, как я здесь, я наткнулся на облака. Два раза из одиннадцати.

И сегодня небо тоже чистое. Добротное, глубокое небо, без следа перевернутых вверх ногами городов. Когда я стоял в открытом люке «Идиомы», то с этого места были видны синеющие на горизонте горы. Корабль был чуть ли не в три раза выше моей лодчонки. Теперь же передо мной только бесконечный ковер потревоженной зелени леса. Но я прилетел сюда не ради пейзажей.

Больше я не пилот. Скача по камням, я перебираюсь через реку и поднимаюсь на невысокий склон. В метре передо мной вздымается окружающий ферму вал, переходящий в острия ограды. Неподвижные тарелки антенн смотрят в противоположную сторону. Словно и они приготовились к моему прибытию.

Ферма покинута. Как и всегда. Сколько раз я не прилетал, у них всегда полны руки работы за ее пределами. Порядок. Так и должно быть. Меня это устраивает, скорее всего, ничуть не меньше, чем их. И меня не касается, кого они сегодня оставили на дежурстве. Дабы изображал из себя «хозяина дома».

Я свернул за угол и увидел его. Он вышел на несколько шагов за ворота и поджидал меня.

— День добрый, Жиль! — сказал он. — Я один. Остальные…

— Вижу, — перебил я. Прошел мимо и оказался за оградой.

Мне безразлично, кто. Скажем, почти безразлично. Но не в этом одном-единственном случае. Именуемом: Петр Може.

Это не он, — подумал я. — Это его копия.

В том, собственно, и дело. Из двух копий осталась одна. Еще — уцелел мозг. Уцелел — не самое удачное определение. Но не стоит о словах…

Не оглядываясь, я направился к столу, придвинул себе твердое, деревянное кресло и уселся. Он занял место на противоположной стороне. Вид у него был такой, будто он намеревался раскрыть папку и незамедлительно приступить к «делу».

— Летел нормально? — спросил он.

Я кивнул.

— Возвращаешься сегодня? Как обычно?

— Да.

Он сидел против солнца. Мое лицо оставалось в тени. Я был недостаточно в нем уверен, чтобы не обратить внимания на эту ситуацию.

— Мы построили новую перегонную установку, — приступил он к отчету. — Нися нашла нефть. Правда, с примесями, которые несколько затрудняют процесс синтеза. Придется переделывать оборудование. Тем не менее, — продолжал он, — Муспарт и Реусс отправились к морю. Проводят исследования. Если бы удалось наладить производство концентратов из хлореллы, то нефть мы сохранили бы исключительно как топливо. А кроме того, — он усмехнулся, — у нас весна. Тут можно позволить себе традиционную посевную…

Я слушал спокойно. Только это и оправдывает мое присутствие на спутнике этой планеты, которая может позволить себе времена года. В этом оправдании я нуждался больше, чем они. Копии. Если бы они знали об этом…

Я пригляделся к нему внимательнее. Его освещенное солнцем лицо выглядело молодым. Более молодым, чем когда-либо. И только вокруг глаз появлялись морщинки, когда он прищуривался.

Если бы знали… Мне неоднократно приходило на ум, что это знает он один. Тот, кто смотрит сейчас на меня из-под прищуренных век. И улыбается, говоря о весеннем севе. Что он с полным сознанием принял игру, которую я ему навязал. Потому что знает, что я играю сам с собой.

Человек, который дал ему мозг и тело, погиб. Копии того же самого человека было суждено погибнуть, чтобы дать мозг мне. Я не мог и не хотел думать, с которым из Петров разговаривал тогда, на борту «Идиомы», перед началом достопамятной «проверки». С тем, которого год назад похоронили неподалеку отсюда, в месте, о котором никто передо мной даже не заикнулся, или с тем, который сидит теперь тут, с лицом настолько просветленным, словно думает о Земле, и с белым от солнца волосами.

Не мог думать и не хотел. Но вот не думал ли?

Ведь он-то знал. Если это был он, то он был должен помнить каждое слово. И нечто большее, чем слова. Что несколько часов он был рядом с человеком, с которым мог бы разговаривать. В том понимании, которое я вкладываю в слово «разговор».

Меня охватило нетерпение. Должен ли я раз за разом переживать одно и то же?

Должно быть, я сделал какой-то жест, так как он неожиданно замолчал. С минуту стояло молчание. Я поднял голову и испытующе посмотрел на него.

— Это все, — сказал он. — Мы хотим перегородить реку и нашли подходящее место в полутора километрах отсюда. Сделаем там небольшую энергостанцию и водохранилище. Думаю, это второе окажется более впечатляющим, — добавил он с улыбкой. — Мы как раз собирались начать бурение в том месте, но как-то руки не доходили. Время есть…

Время у них было, вне всякого сомнения.

Я молчал. И смотрел ему прямо в глаза. Но ничего не чувствовал. Только в этот момент я осознал это. Что мы сидим за этим залитым солнцем деревянным столом, он и я, и попросту заняты своим делом.

Я невольно выпрямился. Если уж я подумал, что ничего не чувствую, значит, через минуту это начнется. Я приготавливался. Но не отводил глаз.

Назад Дальше