— Я надеялся, что этот треугольник в океане был замкнут тремя отражающими стенами, — сказал он. — Тогда у нас была бы, по крайней мере, гипотеза. А пока дела выглядят так, что я могу лишь сказать, что мне это не нравится…
Одно дело — иметь возможность сказать, и другое дело — сказать это, — мелькнуло у меня в голове. Но на самом деле я не удивился, что он распустил язык. Именно теперь. Втроем — вырабатывается точка зрения. С кем-то одним можно просто размышлять вслух. Он не мог отказать себе в этом. Что же касается точек зрения, то недостаток их был более, чем очевиден.
— Знаю, — заметил я. — Ты вовсе не о Сене думал, когда сказал, что надо поговорить. Тебе со своими мыслями не разобраться. Потому ты и стал облизываться на стимуляторы.
— Несмотря на это, — тут же ответил он, — мы ими не воспользуемся.
— Пока нас не припечет, — буркнул я.
Он начинал меня раздражать.
— Спокойной ночи, — сказал Гус негромко.
— Спокойной ночи, — ответил я. — Через два часа разбужу.
* * *
Нитеподобные синусоиды, скользящие по вытянутым эллипсам контрольных экранов. Сотни неярких огоньков над пультами. Сочащийся от них свет не достигал моего лица. Кабина тонула в сплошном мраке. Внешние микрофоны не доносили даже самого слабого дуновения ветерка. Ни одного, даже самого отдаленного звука от чернеющих на горизонте гор. Ни малейшего, самого тихого шума океана.
С какого-то мгновения я перестал следить за неторопливо пульсирующими датчиками. В случае чего я и без этого откажусь во время предупрежден. Успею сделать то самое движение в направлении прицелов и блокировки излучателя.
На экранах, в инфракрасном диапазоне, облака, серебристо-серый океан и прибрежные дюны начали приобретать новый, грозный облик. Предостерегали.
Я пытаюсь представить, как будет выглядеть наш первый рассвет здесь. И меня неожиданно переполняет уверенность, что день окажется скверным. Так что спешить некуда.
Неопределенность. Но я ухожу мыслями дальше. Я думаю о том, что люди, которых мы должны отсюда забрать, уже не принадлежат нам. Реусс должен был остаться здесь. И не один. Планета наложила на них свою руку. Или, может быть, это они занялись ее делами?
— Моя очередь, Жиль, — раздалось у меня за спиной.
Я вздрогнул и резко повернулся.
— Что случилось? — спросил Гускин, невольно делая шаг назад.
Я покачал головой и нетерпеливым движением отсоединил аппаратуру скафандра.
Ничего, — буркнул я. — Садись.
* * *
Четыре часа спустя начался день. Первыми заполыхали облака, мгновенно отразившись световыми пятнами от горных вершин. Через неполных две минуты подернулась серебром поверхность океана. Назвать это рассветом было трудновато.
На этот раз вездеход должен был оставаться на своем месте. Я решил взять летун.
— Будут хлопоты со связью, — скривился Сеннисон.
— Лучше иметь плохую связь, чем не знать, с кем ее устанавливать, — проворчал я.
— От вездехода и без того не было бы толку в горах, — произнес примирительным тоном Гускин.
Может, я бы и согласился. Я знал, что подразумевает Сен, а он прекрасно отдавал себе отчет, что я это знаю. Вездеход был контактной машиной. Летун — боевой. Разница эта говорит о многом. Что касается меня, но я вовсе не намеревался позволять поднимать себя на воздух или всасывать под землю во имя галактической солидарности.
Башенка летуна имела форму приплюснутой чаши с сильно сглаженными краями. За ними таились, глубоко упрятанные в своих амбразурах, стволы излучателей. Под ногами ощущалось присутствие энергетических и двигательных систем. Над головой раскачивались тоненькие жилки антенн, распластавшихся наподобие пальмовых листьев.
Машина, приподнятая на воздушной подушке, передвигалась длинными прыжками. Со стороны это в самом деле могло производить ощущение полета. Тем не менее его название не имело с этим ничего общего. Оно было попросту сокращением. Официально аппарат носил название летотрон. О назначении его можно было написать тома. Судя по тому, что мы слышали на курсах. Исследование аммониакальных миров, работа в условиях высоких давлений и так далее.
На самом же деле, как я сказал, он был предназначен для сражений. Если даже те, кто создавал его, не любили в этом признаваться. Но это никак меня сейчас не касалось. Ночь кончилась, а с ней — и ожидание.
Первые пятнадцать минут мы двигались прямо на север. Не имело смысла вслепую тыкаться в объятия подземной аппаратуры, прежде чем мы не выясним что-либо о существах, ее построивших.
Потом, обогнув широким полукругом полосу дюн, мы направили машину в сторону закрывающих горизонт гор. Вопреки пессимистическим предсказаниям Сеннисона связь с «Идиомой» осуществлялась без малейших помех.
Счетчик пройденного пути указывал восемнадцать километров. Горы значительно приблизились, их заостренные, суровые массивы понемногу выделялись из общего фона, становились самостоятельными. Мы еще некоторое время двигались в их направлении, потом, повернув на сорок пять градусов, нацелились на запад.
Между прибрежными дюнами, напоминающими отсюда разрытые кучи с песком, и первыми горными отрогами шла параллельно береговой линии океана полоса гладкой, словно искусственно нивелированной равнины. Теперь мы ехали посередине ее, минуя те места, где вчера чуть было не распрощались со своей карьерой пилотов Проксимы. С такого расстояния там ничего не было видно.
С какого-то момента цвет грунта начал меняться. Грязноватый песок уступил место мелким камешкам, а потом каким-то эластичным комкам неправильной формы. Поначалу они залегали лишь в немногочисленных углублениях, но постепенно их слой становился все толще, покрыл всю поверхность, которая из сероватой стала сине-зеленой. Не снижая скорости летуна, я задействовал манипулятор, который высунулся из носа аппарата как гротескная рука и подобрал горсть «шариков». Как мы и ожидали, они оказались растениями. Лишенными всего того, что разумное существо, живущее на добропорядочной планете, могло бы назвать «зеленью». Листьев, корней, какой-либо внутренней структуры или, хотя бы, отверстий. Примитивный комок из нескольких сотен клеток. Они заключались в тонкой, необычайно эластичной кожуре, которая однако разодранная ранила пальцы. От них шел неприятный, маслянистый запах, правда, очень слабый.
Гус раздавил один шарик о пульт управления. Из него вытекло немного густой, бесцветной жидкости, которая через несколько секунд загустела и затвердела. Мы поместили некоторое количество этих растений в герметический контейнер.
Шли минуты. Микрофоны не улавливали никаких подозрительных звуков, вообще никаких звуков, кроме приглушенного посвиста ветра.
Неожиданно Гускин что-то пробормотал, указал рукой перед собой и остановил машину.
— Ручеек, — буркнул он.
Именно так это выглядело. Но я приехал сюда не на пикник.
На расстоянии примерно в полтора километра дорогу преграждала невероятно прямая, нитеподобная линия, поблескивающая словно стекло. Она начиналась от гор, пересекала равнину и терялась между первыми рядами дюн.
— Что случилось? — тревожно спросил Сен.
Я потянулся к коммуникационному пульту.
— Что-нибудь видишь?
— Вижу, что стоите, — тут же ответил он.
— Дай зонд.
На высоте пятидесяти метров над нами пронеслась сплющенная стрела разведывательного аппарата. Я перебросил на экран летуна передаваемое сверху изображение. Но кроме знакомого пейзажа между горами и океаном мы ничего не обнаружили.
— В чем дело? — допытывался Сеннисон.
— Ни в чем, — проворчал я. — У нас галлюцинации.
— И то хорошо, — невесело отозвался он.
Какое-то время было тихо.
— Поехали, посмотрим на это вблизи, — сказал я наконец.
Гус кивнул и переменил положение рулей.
Не спуская глаз с нитеподобной преграды, мы проделали следующие шестьсот метров. Ручеек, или что-то там находящееся, замигал многократно отраженным от облаков светом. И неожиданно исчез.
Мы затормозили.
— Ты прав, — хмыкнул Гускин. — Это действительно галлюцинация.
Я не ответил.
Раскачивающиеся над куполом аппарата крылья антенн так ничего и не улавливали, кроме отдаленного шума ветра. Все пространство от океана, от сделавшихся из-за расстояния крохотных дюн, до первых горных отрогов дышало тишиной и спокойствием.
— Подъедем поближе, — распорядился я.
Гускин вел летун на одном двигателе, внимательно следя за указателем. Шестьдесят… семьдесят… восемьдесят… восемьдесят пять…
— Хватит.
— В летуне нам ничто не грозит… — начал Гускин неуверенно.
Я пожал плечами.
— Ничто. Кроме полета на ковре-самолете. В вертикальном направлении.
— О чем вы там, черт побери, говорите? — нетерпеливо спросил Сен.
Мы не стали отвечать.
— Дай двести метров назад, — бросил я Гускину.
Летун колыхнулся, двинувшись на самых малых оборотах. Возле носа заклубилась бесцветная дымка. Раздавливаемые растения разбрызгивали крохотные капельки. До сих пор это орошение происходило позади нас, видимое в нижней части кормового экрана.
Мы проехали какие-то сто метров, когда неожиданно, словно из ниоткуда, перед нами снова проступила на почтительном расстоянии поблескивающая, поперечная полоса. Летун остановился.
— Шуточки, — буркнул Гускин.
— Вперед, — сказал я.
Уехали мы недалеко. Через несколько секунд перед нами оказалось чистенькое, ровное пространство, без малейших следов неровностей, которые, на худой конец, могли бы объяснить загадку исчезающей преграды.
— Идем, — бросил я.
Гускин изучающе посмотрел на меня.
— Оба?
— Угу. Возьмем канат. Я пойду первым.
Он какое-то время размышлял, потом кивнул.
— Хорошо, — проворчал он. — Конец каната прицепим к носу летуна. Штуковина может оказаться прочной…
Я обо всем рассказал Сену. Проверил энергетические батареи ручного излучателя и распахнул люк. Содрогнулся, услышав хруст лопающихся под ногами «шариков». И в то же мгновение увидел поперечную полосу во всей ее протяженности.
Она выглядела именно так, как несколько минут назад. Однако, ее поверхность приобрела перспективу, напоминая гладкий лист жести, прикрывающий бесконечно длинную, узкую канаву. Боковые стенки выступали из поверхности на высоту в несколько миллиметров. Кроме этого, не было ничего достойного внимания. Никакой траншеи, никаких следов кабелей или прочих коммуникаций.
Я сделал еще несколько шагов вперед, и как раз собрался остановиться, чтобы подумать, что делать дальше, когда полоса исчезла. Передо мной был сероватый, покрытый комкообразными растениями грунт.
— Что-нибудь видишь? — спросил я, не оглядываясь.
— Ничего, кроме этого корыта, — ответил Гускин.
— Подойди ко мне.
Я услышал хруст шагов, потом наступила тишина.
— Может, это какое-нибудь поле, действующее избирательно, — дошел до меня через какое-то время его голос. Но звучал он не очень уверенно. — Например, когда по этому каналу что-либо пересылается… когда по нему течет энергия…
Он замолчал.
Я не стал отвечать. Это было вполне правдоподобно. Как и все остальное, что могло прийти нам в голову.
Я отцепил канат и начал пятиться. Но не сделал и пяти шагов, как полоса заблестела снова, словно отполированный обруч, обхватывающий — если можно так сказать — равнину. Я вернулся к Гусу. Но прежде, чем дошел до него, все исчезло.
Что-то мелькнуло у меня в голове. Я вновь закрепил конец каната в карабине и наклонился. Красный отблеск, бьющий от поверхности полосы, прошил стекло шлема и заставил меня зажмурить глаза. Гускин какое-то время непонимающе поглядывал на меня, потом присел рядом.
— Видишь, — выкрикнул он, — это в самом деле поле!
Словно тут было чему радоваться.
Поле. Образующее зонтик или, скорее, крышу. Отклоняющее лучи света, но только тогда, когда смотришь на него сверху. Поэтому мы заметили «ручеек» издалека, передвигаясь по плоскости, в то время как объективы зонда не уловили ничего.
— Подожди минутку, потом выбери канат и иди за мной, — сказал я.
И, не дожидаясь ответа, пошел вперед.
Если бы нас увидели теперь обитатели планеты, они, наверно, пришли бы к выводу, что их посетили представители расы технологически развитых улиток. Я бороздил носом по скользким, шелестящим «шарикам». Но когда пытался подняться, хотя бы на высоту метра, то немедленно терял из глаз все, кроме плоской поверхности грунта.
Канал, если это был канат, должен иметь особенное значение. Поскольку потратили столько сил, чтобы тщательно замаскировать его. Не только от наблюдателей сверху. Только теперь мне пришло в голову, что «прикрытие» должно действовать таким же образом со стороны гор и океана. Тут я впервые начал догадываться, что же на самом деле происходит на этой планете.
Покрытие полосы было совсем рядом. Я остановился.
— Она идет до самого океана, — услышал я за собой приглушенный голос Гускина. — Кто знает, может именно таким способом их не пускают вглубь континента…
— Или — наоборот, — заметил я.
— Или — наоборот, — без энтузиазма повторил он.
Я коснулся пальцем покрытия. С близкого расстояния оно сделалось более матовым и казалось полупрозрачным. Но под ним ничего не было.
Я снял перчатку и нажал немножко сильнее. Почувствовал осторожное сопротивление. И что-то еще. Вибрацию под пальцами. Дрожь.
В ту же самую минуту я увидел возле своей руку Гуса.
— Резонанс, — бросил он.
Я поднялся. Все, что я мог сделать, это записать форму, химический состав и строение лентообразной конструкции в блоке памяти компьютера. Мы сделали серию снимков и вернулись к летуну.
Восточный отвод канала терялся между ближайшими горными массивами. Туда мы предпочитали пока не соваться. Значит, оставался океан.
Мы решили ехать до самого берега, в любом случае, до тех пор, пока это окажется возможным, придерживаясь замаскированной силовым полем выемки. Привели в действие самый маленький из аппаратов, которыми располагала экспедиция, нечто вроде наземного разведывательного зонда. С высоты кабины летуна канат был, разумеется, невидимым. В то же время камеры передвигающегося понизу, словно гусеница, автомата обеспечивали постоянное наблюдение за ним.
В окошке счетчика пролетали километры, двигатели работали почти беззвучно, только порой из-под бортов словно бы вылетала стая птиц, когда дюзы ударяли по большому скоплению «шариков». Мы направлялись прямо к растущим на глазах дюнам. На пульте связи в плавном ритме подмаргивал зеленый светлячок, подтверждая свободную циркуляцию сигналов между нами и «Идиомой». Идущий понизу аппарат ни разу не отметил изменения направления у прослеживаемого «корыта».
Холмики превратились в пологие возвышенности, под конец мы оказались в памятном нам по предыдущей разведке районе прибрежных дюн. Несколькими десятками метров дальше начинались первые бугры и песчаные котловины.
Неожиданно в ближайшей из них мы заметили поблескивающий красным светом фрагмент канала. Гус резко надавил на тормоза. Летун неожиданно закачался и остановился.
— Световод, — заметил Гускин, словно самому себе.
Я подумал о том же. Казалось нерациональным монтировать световод на таком ровном пространстве, все закоулки которого можно было перекрывать равномерной информационной сеткой с помощью самого простенького лазера. Теперь я изменил свое мнение. Во-первых, земные критерии в космосе так же полезны, как, например, ларьки с петрушкой или печеньем. Во-вторых, летун, тормозя, прошел еще несколько метров. Достаточно, чтобы открыть нашим глазам котловину за ближайшими барханами. Ее северная сторона пылала под действием узкой, словно клинок, струи света. Свет бил из оборванного у подножия противоположной возвышенности провода, вдоль которого мы добирались сюда.
Я осмотрелся.
С правой стороны, примерно на высоте летуна, проходила граница видимости канала. В одном месте блестящее покрытие неожиданно вспучивалось и расползалось рваными, острыми краями. С них свисали тонкие, растопыренные иглы, словно металл был расплавлен. Все это было матовым, черным.