Почву покрывал слой свежей копоти. Глубокая, жирная чернота несколько сглаживала резкие, оплавленные взрывом слои песчаника, вывернутые на протяжении десятка метров из своего естественного ложа.
Только теперь я понял, что мы стоим перед той самой дюной, до которой добрались вчера, двигаясь вдоль берега океана. Отсюда нас согнало видение двигающегося грунта за несколько секунд перед взрывом.
В то же мгновение я заметил среди потемневших от взрыва каменных обломков и осыпей кое-что другое, что приковало мое внимание. Я указал туда Гускину, который без слова взялся за управление.
Мы не могли ехать прямо туда. Не то, чтобы эти косогоры были преградой для летуна. Но тогда бы мы пересекли нить света, бьющую из оборванного канала. А этого нельзя было делать.
Широкой дугой, обогнув два-три бархана, лежащие непосредственно за местом взрыва, мы добрались до него с противоположной стороны.
— Такие, значит, дела… — пробормотал Гускин.
Мне он не уделил даже мимолетного взгляда.
У ваших ног лежали лохмотья — это было все, что осталось от живого существа. Не человека. И даже не животного, в земном понимании этого слова. Но это перестает быть важным в районах отдаленных звезд.
Мы отправили автоматы. Молча наблюдали за осторожными, словно бы ленивыми движениями их паучьих лапок.
Пост. Соединенный световодом с базой в горах. Ничто не передает так хорошо информацию, как свет.
Пост, от которого осталась закопченная яма в древней скале, разрушенный канал и это черный предмет, который автомат как раз тащил в багажную камеру летуна.
Гус сказал «они». А не: «наши». Я понял это. Даже слишком хорошо понял. По-крайней мере, мне казалось, что я его понял.
Значит, все-таки световод. Это объясняло строение поля, маскирующего конструкцию сверху. И не только сверху. Так же и со всех направлений, в которых находились принимающие участие в игре стороны.
Я был прав. Это не мы являлись целью атаки, после которой прибрежная равнина подернулась плотной, не дающей дышать завесой. В любом случае — не одни мы.
Автоматы вернулись. Погас оранжевый огонек, говорящий, что люк открыт. На экране компьютера появились первые приблизительные данные.
Белок. Чего больше хотеть можно?
— Внимание, Гус! Внимание, Жиль! — неожиданно зазвучал напряженный голос Сеннисона. — Внимание, океан!
Может, это и к лучшему. Чтобы не оставалось времени на размышления.
Надо выбираться из этой впадины. Расширить поле зрения.
Заурчали двигатели. Внезапным рывком, который вдавил нас в кресла, летун выскочил на гребень ближайшей дюны. Едва я успел разглядеть черные в прибрежной полосе океане, как почувствовал, что кабина быстро поворачивается.
— Что там? — бросил я.
И в то же мгновение заметил бьющие из ближайшего горного хребта три косых столба дыма.
— Все по новой, — неохотно выдавил Гускин.
— Внимание, летун! — голос Сеннисона. — Океан!
Разворот башенки. Треугольник сухой почвы, глубоко вдающийся в море, между жидкими стенами, сдавленными карикатурно сокращающейся перспективой. И в самом центре — фигура человека.
— Вперед! — рявкнул я.
Уголком глаза я заметил движение почвы. Не на нашем участке. На этот раз. У соседней дюны, добрыми двадцатью метрами дальше. Развлечение в самом деле начиналось заново. Милости просим.
Меня охватила ярость. Летун рванулся. Мгновенным движением я установил прицелы. Двигатели — на полной мощности. Что-то шевельнулось неподалеку. Я скорее почувствовал, чем услышал глубокий, низкий вздох. Бродячие скалы. Хорошо. Сейчас последует взрыв. Не страшно. Никакому пылевому облаку нас не задержать. На этот раз мы успеем. Летун вам не вездеход.
Мы пролетели над приплюснутой вершиной очередной дюны. Океан был совсем рядом.
Человек остановился. В руках его что-то замерцало.
Я уже давно узнал его. Давно! Две секунды назад. Вечность назад. Впрочем, не знаю, узнал ли. Я понимал, что это он. Но не допускал мысль эту до сознания. Пока еще не допускал.
— Газ! — рявкнул я.
— Петарду? — быстро спросил Гус.
— Нет.
Прежде, чем человек из океана успел выпрямиться, причем его худая, сутулая фигура как бы выросла из поля зрения объективов, прежде, чем успел вытянуть перед собой невероятно длинные, обезьяньи руки и направить в сторону берега скошенный конец блестящего предмете, Гус нажал на спуск.
Капсула с парализующим газом ударила в грудь. Человек медленным движением опустил руки, неторопливо повернулся к нам спиной и упал.
— Иду, — сказал Гускин, выбираясь из кресла.
— Никуда ты не пойдешь, — бросил я.
И даже сам удивился, сколько злости прозвучало в моем голосе.
Я приблизился еще на несколько метров и остановился. За нами вроде бы все успокоилось.
Отдал приказ автоматам. Загорелась сигнализация люка. Из-под днища высунулись антеннки первого аппарата.
В то же мгновение пришел удар. Резкий толчок, визг по панцирю, темнота.
— Опять, — прошипел Гускин.
— Не страшно, — процедил я сквозь зубы. — Летун выдержит. А автоматы не заблудятся в пыли.
Весь район затянула, как и вчера, густая, почти черная мгла. Кроме этого ничего не произошло. Время от времени микрофоны приносили отзвуки словно бы какого-то отдаленного, усталого дыхания. Через минуту и они стихли.
Огонек загорелся сильнее и погас. Есть. Мы услышали глухой стук закрывающего люка.
Я встал и подошел к стенке, за которой находилась камера шлюза. Бросил взгляд на счетчик радиации. Ноль. Включил механизм, открывающий дверцу.
Он лежал на металлической, ничем не покрытой в этом месте поверхности, там, где его оставили автоматы. В области правого плеча скафандр его был пробит миниатюрными отверстиями. В шлюзе было тихо. Я очень четко слышал его глубокое, спокойное дыхание.
Не рассматривая, я поднял его, вернуться в кабину и уложил в мое кресло. Спокойно укрепил зажимы диагностической аппаратуры.
Не прошло и трех минут, как он пошевелился, застонал и открыл глаза. Я невольно поднял голову и посмотрел в иллюминатор. Мгла.
— Реусс, — услышал я за собой.
Голос Сена звучал тепло, чуть ли не ласково. Но было в нем что-то, что, например, «Технарю» очень бы не понравилось.
— Лежи спокойно, Реусс, — сказал он.
3
Девять приглушенных, отрывистых звуков. Девять часов утра, похожего на предыдущего и такого же, как все последующие.
Я не буду проглядывать запись. Знаю, что я там писал. Я помню лицо Реусса, таким, каким оно тогда выглядело, каждое выражение, каждое сокращение мышц этого лица, и не считаю, что имею достаточно причин, чтобы пережить это заново.
В кабине было холодно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Невольно скользнул глазами вглубь ниши, где располагалась аппаратура.
Мой «доктор», точная копия того, который остался на родимой базе, покоился в молчаливом бездействии. Достаточно подойти к нему, дать ток в цепи и усесться в кресло рядом. Раздастся низкий, безэмоциональный голос, опережающий мои мысли. Растолковывающий их, терпеливо и просто, как ребенку. У себя на базе я забавлялся подобными «разговорами» часами.
У себя?
Я этого не сделаю. Несмотря на то, что тот, кем я теперь стал, тоже находится у себя. Не в меньшей степени, чем те, которые там, внизу.
Я сконструировал «доктора», а точнее — воссоздал его, в первые же дни своего пребывания здесь. Не помню, на что я рассчитывал. Но, наверняка, не руководствовался мыслью об одиночестве. Если уж чем-либо, то скорее созерцанием враждебного, неприятного. Тогда я еще пытался отыскать в себе следы этого.
Убедился я в одном. Мои автоматы пригодны до тех пор, пока человек на самом деле остается самим собой. В первый раз мне это пришло в голову во время разговора с Реуссом. Потом же все это становится фарсом. Не потому, что автомат излагает, точно, упорядоченно и логично, фальшь. Фальшь эта тоже может послужить пищей для размышлений. Нет. В игру вступает самая элементарная скука. А в моем случае — и нечто большее.
Так или иначе, но мой новый «доктор» вот уже несколько месяцев молчит. И я не вижу, из-за чего бы могло прерваться его молчание.
А с климатизатором я перестарался.
Я изменил положение регулятора и ушел в центр кабины. В любом случае, аппаратурой я обеспечен. Стимуляторов у меня — полный комплект. И я могу ими пользоваться, как только пожелаю. Например, чтобы почувствовать себя в безопасности от себя же самого.
Я неоднократно повторял себе, что именно это, эта возможность, отличает меня от обитателей Четвертой. Но это неправда. И не так важно, отчего неправда.
Посмотрим, что станется с теми, внизу. Я называю так «копии», хотя это не имеет смысла. Главный экран в моей кабине, на который автоматы транслируют изображения с фермы, повешен несколько под углом. Это производит впечатление, что я наблюдаю за поверхностью с высоты космической станции.
Что с ними будет? Я знаю одно. Теперь я не стремлюсь к иллюзиям, поскольку смог обходиться без них с самого первого дня. С первой недели. С первого месяца.
Впрочем, что бы они могли сделать? И пускай перед отлетом Сеннисон и прочие и себя, и меня уговаривали, что только поэтому они позволяют мне остаться. И если они вели себя при этом так, будто сами наисерьезнейшим образом убеждены в этом.
Забавно. Я, со своей ненавистью, которой ничего не могу противопоставить, должен выискивать признаки агрессивности в копиях. Гораздо лучше, что все это — только отговорки. Даже если они и в самом деле — машины, созданные для войны.
А я кто такой? Во всяком случае, не тот субъект, которого я могу видеть в зеркале. То, что всему остальное: мозг?
Я подошел к экрану. Показалось изображение фермы, в общем виде. Я дал увеличение.
Вот они. Сидят за длинным, деревянным столом, частично прикрытым от солнца выступающей крышей веранды. Мужчины раздеты до пояса, и только Муспарт, один из трех, не знаю — который, так и не скинул с себя зеленую сорочку без рукавов, сшитую из какого-то чехла. Теперь из дома появилась Нися с большим тяжелым подносом. Один из мужчин поднялся, чтобы помочь ей.
Это он.
Я невольно отшатнулся. Но я — спокоен. Это «я спокоен», я повторяю при каждом сеансе связи. Когда я чувствую, что мне это не помешает.
Теперь ничто во мне не дрогнуло. Что-то изменилось. Я осознал это в то же мгновение, как только увидел его. Но не стал размышлять об этом. Чтобы не нарушать своего спокойствия, которое на этот раз не было надуманным.
Може. Петр. Могила первого, или — быть может — второго, находится на окруженной высокими деревьями поляне, в полутора километрах к западу от строений фермы. В той могиле должен лежать кое-кто другой.
Я.
Я?
Нися и Може справились с подносом. И присоединились к остальным. Освещенные косыми лучами заходящего солнца, за этим длинным столом, они выглядели фермерами со старинной, музейной картины.
Утром исполнился ровно месяц с моего последнего посещения Четвертой Планеты. Полечу. И не опоздаю. Я точно придерживаюсь установленного самим собой распорядка этих «визитов», словно дело в самом деле касается детально запланированного эксперимента.
Утром.
У меня есть время поразмыслить об этом. А пока меня ожидает ежедневный обход наблюдательных постов. Я проверю записи автоматов, вернусь, и как всегда, возьмусь за писанину часов до двух ночи.
* * *
— И все же, как это было… с тобой? — спросил наверно уже в пятый раз Сен.
Он мог бы и не спрашивать. И даже — не должен был.
— Не знаю, — ответил Реусс, в его голосе не было ничего, кроме смущения.
Он помнил посадку «Анимы». Мог в точности описать, как разворачивались события двадцать четвертого сентября две тысячи восемьсот тридцать второго года. Однако, все, что касалось обитателей планеты, их цивилизации, роли, которая была отведена в ней людям, оказывалось «не знаю», и Сеннисон имел уже достаточно времени, чтобы смириться с этим. Теперь он попробовал подобраться с другого бока:
— В ста метрах отсюда, — он кивнул в направлении иллюминатора, — находится могила. Знаешь, кто в ней лежит?
Реусс вздохнул и неожиданно улыбнулся. То была улыбка хулигана, которому перед операцией на нем самом хватило сил пошутить.
— Нет, — спокойно ответил он. — Но догадываюсь. Достаточно на тебя посмотреть…
— Ты сам, — выпалил Сеннисон.
Реусс кивнул.
— Этого я и ожидал, — безразличным голосом заявил он. — И все же ты ошибаешься. Вот я, сижу перед тобой.
Я воспринял это с удовольствием. Сен начинал раздражать меня. Он никак не мог расстаться с уверенностью, что вытянет из Реусса что-нибудь, что сможет сразу все прояснить. Например — описание дороги к остальным членам экипажа «Анимы». Мы уже располагали полной записью проекции его мозговых полей. Автоматы подвергали его всевозможнейшим тестам. На все это ушло битых три часа. Но Сен верит в «живое слово». И никак не хочет признать свое поражение.
— Тогда, быть может, ты соизволишь сказать нам, — резко произнес он, — кто же именно там лежит? Если ты сидишь здесь?
— Реусс, — спокойно ответил Реусс. — Но не могу сказать вам, какой из серии…
Сен прикрыл глаза. Гускина прямо передернуло.
— Это ты знаешь?! — выкрикнул он.
— В том то и дело, что не знаю…
— Гус спрашивает, — вмешался я, — знаешь ли ты, что туземцы вас, если так можно выразиться, использовали… Разумеется, — тут я повернулся к Гускину, — он об этом знает. И дал нам достаточно ясно понять это. Только вы продолжаете делать вид, что вопрос этот — табу. И играете в деликатность, которая никому не нужна, а уж Реуссу — наверняка. Скажи им, — обратился я непосредственно к нему, — как они это делают? И где? Ведь не в океане же?
Стало тихо.
— В океане, — ответил немного погодя Реусс. — Это — единственное, что я знаю наверняка. Обо всем остальном… — он пожал плечами. — Что касается той могилы, — добавил он чуть позже, глядя в глаза Сеннисону, — то в ней лежит действительно Реусс. Не какой-либо автомат, или другой объект, только внешне напоминающий Реусса, но лишенный его памяти, лишенный запечатленных в сознании и подсознании качеств, которые и характеризуют человеческую личность по мере ее развития. Самый настоящий Реусс. Это так же определенно, как то, что мы находимся в системе Фери, и что я сам — самый что ни на есть настоящий…
— Откуда ты знаешь? — В Сене проснулся провокатор.
— Я ведь это видел… К тому же, мы разговаривали…
— Реусс с Реуссом?
Он опять улыбнулся. Но тут же стал серьезным.
— Вы все еще не поняли…
С меня этого было предостаточно. Я встал, подошел к бачку и напился.
— Дай мне тоже, — попросил подлинный Реусс.
Я молча протянул ему наполненный стакан. Я, на его месте, выпил бы Красное Море, чтобы ему не пришлось расступаться по воле великого пророка. Я представил себе Сена, обращающегося к морю с молитвой, и расхохотался. Они с тревогой воззрились на меня, все трое.
Да, только вот это не Сен вышел из моря. И, что еще хуже, речь шла не о Красном Море.
Четвертый час утра. «Идиома» все так же стояла на месте своей посадки, хотя уже никто не ожидал появления уцелевших членов экипажа «Анимы». А будь даже так — это являлось бы еще одним аргументом в пользу того, чтобы немедленно стартовать на орбиту.
И все же мы не торопились. Переглядывались с Реуссом, прислушиваясь к его «беседе» с автоматами, ведь вечер и ночь. Я мечтал только об одном. Чтобы, наконец, болтовня эта кончилась, и мы отправились спать. Я просто засыпал на ходу.
После того, что Реусс только что сказал, мы знали практически все. Но нам потребовалось дьявольски много времени, чтобы понять это. Что он ничего больше не скажет, потому что говорить больше не о чем. Автоматы справились бы с этим в несколько минут.
Я посмотрел на Реусса. Он выглядел крайне усталым. Я повнимательнее пригляделся к его лицу. Вот тогда-то мне и пришло первый раз в голову, что те самые автоматы, с которыми я так сжился, которые стали для меня так же необходимы, как для другого — друзья или противники, сохраняют свой смысл лишь до тех пор, пока человек продолжает оставаться самим собой.