Хубилай внимательно посмотрел мимо сидящих, на противоположную стену зала, словно на ней вдруг появились знакомые ему лица и фигуры. Тимур подумал, что от постоянного пьянства у хана начались видения.
— Я хочу увидеть этот чудесный остров, землю, откуда над моей империей встает солнце, — наконец мечтательно прошептал Хубилай.
— О да, хан, судя по его словам, это самый настоящий рай земной, — пробормотал конфуцианец и прибавил: — Прекрасная земля, как и всякая другая в твоей империи.
— Ты знаешь, как доплыть туда, Тимур?
— Нет, хан, я не моряк, но Маху может найти путь к острову, он хорошо ориентируется по звездам и солнцу. Я уверен — на крепком корабле он обязательно доплывет туда.
— Ты хорошо послужил империи, Тимур, и верность твоя будет вознаграждена. — Хубилай начал задыхаться, закашлялся, изо рта его вылетел сгусток мокроты и расползся по шелковому халату.
— Благодарю тебя, мой император, — ответил Тимур, снова поклонившись. Внезапно позади него возникли два воина из числа дворцовой стражи и проводили его вместе со спутниками из покоев хана.
С чувством горечи и сожаления покидал Тимур дворец. Великий Хубилай-хан оказался потрепанной старой оболочкой некогда энергичного грозного владыки, правителя империи, равной которой не знала мировая история. Безжалостный, как и его отец, Хубилай, отличавшийся от него мудростью, понимал значение наук. При нем они расцвели, как никогда прежде. Он открыл дорогу купцам, ученым и путешественникам, ввел законы, провозглашавшие веротерпимость, щедро финансировал географические открытия, содействовал развитию астрономии и медицины. Просвещенный правитель, умевший смотреть вперед, теперь превратился в полуживую развалину. «С его смертью, — думал Тимур, — все пойдет на спад, и в конце концов империя рухнет».
Покидая величественный дворец, Тимур вдруг заметил, что рядом с ним нет Маху. Ему показалось странным, что старого вождя оставили в покоях императора. Несколько часов Тимур прождал его, но тот так и не появился, и в конце концов Тимур направился домой, в свою деревню, к семье. Он никогда больше не видел Маху, благодаря которому вернулся на родину, но часто вспоминал его, задаваясь вопросом о его дальнейшей судьбе.
Прошло всего два месяца, и гонцы понесли в города и деревни печальное известие — Хубилай-хан скончался. Здоровье великого императора не выдержало разрушительных действий возраста и алкоголизма. В Тату, городе, который он избрал столицей империи, в ознаменование его славного правления была устроена пышная церемония. Позднее в южной части города, на том месте, где сейчас стоит Пекин, был сооружен алтарь. По окончании траурных церемоний погребальная процессия выехала из города. Гроб Великого хана везли на богато украшеь ной повозке, за ней шла тысяча воинов, каждый из которых ве двух коней. Мрачный караван двинулся на север, в Монголии на родину Хубилай-хана, где в горах Хангай, в тайном мест была вырублена громадная усыпальница. Гроб с телом Xyбилай-хана поместили туда, вместе с животными и наложниц; ми, положив рядом несметные сокровища, собранные со все империи. Дабы никто не нашел места захоронения Великого хана и не нарушил его загробного покоя, всю прилегавшую усыпальнице территорию затоптали копытами коней. Каменетесов и строителей, вырубавших усыпальницу, казнили сразу же после завершения ими работы, как и воинов, сопровождавших процессию. Командирам же под страхом смерти запрет ли разглашать место захоронения. Спустя несколько коротких лет история потеряла след усыпальницы Хубилай-хана, а память о нем рассеяли ветры, что неустанно проносятся по склонам гор, поросших густыми лесами.
Тысячью милями южнее, на рассвете, крупная джонка oтшвартовалась от причала в Шанхае и тихо заскользила вниз по Желтой реке, к Тихому океану. Это было одно из немногих больших торговых судов императорского флота, способных бороздить океан, двухсот футов длины, с четырьмя мачтами и десятком парусов. Поскольку в империи Юань еще продолжался траур, обычный государственный флаг на джонке не был поднят как, впрочем, и какой-либо другой.
Несколько человек, находившихся на берегу, удивились столь раннему и скромному, почти незаметному отплытию океанской джонки — суда такого класса обычно провожали с большой помпой, — и только единицы отметили, что на борту её находится вдвое меньше экипажа, чем обычно. На палубе рядом с капитаном джонки стоял темнокожий старик с длинными седыми волосами. Он показывал рукой на небо и что-то говорил на странном, незнакомом языке. Величественная джонка уплывала от берегов цивилизованного мира к далекому, ешё не нанесенному на карты острову, затерявшемуся посреди бескрайних вод.
След династии
4 августа 1937года
Сяньду, Китай
Эхо донесло далекий приглушенный рокот племенного барабана войны. Сначала в воздухе поплыл мерный гул, переросший через несколько секунд в частые глухие удары. Редкие паузы между ними внушали призрачную надежду на то, что произошла ошибка и грозный звук, предвещавший кровь и смерть, вот-вот прекратится. Затем к гулу присоединился тихий треск барабана поменьше — прорезав воздух, он долетел до ушей солдат, и те приготовились к обороне.
Ли Хант вытянулся во весь рост в свежевыкопанной траншее, поднял руку и аккуратно положил на сложенную из глиняных кирпичей стену совок. Археолог, получивший образование в Оксфорде и работавший по заданию Британского музея, был одет, как обычно на раскопках — в длинные, защитного цвета, брюки и просторную рубашку с двумя большими накладными карманами, мокрые от пота и покрытые тонким слоем грязи и пыли. На голове его красовался не классический пробковый шлем, а мягкая, изрядно помятая шляпа с широкими полями, заслонявшая глаза от яркого летнего солнца. Усталыми карими глазами он всмотрелся в восточную часть широкой долины, откуда доносился звук. Впервые за все время пребывания здесь далеко на горизонте, в трепещущем мареве жаркого утреннего воздуха он заметил маленькие облачка дыма.
— Цендинь, похоже, артиллерия скоро подойдет еще ближе.
Из соседней ямы бесшумно вылез невысокий широкоплечий человек в длинной тонкой шерстяной рубашке с красным поясом. Разрез глаз у него был почти европейским, кожа — черной от загара. Местные китайцы с первого взгляда узнавали в подобном типе внешности монгола. Позади него, в траншее, несколько землекопов-китайцев тяжелыми лопатами и совками продолжали рыть сухую землю.
— Пекин сдают, — произнес он. — Смотрите, уже беженцы потянулись. — Он ткнул пальцем в неширокую дорогу, проходившую в миле от них. В клубах пыли по ней катилось с полдюжины телег, запряженных волами и набитых нехитрым скарбом. — Нужно прекращать раскопки, сэр, иначе попадем в лапы японцев.
Хант инстинктивно положил руку на кобуру с автоматическим револьвером «уэбли-фосбери», висевшую у него на бедре. Пару дней назад, ночью, ему пришлось стрелять из него в группу мародеров, пытавшихся украсть корзину извлеченных из земли экспонатов. Вся инфраструктура Китая разваливалась, везде шныряли шайки бандитов, к счастью, по большей части невооруженных и глупых, потому не слишком опасных. Другое дело солдаты японской императорской армии, сквозь ряды которых им предстояло просачиваться. Или пробиваться.
Китай рушился под колесами японской военной мощи. С момента захвата в 1931 году Маньчжурии японской Квантунской армией, набранной в основном из китайских предателей, японские генералы, поработившие Корею, только и ждали момента захватить Китай. Шесть лет приграничных инцидентов и хорошо отрежиссированных «случайных» стычек закончились в конце концов агрессией. Испугавшись роста и победы националистической армии Китая под руководством Чан Кайши, японская императорская армия вторглась в 1937 году в северный Китай. Хотя китайские войска по численности во много раз превосходили японские, оснащены они были гораздо хуже. В них отсутствовала строгая дисциплина, у многих солдат не было даже начальной военной подготовки. Собрав под свои знамена всех, кого только можно, Чан Кайши проявил исключительный военный талант. Он избрал тактику постоянного изматывания противника. Его отряды нападали на японцев внезапно днем и отступали ночью. Китайцы стремились любой ценой замедлить продвижение японских войск в глубь территории страны.
Хант вслушивался в грохот японской артиллерии, возвещавшей скорое падение Пекина, и понимал, какая страшная опасность нависла над Китаем. Захватив Пекин, японцы двинутся на столицу страны, Нанкин, возьмут его, и армии Чан Кайши останется только откатиться еще дальше на запад. С нарастающим чувством собственного поражения Хант, вскинув руку, глянул на часы, затем обернулся к Цендиню.
— Скажите кули, чтобы к полудню заканчивали раскопки. Днем упакуем экспонаты, я завершу отчет об экспедиции, и вечером отправимся на запад. — Окинув взглядом дорогу, он вдруг заметил шедшую через место раскопок группу солдат китайской армии, подавленных, в изодранной форме, озирающихся по сторонам, скорее всего дезертиров.
— Завтра вы вылетаете в Нанкин? — спросил Цендинь.
— Если в Китае еще летают самолеты. Правда, в подобной ситуации в Нанкин лететь неразумно. Я думаю взять самые важные экспонаты и улететь на север, в Улан-Батор. Обо всем остальном, включая инструмент и вьючный обоз, боюсь, придется позаботиться вам. Через пару-тройку недель встретимся в Улан-Баторе. Я буду ждать вас там. Потом сядем на Транссибирский экспресс и поедем на запад.
— Мудрое решение. Местная власть все равно падет. Долго сопротивляться они не смогут.
— Внутренняя Монголия не имеет для японцев особого стратегического значения. Скорее всего этих защитничков, — Хант махнул в сторону, откуда звучала канонада, — самураи погонят дальше и в конце концов разгромят. На несколько дней или даже недель они задержатся в Пекине помародерствовать, а потом снова двинутся в наступление. Времени нам должно хватить.
— Жаль, что приходится уезжать. Мы еще не закончили раскопки зала Великой гармонии, — сказал Цендинь, осматривая лабиринт траншей, тянувшихся вокруг них и напоминавших сеть окопов времен Первой мировой.
— Да, опозорились мы, — произнес Хант и недовольно помотал головой. — Ладно, по крайней мере доказали, что охотники за сокровищами основательно тут порылись, и не один раз.
Хант пнул ногой извлеченный из земли кусок мрамора, и тот покачнулся; археолог наблюдал, как оседает пыль, взлетев- j шая с маленькой детали некогда величественного императорского зала. В отличие от большинства археологов, выискивавших в Китае древние гробницы, забитые изделиями из бронзы, ч Ханта интересовало более близкое время, эпоха династии Юань.
В Шанду он проводил третье лето — раскапывал остатки императорского летнего дворца, построенного в 1260 году. Работу он начал с каменистого склона пустынного холма, никак не ожидая вскоре наткнуться на останки былого великолепия, на изумительной красоты дворец, возведенный почти восемь веков назад и лежавший теперь у его ног.
Дошедшие до наших времен китайские хроники скудно рассказывают о той эпохе, лишь Марко Поло, венецианский путешественник, в своей «Книге» дает поразительное описание Китая тринадцатого века, Шелкового пути и расцвета Шанду. Возведенный на огромной насыпи в центре окруженного стеной города, величественный дворец был окружен лесом из привезенных деревьев с дорожками из лазурита, придававшими всему месту волшебный голубоватый оттенок. Изящные сады и фонтаны располагались между официальными и жилыми зданиями, окружавшими главное сооружение, Та-Ань Ко — зал Великой гармонии, — служившее местом отдыха императора и высотой, равно как и роскошью, больше походившее на дворец. Выстроенный из зеленого мрамора и простого камня зал, сверкавший позолотой, со стенами, инкрустированными отполированной до зеркального блеска плиткой, украшали картины и скульптуры лучших китайских мастеров. Вначале он служил летней резиденцией императора, сбегавшего сюда от удушающей пекинской жары, но вскоре Сяньду превратился в научный и культурный центр. Когда здесь соорудили медицинскую школу и астрономическую обсерваторию, город сделался местом постоянного пребывания ученых, как китайских, так и иноземных. Постоянно веющий на холме бриз обвевал свежестью императора и его гостей. Отсюда император управлял империей, простиравшейся от Средиземноморья до Кореи.
Кроме того, здешние места были личными охотничьими угодьями императора, что добавляло им славы. На шестьдесят квадратных миль раскинулся громадный, огороженный глухим забором парк — дивные леса, орошаемые многочисленными ручьями, луга, поросшие густой травой. В парке водились кабаны, олени и другая дичь. Здесь император и его гости тешили себя охотничьими забавами. Дорожки в парке были приподняты над землей, дабы никто из сановников не замочил ноги. Дожившие до наших дней гобелены рассказывают о том, как охотился император, — сидя на богато убранной лошади, рядом с которой бежал прирученный и натренированный на поиск подстреленной добычи гепард.
Века забвения, пренебрежения и шайки грабителей обратили пышный дворец в невзрачные развалины. Даже Хант с трудом различал в них сады, фонтаны, речушки и деревья — ведь они существовали очень давно, несколько столетий назад. За это время цветущая земля превратилась в бесплодную равнину, уныло тянувшуюся вдаль, к коричневым холмам. Безжизненная местность, где лишь ветер, шелестевший по высокой жухлой траве, шептал о былой славе города. Сяньду, романтическое название Шанду, получивший известность благодаря поэзии Сэмюэла Тейлора Колриджа, живет теперь только в мечтах.
С разрешения китайского правительства три года назад Хант приступил к раскопкам. С каждым совком выкопанной земли он восстанавливал границы зала Великой гармонии — сначала главное помещение, затем кухню и обеденный зал. Многочисленные изделия из бронзы и фарфора, извлеченные на поверхность, рассказывали ему о повседневной жизни дворца. К разочарованию Ханта, он не обнаружил ни великолепных экспонатов, ни терракотовых армий, ни ваз эпохи Мин, которые прославили бы его имя в археологии. Работа подходила к концу, оставалось раскопать только остатки спальных покоев императора. Большинство его коллег, не желая попасть в плен к японцам, уже выехали в восточные области Китая. Хант, казалось, получал мазохистское удовольствие, оставаясь в центре заварушки, ожидая опасность, упрямо надвигавшуюся с северо-запада Китая, находящегося рядом с Маньчжурией. Любитель старины и приключений, авантюрист в душе, он сознавал, что находится в центре вершащейся истории.
Хант также понимал, как обрадуется Британский музей любым привезенным им экспонатам для запланированной выставки под названием «Сяньду». Хаос и угроза нападения японцев шли ему на руку. Они не только придавали драматическое очарование историческим находкам, но и облегчали транспортировку их на запад. Местные власти из соседних деревень уже сбежали, правительственных чиновников, выдававших разрешение на вывоз старинных предметов, он не видел уже несколько недель. Ситуация позволяла ему братье собой любые ценности. При том условии, конечно, что ему самому удастся выбраться.
— Мне кажется, я слишком долго держал вас тут, вдали от семьи, Цендинь. Сомневаюсь, что русские позволят японцам шнырять вокруг Монголии, поэтому вам лучше уехать из этого кошмара в более безопасное место.
— Да, моя жена мне обрадуется. — Монгол улыбнулся, показав ряд белых острых зубов.
Их разговор прервал слабый гул пролетавшего неподалеку самолета. К югу от них в небе появилось небольшое серое пятнышко, разрослось до тучи и ушло на восток.
— Японская разведывательная авиация, — задумчиво проговорил Хант. — Плохой знак для оборванцев-националистов. Туговато им придется, если японцы возьмут под контроль небо. — Археолог вытянул из кармана пачкусигарет«Красныйлев» и, пока Цендинь с явной тревогой рассматривал самолет, закурил. — Чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше, — заключил он.
Позади них, водной изтраншей, возник какой-то шум. Затем над землей появилась чумазая голова землекопа-китайца. Он что-то торопливо залопотал, завращал глазами.
— Что случилось? — спросил Хант, отводя в сторону руку с набитой марихуаной сигаретой.
— Он говорит, что нашел какую-то деревянную лакированную вещь, — перевел Цендинь и направился к траншее. За ним последовал Хант.