Но сейчас не время размышлять о прошлом. Требовались действия. Мятеж необходимо пресечь. В противном случае он может стать прелюдией к гражданской войне. Войне между католиками и протестантами. Этого не должно случиться. Он хотел, чтобы Англию считали страной религиозной терпимости.
Он вызвал к себе Норта и сказал ему, что надо немедленно положить конец бесчинствам.
— Мы должны призвать к порядку мятежников, пока не произошли новые несчастья,— заявил Георг Третий.
Лорд Норт согласился с этим, но он был напуган.
Георг сам колебался; он знал, что остановить мятеж можно, лишь вызвав войска и введя чрезвычайное положение. Только он один мог принять столь важное решение. Только он мог приказать армии стрелять в его подданных.
Бессонная ночь. Он расхаживал взад и вперед по комнате. Голоса в его голове молчали. Короля мучила лишь одна проблема. Он забыл о своем беспокойстве по поводу принца Уэльского. Он помнил лишь о том, что должен остановить мятеж, организованный Гордоном.
Бунтари двигались к Английскому банку. Нельзя позволить им разрушить его, как тюрьму Ньюгейт.
Король отдал приказ. Войска начали действовать. Несколько сотен людей погибли, но гордоновский мятеж прекратился.
***
Подавив волнения, король с удивлением обнаружил, что подданные готовы вернуть ему немного своей любви, которую он давно утратил. Приказ открыть огонь по толпе получил одобрение, потому что войскам удалось разогнать громил и положить конец беспорядкам.
Георг почувствовал себя сильным. Он был тем королем, каким его постоянно призывала стать мать. У него не было волевого человека, который мог бы руководить им. Уильям Питт умер; сыну Георгу еще предстояло проявить себя. Гренвилль и Графтон не обладали властью. Когда король сел на трон, возле него постоянно находился лорд Бьют; без него Георг Третий не чувствовал себя в безопасности; мать давала ему советы относительно любого его шага. Теперь у короля остался только лорд Норт; их дружба была прочной, но король не ждал большого блеска от Норта — только верности.
Поэтому он будет править один, самостоятельно принимать решения; он поступил так во время гордоновского мятежа и добился успеха. Он радовался этому. Он будет работать лучше в одиночестве.
— Терпеть не могу окружающих меня болтунов,— произнес он вслух.— Я выстою один. Покажу им, что я — их король.
С таким настроением он отправился в Кью подышать свежим воздухом, насладиться покоем и тишиной.
Шарлотта обрадовалась его появлению; ее беременность была заметна. Он поведал ей о мятеже — теперь, когда он закончился, она не могла вмешаться.
Он сидел с детьми и рассказывал им о случившемся. Он повел себя решительно; малышам полезно знать, как надо поступать.
Он посадил юную Марию на колено и посмотрел на розовые лица, большие глаза, тяжелые подбородки — все они были похожи друг на друга и на него самого. Он объяснил, как он пришел к своему решению с помощью молитв и раздумий. Им следует решать свои проблемы таким же образом.
Королева заявила, что лорд Георг Гордон, несомненно, сумасшедший; она считала, что безумцев нельзя винить в их поступках.
— Ваше Величество помнит, как мы ехали через Ричмонд в открытой карете... сразу после рождения Уильяма...
Пятнадцатилетний Уильям при упоминании своего имени обрадовался.— А Шарлотта...— королева улыбнулась четырнадцатилетней дочери,— только собиралась появиться на свет.
Она помнила все даты по рождению детей.
— Да, мы ехали через Ричмонд, ваш папа и я, когда на нас начали кричать мужчина и женщина. И затем... женщина бросила в меня что-то. Этот предмет упал мне на колени. Что, по-вашему, это было?
— Нож! — крикнул Уильям.
— Цветы,— выпалила десятилетняя Элизабет. Семилетний Август начал задыхаться и попытался скрыть это. Он не хотел, чтобы его побили за то, что он не может дышать — король считал трость лучшим средством от астмы.
— Оба ошиблись,— заявила королева.— Это была ее туфля. Она сняла ее, чтобы бросить в меня.
— Разве это не подло? — спросил Уильям.
— Это был дурной поступок, но папа проявил доброту и сказал, что наказания не последует. Ее могли приговорить к смерти.
Уильям свистнул.
— Пожалуйста, не делай этого,— сказала королева.— Ты не мальчик с конюшни.
Король нахмурился, и Уильям немедленно попытался стать незаметным. Он не хотел, чтобы его приговорили к порке. Королева также этого не желала, поэтому она тотчас начала рассказывать другую историю, которая должна была понравиться королю.
— Помню, однажды у ворот оставили корзину. Помнит ли это Его Величество?
Королева Шарлотта посмотрела на мужа и быстро продолжила:
— Конечно, вашему отцу приходится помнить о многом... о государственных делах... он не может держать в памяти такие мелочи.
— Что было в корзине, мама? — спросил Уильям.
— Догадаетесь?
У каждого ребенка была своя версия, но все они оказались ошибочными.
— Крохотный малыш,— торжествующе заявила королева.— Ему было примерно два месяца.
— Это был подарок для папы? — спросила Элизабет.
— О... нет... не именно для папы. Но ваш отец нашел для него дом.
— И малыш жил с тех пор счастливо?
— Если вел себя хорошо,— серьезно сказала королева.— Как, вы думаете, его назвали?
Дети снова начали угадывать; кое-кто назвал свое собственное имя.
— Это был мальчик,— сообщила королева.— Георг... его назвали Георгом. Как вашего папу.
— И нашего брата,— напомнил ей Уильям. Воцарилась тишина. Король обвел взглядом семейный круг, словно впервые заметив отсутствие старшего сына.
— Жаль, что наш старший сын не считает нужным почтить семейное собрание своим присутствием.
— Фредерика тоже нет,— напомнила королева, как бы оправдывая принца.
— Где Георг, там и Фредерик,— сказал Уильям. Королева взглядом заставила сына замолчать.
— Ваше Величество хочет послушать музыку?
— Я желаю знать, почему принц Уэльский и его брат ведут себя так, словно они живут отдельно от нас.
— Они растут,— вздохнула королева.
— Им следует находиться здесь.
Король посмотрел по сторонам, и один из пажей тотчас подошел к нему.
— Немедленно отправляйся в Охотничий домик,— распорядился король.— Скажи принцу Уэльскому и принцу Фредерику, что я приказываю им немедленно явиться сюда. Ты меня понял? Немедленно, а, как?
— Да, Ваше Величество.
Паж исчез; в глазах короля горел гнев; попытки королевы развлечь его и болтовня детей не могли погасить вспыхнувшее в нем раздражение старшим сыном.
Настроение Георга не улучшилось, когда вернувшийся паж сообщил королю, что принц и его брат не обнаружены в Охотничьем домике.
Король посмотрел на часы.
— Разве они не должны сейчас учиться?
— В такой погожий день они могли заняться этим в саду,— предположила королева.
— Если они прогуливают уроки...— отозвался король.
Он внезапно испытал разочарование и горечь — если бы он попытался допросить своих сыновей, Георг за несколько минут показал бы ему превосходство своего образования над отцовским и воспользовался бы этим фактом. Он обладал даром, становившимся все более выраженным и заметным, высмеивать отца, не произнося при этом ничего такого, к чему можно придраться. Молодой Георг был весьма умен. Он впитывал знания с большой легкостью; ему действительно нравились греческий, латынь, современные языки, литература и поэзия; он умел говорить о картинах и художниках так, что отец переставал его понимать. Однако в отличие от отца он не проявлял усердия в учебе. Король вспомнил часы, которые он проводил в классе для, занятий, где трудился так старательно и мало что усваивал; однако его сыну Георгу удавалось превзойти некоторых своих учителей. Он делал это как бы невзначай, без усилий, словно главным его занятием по-прежнему было отравлять жизнь отцу.
— Принц — прирожденный ученый,— тихо сказала королева.— Мне кажется, он никогда не пропускает уроки. Они ему нравятся. Возможно, закончив работу, они отправились на прогулку.
— Для прогулок есть свое время,— пробормотал король.— Завтра я поговорю с этим щенком.
Королева успокоилась. Завтра. Да, завтра.
Миссис Папендик, жена флейтиста, прислуживавшая королеве, задумалась. Должна ли она сказать Ее Величеству о том, что в Дауэр-хаусе творится нечто странное? Она видела, как молодые принцы карабкались на каменную стену. Они регулярно уходили куда-то вдоль берега реки.
«Должна ли я сказать?» — спрашивала себя миссис Папендик.
Принц разозлится на нее. Она поделилась этим со своим мужем.
— Не раздражай принца,— ответил мистер Папендик.— Когда он достигнет совершеннолетия, его нельзя будет удержать. Власти короля на это не хватит. Помалкивай. Это безопасней.
Да, подумала миссис Папендик, видя багровеющее лицо короля и замечая, что он говорит быстрее обычного. Лучше прикусить свой язык.
— Я уверена,— сказала королева,— Ваше Величество хочет послушать немного музыки.
Король согласился, и королева успокоила его своей искусной игрой на клавесине.
Пришел июль.
— В следующем месяце,— заявил принц,— мне исполнится восемнадцать лет. Даже король не сможет лишить меня моих привилегий.
— О! — вздохнула Утрата.— Как я жду того дня, когда мы сможем встречаться не таясь!
— Ты получишь красивый дом. Лучший, какой мы сможем найти.
Утрата вздохнула, и принц поспешил добавить:
— Ты будешь там счастлива, и я буду проводить там все время. Весь мир узнает о том, что это — самое желанное для меня место на земле.
Он знал, что Утрату смущает ее положение. Она была добродетельной женщиной и считала, что идеальным может быть только законный союз. Принц ненавидел формальности. Правила раздражали его; Георг считал совершенными только такие отношения, какие связывали его с Утратой.
Она могла стать печальной, вспомнив о своей греховности. Принц не желал думать от грехе. Его интересовали только удовольствия. Он сделает все, чтобы порадовать ее — так он сказал ей. Но он считал, что они должны быть счастливы, находясь вместе.
Боясь, что она будет грустить из-за потери своей репутации, поскольку после переезда Утраты в новый дом, который он предоставит ей, весь двор — и Лондон,— узнают об их связи, Георг заговорил о том, что огорчало его:
— Я не могу позволить тебе играть в театре. Она молчала.
— О нет, нет,— продолжил он.— Я не хочу, чтобы ты демонстрировала себя другим мужчинам.
— Но... так я зарабатываю на жизнь.
Принц рассмеялся. Ей не придется думать о деньгах, В восемнадцать лет он получит свой дом и постоянный доход. Господи, его Утрата забыла, что человек, который обожает ее и будет верен ей до конца своей жизни,— принц Уэльский. Никаких скучных мыслей о деньгах! Никаких разговоров о работе! Он не позволит ей играть в театре. Она существует для него... одного.
Ее не огорчило это проявление властности. Когда весь Лондон узнает о ее положении, будет унизительно появляться на сцене — все будут смотреть и представлять ее наедине с принцем. Нет, она вовсе не огорчилась.
Но она сыграла трогательную сцену отказа. Рассказала ему о том, как мистер Гаррик предрек ей большое будущее, как он сам учил ее; стал бы мистер Гаррик тратить время на бездарность? Видел бы принц ее Джульетту! «Бледно-розовый атлас. Серебристые блестки. Белые перья. Но самой эффектной сценой была последняя. Прозрачная вуаль из газа закрывала меня с головы до пят».
— Да, ты, несомненно, выглядела как ангел. Но впредь никакой сцены. Думаешь, я позволю кому-то глазеть на тебя в бриджах?
— О, эти мужские роли! Кое-кто считал их моими лучшими. Но я откажусь от всего этого... ради тебя.
Они снова занялись любовью. Снова стали заверять друг друга в вечной любви.
Дома, в своей спальне, она сказала миссис Армистед:— Я с нетерпением жду переезда в новый дом. Тогда все узнают о наших взаимных чувствах.
Утром, подав своей госпоже в постель чашку шоколада, миссис Армистед сказала, что она должна сходить за лентами, румянами и мушками.
Она, вероятно, будет отсутствовать два часа. Поскольку мадам легла вчера спать очень поздно, ей полезно полежать в постели, чтобы выглядеть свежей для поездки на остров Ил-Пай.
Закутавшись в плащ и накинув на голову капюшон, миссис Армистед покинула дом; вместо рынка она сразу направилась на улицу Сент-Джеймс, где жил мистер Фокс. Его слуга, знавший, что мистер Фокс всегда принимал ее в такое время, впустил женщину и отправился сообщить своему господину о ее приходе.
— Проводи ко мне эту даму, — сказал мистер Фокс; миссис Армистед слегка удивилась тому, что ее провели в его спальню.
— Я редко встаю до одиннадцати часов,— сказал ей Фокс; действительно, на нем была не слишком чистая льняная пижама. Миссис Армистед с возмущением подумала, почему слуги не заменят засаленную пижаму новой. Его густые черные волосы были взъерошены.
Он улыбнулся, заметив ее изумление; она думала, что скрыла его, но оно все же проявилось на долю секунды.
— Да,— сказал он,— будь я женщиной, вы имели бы право назвать меня неряхой.
— Сэр!
Засмеявшись, он взял миссис Армистед за плечи и изучающе посмотрел на ее лицо.
— Известно ли вам, миссис Армистед, что когда-то я, мой друг Ричард Фитцпатрик и мой кузен граф Карлайл считались тремя самыми элегантными мужчинами Лондона? Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Посмотрите на меня сейчас. Вы не смогли бы назвать меня самым хорошо одетым мужчиной Лондона.
— Сейчас я бы вовсе не назвала вас одетым, сэр.
— Перестаньте называть меня сэром,— сказал он.— А я отказываюсь называть вас миссис Армистед.
— До того, как я вышла замуж за мистера Армистеда, меня звали Элизабет Бриджит Кейн.
— Ну, Лиззи, теперь, после вашего официального представления, я рад тому, что мы становимся добрыми друзьями.
— Я пришла сказать вам, что миссис Робинсон собирается оставить сцену.
Фокс состроил гримасу.
— Шеридану это не понравится. Дела у него идут успешно. Все хотят посмотреть на миссис Робинсон. Хотя публика и не уверена в этом, ходят слухи, что она — любовница принца Уэльского.
— Когда принц отделится от родителей, он предоставит ей дом.
Фокс кивнул.
— Их маленький роман развивается но плану. Есть и другие дела.
Он пристально посмотрел на нее. Она знала, что это должно произойти. И, конечно, это не станет концом. Их связывало нечто большее, нежели его сиюминутное желание овладеть красивой служанкой и ее нежелание обидеть важного человека.
Он приблизился к ней, и она не отошла. Он взял миссис Армистед за руку, и она не убрала ее.
***
Шеридан сидел в театре в своем кабинете среди афиш, пьес, присланных для прочтения, и счетов, которые он игнорировал, потому что не мог их оплатить.
Он удивился, когда ему сообщили о приходе мистера Чарльза Джеймса Фокса. Они были знакомы и восхищались друг другом; однако их интересы весьма различались. Шеридан следил за политическими событиями со сдержанным интересом; Фокс посещал театр от случая к случаю; Шеридана, который был вигом, впечатляли ловкие маневры Фокса, а последний отдавал должное автору «Школы злословия» и «Соперников».
Но почему, спросил себя Шеридан, этот важный господин счел необходимым нанести сей визит?
— Я к вашим услугам, мистер Фокс,— сказал драматург.
— А я — к вашим, сэр. Надеюсь, я выбрал не слишком неудачное время для посещения?
— Любое время удачное для принятия господина Фокса. Гость улыбнулся, давая понять, что они могут обойтись без формальных любезностей.
— Вижу, дела тут идут отлично,— сказал мистер Фокс.
Он знал, что долги Шеридана растут, несмотря на успех. Шеридан был игроком и бонвиваном. По масштабу своего интеллекта драматург был ровней Фоксу. Такое духовное родство встречалось редко.
Шеридан, знавший, что Фоксу известно о его финансовых затруднениях, пожал плечами и кивнул в сторону скопившихся счетов. Нет смысла оправдываться перед человеком, постоянно находившимся в аналогичном положении.