— Вы уже видели Дега? — спросил смотритель.
Мориарти кивнул.
— Для меня это честь. Большая честь.
— Боюсь, директор и комитет радуются меньше, — усмехнулся смотритель. — Что касается меня, то скажу откровенно: не знаю. Я здесь всего лишь работаю. И в искусстве не разбираюсь. — Он пожал плечами и двинулся в сторону галереи Аполлона.
Через пять минут горизонт расчистился окончательно, а Мориарти с некоторым удивлением обнаружил, что вспотел. Посмотрел на руки — они дрожали. Уж не сдают ли нервы? Он огляделся, прислушался и снова открыл потайное отделение. Чувства обострились до предела. Он ощущал сухой запах, видел кружащие в воздухе пылинки, слышал, как где-то вдалеке что-то упало на пол. Дойдя до картины, Мориарти снял ее с крючьев. Сердце колотилось так сильно, что заглушало все прочие звуки. Рама оказалась более тяжелой, чем он ожидал, но никаких других трудностей не возникло.
Профессор поставил картину к стене, повернул и увидел те самые четырнадцать скоб, о которых говорил Гарри Аллен. На секунду он замер, уловив странный, незнакомый звук, но то было всего лишь его собственное дыхание. Поработав плоскогубцами, Мориарти отвернул скобы, освободил деревянную панель и легонько нажал с тыльной стороны. Картина мягко упала на подставленную ладонь.
Держа ее в руке, он испытал возбуждение, сходное с сексуальным. Очнувшись от секундного оцепенения, Профессор торопливо вернулся к футляру, вынул из тайника копию Лабросса и положил на ее место подлинную «Мону Лизу». Потом снова подошел к стене и аккуратно вставил копию в раму. В какой-то момент сердце дрогнуло и остановилось — картина не входила. Он нажал посильнее и облегченно выдохнул — получилось. Мориарти снова взялся за плоскогубцы, повернул скобы, закрепил копию в раме и повесил картину на крючья.
Он уже убрал плоскогубцы в тайник, когда из комнаты с фресками донесся звук шаркающих шагов. Профессор опустился на колено, закрыл панель и сделал вид, что ищет что-то в футляре. Смотритель медленно подошел к нему сзади и остановился. Сколько прошло времени? Мориарти не знал. В воздухе все так же беззаботно кружились пылинки, издалека доносились приглушенные звуки.
— Шарло сказал, что вы завтра не придете, — проворчал смотритель.
Мориарти медленно выдохнул и задержал дыхание. В ушах стучало. Надо взять себя в руки.
— Не приду. — Он коротко хохотнул, входя в привычный образ Моберли. — Работа закончена, больше мне делать здесь нечего.
Задержавшись еще немного в Салоне Карре, чтобы не вызвать подозрения поспешным уходом, Профессор вышел наконец из Лувра со свисающим с плеча черным футляром. Глядя на пересекающего Плас-дю-Карусель долговязого мужчину, скособочившего под тяжестью фотографического оборудования, никто бы и не подумал, что он уносит величайший из шедевров Леонардо да Винчи.
Двумя днями позже английский фотограф Моберли покинул Францию — и фактически исчез с лица Земли, — а Мориарти вернулся домой, на Альберт-сквер, чтобы спрятать сокровище в надежном тайнике. Порой, сидя за столом и глядя на портрет женщины с загадочной улыбкой, он испытывал странное чувство: неужели она моя? Только здесь, в Лондоне, его оставило наконец то чудовищное напряжение, в котором пришлось жить последние дни. Теперь только он один во всем мире, знал, где находится подлинная «Джоконда», именуемая так же «Мона Лизой». Знал он и то, что никто не увидит оригинал до тех пор, пока не будут закончены счеты с Жаном Гризомбром, предавшим его несколько лет назад. Но чтобы привести в действие план мщения, требовалось снова — и как можно скорее — вернуться в Париж. На этот раз Профессор отправился во Францию, приняв обличье другого персонажа из имеющегося в его распоряжении репертуара — американского джентльмена, владеющего огромным состоянием.[39]
Американец не стремился ни произвести впечатление, ни привлечь к себе внимание. Ношу громадного богатства он нес с достоинством и легкостью человека, привыкшего к ней с ранних лет. В его манерах не было ни агрессивности, ни показушности, столь свойственных многим приезжающим в Европу американцам, сделавшим быстрые деньги на золоте или железных дорогах и теперь считавших себя вправе смотреть свысока, распоряжаться, угрожать и раздавать указания, словно обретенное мимоходом богатство и есть истинный ключ к жизни — увы, слишком часто так оно и есть.
Представительный, слегка полноватый, темноволосый, лет около пятидесяти, с пухлым, пышущим здоровьем лицом и мягким голосом — таким он прибыл в Париж. Преображение не заняло много времени — подкладка под одежду, тампоны под щеки, небольшая косметическая процедура, окраска волос и очки в толстой роговой оправе. Менять голос Мориарти научился давно. Теперь, согласно имеющимся документам и кредитным письмам, он был Джарвисом Морнингдейлом из Бостона, штат Массачусетс, и путешествовал с секретарем, которого называл просто Гарри. Апартаменты на его имя были заказаны в парижском отеле «Крильон».
Репутацией города удовольствий Париж в первую очередь обязан Монмартру начала девяностых. Именно туда, а также на улочки, прилегающие к знаменитой площади Пигаль, устремляются прежде всего приезжие и туристы, жаждущие своими глазами увидеть скандальные места, слухи о которых распространялись по всему западному миру с конца 1880-х. На Монмартр в свой первый вечер в Париже направился и Джарвис Морнингдейл. Вот только целью его поисков был не грех, а человек, которого, как ему было известно, всегда тянуло туда, где грех цветет пышным цветом.
Зима 1897 года выдалась холодной и сырой, но развлекательные заведения и кафе не страдали от отсутствия посетителей. Не было исключением и кабаре. Около одиннадцати Морнингдейл устроился за столиком неподалеку от сцены, на которой девушки с энтузиазмом исполняли популярный канкан: задирали юбки, кружились в
В ее глазах блеснул огонек.
— Раньше я вас здесь не видела. Откуда вы меня знаете?
— Такой у меня бизнес. Вас это беспокоить не должно.
Как и вы, я здесь по делу.
— Да? — Назовите вашу цену — я дам вдвое большую.
И вы можете взять моего друга.
Сюзанна оценивающе, словно выбирала жеребца для конюшни, посмотрела на Гарри.
— Что еще?
— Я приехал издалека с предложением для одного вашего друга. Не спрашивайте, откуда я его знаю, но его имя известно даже в Америке. Как мне найти Гризомбра? Найти его легко. На рю Верон есть кабаре. Небольшое, как и все там. Называется «Мезон вид». По вечерам он обычно ходит туда. Думаю, само заведение ему и принадлежит, как и многое другое на Монмартре. — Не выказывая больше интереса, она повернулась к Гарри Аллену. — У вас хороший друг. Вам повезло получить такой подарок.
Морнингдейл негромко рассмеялся и на какое-то время утратил над собой контроль; голова его по-змеиному задвигалась из стороны в сторону.
— Давай, Гарри. Обещаю, на Альберт-сквер никто ничего не узнает. Про Сюзанну Цыганку говорят, что она стоит каждого потраченного су. — Он снова усмехнулся, высыпал на стол горсть монет, допил шампанское и собрался уходить.
— Вы сами справитесь? — Гарри с беспокойством взглянул на хозяина.
— Не тревожься. Я бывал в местах поопаснее Монмартра. Развлекись. Увидимся утром в отеле.
Площадь Бланш встретила пронзительным холодным ветром. На другой стороне улицы топтались несколько извозчиков; пара гнедых служила им вместо жаровен. От группки толпившихся на углу проституток отделилась одна, видимо, посчитавшая одинокого прохожего легкой добычей.
— Привет,
Дорогой Жан, рекомендую вам моего американского друга, Джарвиса Морнингдейла. Человек он очень богатый, и у него имеется предложение, которое, полагаю, следует принять скорее вам, чем мне. Заверяю, что о каких бы суммах ни шла речь, вы свое получите. Насчет денег он не шутит. Ваш покорный друг, Вилли.
Официант еще не успел отойти от столика, как Гризомбр уже нетерпеливо вскрыл конверт и бросил взгляд в сторону Мориарти. Потом медленно, словно столкнулся с малопонятным текстом на латыни, прочел письмо и поднял голову. На этот раз взгляд его задержался на американце с явным интересом. Мориарти поднял стакан. Гризомбр бросил что-то телохранителю и кивнул, приглашая Профессора к своему столу.