К понятному беспокойству добавлялась досада, потому что именно сегодня она собралась сообщить ему важную новость, для чего прорепетировала каждое слово и собрала всю смелость. И вот, совершенно неожиданно, ее лишили возможности высказаться. Бриджет даже попыталась задержать мужа, указав на то, что спешить некуда, и то, что он собрался сделать сегодня, можно с таким же успехом перенести на завтра. Разумеется, ничего не получилось. И о чем она только думала? На первом месте у Берта Спира всегда стояли другие дела.
— Отправляйся-ка ты лучше в постельку, а я, когда вернусь, постараюсь тебя не разбудить.
Перед тем как уйти, он крепко обнял ее, и она почувствовала, как что-то твердое и тяжелое, лежавшее у него в кармане, надавило ей на грудь. Пистолет. Тревога удвоилась. Муж отправлялся в темный, опасный город, даже не догадываясь о ее состоянии. Двойное, за него и за себя, беспокойство не давало уснуть, и ночь казалась бесконечной.
В другой части города, в доме 63 по Кинг-стрит, не спалось и еще одной женщине. Вот только причина волнения здесь была счастливая. Сильвия Кроу знала, что завтра увидит мужа, пароход которого уже входил в устье Мерсея. Прибыв утром в Ливерпуль, Энгус Маккреди Кроу даже увидел мельком пришедшую днем ранее «Ауранию», но он и представить не мог, что следует за Мориарти буквально по пятам. Впрочем, радостные мысли Сильвии блуждали вдалеке от служебных обязанностей мужа и злодеев, поимке коих он отдавал столько энергии и времени. Она думала лишь о том, что увидит его завтра, и о тех сюрпризах, что приготовила для него.
Имя Фолкнера было хорошо известно в Лондоне. В некоторых кругах оно даже служило чем-то вроде пароля. Всего Фолкнер управлял тремя заведениями. Самым простым и доступным считалось то, что располагалось у Большого восточного вокзала — здесь клиентам предлагались горячие и холодные ванны и душ. На Вильерс-стрит, 26, находилось другое, более изысканное, специализировавшееся на ваннах с морской водой и имевшее серную баню, русскую парную и султанскую баню. Третье помещалось посередине между первыми двумя, на Ньюгейт-стрит. Здесь можно было помыться за шиллинг, искупаться за девять пенсов, принять холодный или горячий душ также за шиллинг и насладиться всей роскошью турецкой бани за два шиллинга и шесть пенсов.
Берт Спир заплатил за турецкую баню, но дойти успел только до раздевалки, где и увидел служителя, встреча с которым была единственной причиной его прихода. Этим служителем был здоровенный верзила с изуродованным ухом и ладонями величиной с лопату.
— Ну и ну. Кого я вижу. — Спир радушно улыбнулся.
— Берт! Чтоб мне сдохнуть! Вот уж не ждал…
— А ты, значит, здесь. Сюрприз. Ты как, заработать не хочешь?
— Только скажи, что делать, — не задумываясь, ответил Терремант.
— Мне нужны люди. Ты и еще пяток парней. Из тех, с кем работали раньше. Поздоровее да покрепче.
— Считай, что они у тебя уже есть. Это не для…
Спир остановил его жестом.
— Адрес запомнишь?
— Память у меня отшибает, только когда пилеры[24] привязываются.
— Вот и хорошо. Завтра вечером. В десять. И не все сразу. Двумя группами. Дом пять, Альберт-сквер. Это по ту сторону Ноттинг-Хилла.
— Работа?
— Ты ее уже получил. Постоянную.
Широкая физиономия Терреманта расплылась в довольной ухмылке.
— Как в прежние времена, а? — Он легонько двинул Спира в плечо громадным кулаком.
— Точно, как в прежние времена. Увидишь старых знакомых. Но имей в виду — рот надо держать на замке. Если что, прихлопнут как муху.
— Ты же меня знаешь — глух и нем.
Спир пристально посмотрел на давнего знакомого. Терремант мог запросто поднять его одной рукой и переломить о колено, но он знал Спира как человека весьма уважаемого. Имея репутацию безжалостного экзекутора, Терремант всегда старался избегать неприятностей с теми, кого Мориарти называл своей преторианской гвардией.
— Значит, до завтрашнего вечера.
Спир улыбнулся, кивнул и отправился дальше, в места, далеко не столь полезные для здоровья, как турецкие бани Фолкнера.
С 1850-х лик Лондона претерпел некоторые изменения. Под напором строителей отступили и даже полностью исчезли многочисленные трущобы, эти рассадники зла и порока. Однако перепланировка шла не так быстро, как хотелось бы, и в городе еще сохранялись улицы и напоминающие лабиринты переулки, куда полицейские заходили только парами, а чужака заносили разве что глупость или случай.
Впрочем, Эмбера такие районы не пугали. За тридцать с лишним лет ему доводилось бывать в местах пострашнее и, что еще важнее, выходить оттуда целым и невредимым. Такая неуязвимость присуща обычно тем, кто занимает особое место в бастионах криминального мира.
Тот факт, что Эмбера не видели в этих краях более двух лет, значения не имел и разве что удлинил его ночное путешествие по мрачным улицам, пивным, притонам, воровским кухням и ночлежкам. Куда бы он ни входил, поеживаясь от ночной сырости и прохлады, везде его узнавали, везде приветствовали — либо как равного, либо как человека более высокого статуса.
Эмбер нигде не задерживался подолгу и везде ограничивался короткими разговорами с самыми разнообразными, порой довольно неприятными типами. Иногда после таких разговоров из рук в руки переходили незаметно небольшие деньги, причем, передачи такого рода сопровождались кивками, ухмылками и подмигиваниями.
Рассвет уж брезжил, возвещая приход нового ясного дня бабьего лета 1896 года, когда Эмбер вынырнул наконец из дымного, вонючего, пропитанного парами джина мира порока с сознанием исполненного долга, чувствуя, что вновь заложил основы сети, бывшей некогда предметом гордости и чести профессора Джеймса Мориарти, невидимой сети, снабжавшей его последними новостями и информацией касательно как защитников, так и врагов криминального подполья.
Солнце поднималось все выше, и в десять часов утра того же дня стайка уличных сорванцов подлетела к дому 221-б по Бейкер-стрит и после недолгого ожидания, сопровождавшегося настойчивым стуком в дверь, была впущена и препровождена к мистеру Шерлоку Холмсу. Через пятнадцать минут та же ватага высыпала на улицу, но теперь некоторые счастливчики уже сжимали в кулачках серебряные монетки — награду за собранную для Холмса информацию. Оставшись один, детектив некоторое время провел у себя в комнате, играя на скрипке и обдумывая полученные данные.
По мере того, как утро катилось к полудню, произошло несколько связанных между собой событий. В начале одиннадцатого Мориарти вышел из дома на Альберт-сквер в сопровождении Бертрама Джейкобса и Альберта Спира, дабы провести ряд встреч, в результате которых часть содержимого большого кожаного кофра обратилась в звонкую имперскую монету.
Всего посещений удостоились трое: старый еврей Солли Абрахамс, с которым Профессор неоднократно имел дело в прошлом, и двое владельцев закладных лавок — на Хай-Холборн и возле Олдгейта.
В одиннадцать на Альберт-сквер вернулась Сэлли Ходжес — она ушла отсюда рано утром — с двумя худенькими и бледными девчушками, которым никак не могло быть больше четырнадцати или пятнадцати.
При всей своей чахлой наружности девочки — а это были сестры-сироты и звали их Марта и Полли Пирсон — без умолку болтали и с трудом сдерживали распиравшее их волнение, спускаясь вслед за Сэл в кухню, где сердитая Бриджет пыталась в одиночку управиться с сотней свалившихся на нее забот.
— Ну, первое, что с вами надо сделать, это подкормить, — объявила Бриджет после того, как близняшки сняли шали и явили себя в истинном виде. В голосе суровой домоправительницы прозвучали, впрочем, и сочувственные нотки; Бриджет вспомнила, какой сама впервые предстала перед Профессором — худая, избитая, грязная. — Вас с улицы привели?
— Нет, мэм, — дуэтом ответили сестры.
— Что ж, в прислугах вы точно не были, поэтому придется учить вас всему с самого начала. Готовы работать?
Девчушки согласно закивали.
— Еще б вы были не готовы. Ладно, возьмите себе по миске супу да по куску хлеба. Вон там. Садитесь за стол, а мы подумаем, что с вами можно сделать.
Орчард-стрит лежит между шумной Оксфорд-стрит и сдержанной, респектабельной Портман-сквер — тихий приток, ведущий от бурливой деловитой реки к спокойному богатому озеру.
Примерно на середине ее, если идти от Оксфорд-стрит по правой стороне, располагалась небольшая аптека, аккуратненькая, беленькая, с витриной, заставленной пузырьками, бутылями и банками с разноцветными жидкостями: красными, желтыми, голубыми и зелеными.
В аптеке никого не было, и Ли Чоу, войдя, решительно закрыл за собой дверь, быстро повернул ключ и опустил серую штору с надписью «ЗАКРЫТО». Аптекарь, невзрачный и не отличающийся опрятностью мужчина средних лет с клочком легких, как пух, волос на затылке и опасно балансирующими на кончике носа очками, убирал с полки бутыль с этикеткой «Пумилиновая эссенция». На той же полке стояли «Эликсир Рука», «Пилюли из одуванчиков Кинга», «Облегчающий сироп Джонсона» и загадочный «Бальзам из конской мяты Хеймана», неизменно возбуждавший у Ли Чоу живой интерес.
— Здластвуйте, мистел Биг-Ноль. — Фамилию китаец произнес аккуратно, по слогам.
Аптекарь обернулся и замер, как человек, только услышавший недобрую весть, — с открытым ртом и растерянным выражением на лице.
— Вы здоловы, мистел Биг-Ноль?
— Я… я не желаю видеть вас здесь.
Предупреждение — или даже угроза, если аптекарь имел в виду именно это — прозвучало неубедительно, поскольку лицо мистера Бигнола приобрело вдруг землистый оттенок, какой бывает обычно у погребального савана.
— Давно не виделись, мистел Биг-Ноль.
— Вы должны уйти. Сейчас же. Пока я не позвал полицейского!
Ли Чоу рассмеялся, словно услышал добрую шутку.
— Полисейского вы не посовете. Думаю, вы все-таки выслусаете меня.
— У меня приличный бизнес.
— Вы есё обслузиваете тех клиентов, котолых я вам пливел.
— Мне не нужны неприятности.
— Неплиятности вы узе полусили. За те два года, сто меня сдесь не было, вы холосо заработали.
— Вы тут ни при чем.
Китаец как будто задумался ненадолго. Аптекари — люди полезные. Они всегда могут добыть то, что трудно найти где-то еще, и за их приватные услуги многие готовы платить большие деньги. Потом он пожал плечами и повернулся к двери.
— Ладно. Я уйду. Оставлю вас в покое. Но вас сколо навестят. До свиданья, мистел Биг-Ноль.
— Вы на что намекаете?
— Ни на сто. Плосто говолю, сто к вам плидут длузья. Заль. Такая холосая аптека. Так систо. Но сколо яблоски завоняют, а потом и полисия плидет. Поняли?
Бигнол понял — воображение у него было богатое.
— Подождите. Минуточку. Я дам вам денег.
Китаец покачал головой.
— У меня есть деньги, мистел Биг-Ноль. Я сам дам вам денег, если оказете услугу.
— Но я…
Ли Чоу медленно повернулся, подошел к прилавку и наклонился к застывшему в страхе аптекарю.
— Вы есё даете белый полосок мистелу Холмсу?
Бигнол настороженно кивнул.
— А мистел Уотсон до сих пол об этом не знает?
Аптекарь вздохнул, словно, делясь с кем-то этой информацией, снимал с души камень.
— Не знает.
— Вы есё полусаете опиум от моих людей?
Снова кивок.
— Да.
— И клиенты у вас все те зе?
— Да.
— А мозет, и новые есть?
— Один-два, не больше.
— И опеласии вы тозе делаете? Избавляетесь от младенсев?
— Только по крайней необходимости.
— Холосо. А тепель поговолим, как будет дальсе.
Лишь через полчаса Ли Чоу вышел из заведения на Орчард-стрит и вернулся в дом на Альберт-сквер с хорошими новостями для своего хозяина. В большой игре мщения и воздания был сделан еще один ход.
Вечером Ли Чоу и Эмбер пришли к Профессору с отчетом. Многие из тех, кто работал на Мориарти раньше, вернулись в строй, и теперь раскинутая по всему городу сеть информаторов ловила слова и жесты, намеки и слухи, и каждый, кто приходил с уловом, получал пусть небольшую, но регулярную плату.
Особой популярностью у этих людей, мужчин и женщин, пользовалась Сент-Джордж-стрит, некогда печально знаменитый Рэтклифф-хайвэй, где располагалось заведение под названием «