Он тонул, утопал в этих озерах, желание, охватившее его, причиняло ему физическую боль.
В ее глазах погасли искорки смеха и мелькнул страх. Он увидел это. Совладав с собой, быстро встал и помог подняться Рейвен. Вывод, который мелькнул у него, был неутешителен: ничего не изменилось, противостояние между ними продолжается. И значит, сдерживая себя, он должен будет продолжать мучиться. К чему это приведет в конце концов, никто не знает…
Так оно и продолжалось еще несколько дней: он заставлял себя вставать как можно раньше и ложиться далеко за полночь, чтобы как можно меньше времени проводить с женой на одном ложе. Старался, чтобы их пути реже пересекались, чтобы они меньше разговаривали друг с другом.
Но, увы… Все его уловки, как и раньше, были напрасны. Он должен был честно признаться самому себе, что еще ни одна женщина не притягивала его с такой силой. Ни одна женская улыбка или касание руки не поднимали такую бурю чувств.
Все это так, и тем не менее он не должен совершить ужасную, непоправимую ошибку: позволить себе влюбиться в нее. Это прямая дорога в ад: ведь наверняка она не ответит на его чувства. Оттолкнет — и он окажется в положении своего брата, с той только разницей, что не посчитает возможным и нужным брать реванш, мстить.
Тем утром он снова послал ко всем чертям доводы и резоны, которыми пытался сдерживать свою страсть. Потому что она оказалась сильнее всех на свете доводов.
Это произошло, когда, проснувшись, он обнаружил, что Рейвен во сне крепко прижалась к нему. Такое уже бывало за эти дни, но на сей раз вспыхнувшее в нем желание совершенно сжигало его.
Некоторое время, тщетно стараясь успокоиться, он лежал неподвижно, испытывая одновременно целую гамму чувств: обиду, злость, нежность, беспомощность…
И вот она пошевелилась, открыла глаза… и сразу попыталась отодвинуться от него. Не пытаясь ее удержать, он тихо проговорил:
— Не отстраняйся. Так теплее.
Она уступила его просьбе, но тело ее напряглось, он ощущал это. Погладив ее по волосам, он так же негромко произнес:
— Никак не могу понять, что заставляет тебя так бояться близости со мной?
Она опустила глаза, чтобы не видеть его лица, и ответила:
— Я уже говорила вам. Я боюсь и не хочу следовать по пути моей матери: предаваться чувству, заранее зная его безысходность.
— Но почему… — начал он и осекся, не зная, что сказать. Потом спросил о другом: — Ты никогда не говорила мне о муже твоей матери. Он ведь не был твоим настоящим отцом?
Смятение исказило ее черты.
— Дед уже рассказал вам?
— Он только упомянул о том, что сожалеет, что заставил твою мать выйти замуж за этого человека. За Кендрика. Ты не любила его?
— Он был мне безразличен… И я ему тоже. Но он не давал мне забыть о том, что я не его дочь.
— Был жесток с тобой?
Она ответила не сразу.
— Пожалуй, нет, — сказала потом. — В телесном смысле нет. Он ни разу не поднял на меня руку. Просто постоянно напоминал, что я незаконнорожденная. Прилюдно называл меня дочерью, а дома, когда никто, кроме нас с мамой, не мог его слышать, я была для него внебрачной, побочной. — Голос ее задрожал. — Позднее я поняла: этим он хотел как можно больнее ранить маму, чья постоянная печаль и отрешенность причиняли ему страдания.
Рейвен говорила все это отвернувшись, и Келл, осторожно приподняв ей подбородок, заставил ее посмотреть на него. Он хотел увидеть ее глаза.
— Это было главной причиной того, что вы решили выйти замуж за герцога? — прямо спросил он.
— В значительной степени. — В ее глазах, в искривленных губах чувствовалось презрение к самой себе.
На этот раз она молчала довольно долго, снова отвернув лицо, и Келл не торопил ее.
— «Дитя любви» — так называла меня мать, — проговорила она потом. — Звучит красиво, но я не могла не чувствовать своей ущербности. Ведь я была рождена вне законного брака. Избавиться от этого клейма, как внушала мне мать, а после ее смерти мои родственники, можно было только через замужество. Если обретешь титул…
Голос Рейвен был еле слышен, словно каждое слово давалось с великим трудом.
— Мама считала виноватой во всем только себя, свою несчастную любовь. Она заклинала меня никогда не следовать по ее пути и сделать все, чтобы вернуться в то общество, к которому я принадлежу по рождению… — Голос ее немного окреп. — Я уверяла ее, что для меня это не имеет никакого значения, но она настаивала. Взяла с меня слово… Я держала ее руку, когда мама умирала, и она умоляла меня поклясться, что выйду замуж за человека с титулом… Я не хотела этого, но клятву дала. — Она сделала усилие и слегка улыбнулась, но тут же улыбку сменили слезы. — Вы сами знаете, чем все это кончилось. Я нарушила клятву…
Келл гладил ее по голове, жалея и в то же время ощущая протест: ему было непонятно и неприятно чувство бесконечной вины, охватившей мать Рейвен перед смертью. Ведь, по существу, она принуждала дочь продать себя, свое тело и душу, за титул. Да и дочь тоже… Зачем она дала эту нелепую клятву, если, как сама говорит, для нее все эти сословные штучки не имеют никакого значения?.. Наверное, она такая же, как и они, эти напыщенные аристократы. Ей никогда не вырваться из их круга… А он… при чем тут он?..
И все же он испытывал жалость к ней. Нежность. Хотел помочь ей уйти от прошлого, забыть его и жить… Как? Ну хотя бы быть более спокойной и свободной в своих чувствах.
— Тебе незачем осуждать себя за нарушение обещания, данного матери, — сказал он.
— Я знаю, — ответила она сквозь слезы, — тут нет моей вины. Так сложились обстоятельства. Но еще мама заклинала меня не следовать ее примеру, не отдавать себя целиком мужчине и тому, что называется любовью… Что длится какое-то мгновение, но делает тебя бессильной и беззащитной.
Голова Рейвен прижималась сейчас к плечу Келла, и он сказал, касаясь губами ее волос… сказал неправду:
— Тебе не стоит опасаться, что между нами возникнет любовь. Я уже говорил, это чувство мне незнакомо. Пусть распоряжается только плоть.
Рейвен отстранилась от него, повернулась на левый бок, снова посмотрела ему в лицо. Такие знакомые, чтобы не сказать дорогие, черты: чувственный рот, твердый подбородок, ужасный шрам на скуле, и глаза — пронзительные темные глаза с непомерно длинными, не мужскими, ресницами.
Как хотелось ей ринуться в его объятия, забыв обо всем — о своих клятвах и опасениях, о прошлом своей матери, о сословии, к которому они с ней принадлежат.
Непроизвольно она протянула руку, коснулась его губ, щеки со шрамом, волос.
Она молчала. Он тоже не произносил ни слова. Потом осторожно поднялся с постели. На нем не было рубашки, только исподнее в обтяжку. Она не могла не смотреть на его красивое сильное тело. Подойдя к камину, Келл помешал дрова. Огонь разгорелся немного сильнее, и сразу волны тепла дошли до кровати. Затем он скрылся в туалетной комнате и через минуту вышел оттуда с черным бархатным мешочком в руке.
— Решай сама, — сказал он.
В комнате стало тепло. Даже жарко. Или это жар собственного тела так согревал Рейвен? А может быть, черное пламя, рвущееся из глаз Келла?
Никто из них не знал, сколько прошло времени, прежде чем она едва слышно произнесла:
— Ну, может быть, еще раз…
Он улыбнулся и опустился рядом с ней на постель. Его губы, его руки…
— Келл…
Это был полупризыв, полупротест.
— Только наслаждение… — прошептал он, овладевая ею. — Только… мы оба знаем это…
— Да, — простонала она в ответ.
Глава 18
Дни шли, снежный покров уменьшился, дороги стали почти проезжими, и можно было возвращаться в Лондон.
Как и прежде, Келл проводил вечера в своем клубе, а ночи в собственной спальне. Он помнил — не мог забыть, как Рейвен произнесла в их предшествующую совместную ночь: «Ну может быть, еще раз…» Возможно, даже добавила: «В последний раз».
Однако Рейвен, которая желала, чтобы он так поступил, все же не чувствовала себя так, как ей хотелось. Как предполагала. За время пребывания в имении деда она привыкла к более тесному общению с Келлом. Сейчас ей этого не хватало.
С Новым годом пришли новые морозы, каких, как принято говорить, не помнили старожилы. Даже Темза покрылась крепким льдом, что особенно радовало любителей кататься на коньках. А еще вызывало радостные предчувствия то, что надоевшая всем бесконечная война с Наполеоном шла к победному завершению.
Наиболее близких друзей Рейвен в Лондоне сейчас не было, зимние виды развлечений ей были неизвестны, конные прогулки пришлось прекратить из-за морозов. Она тосковала и была не в лучшем расположении духа. И потому чаще, нежели раньше, думала о Келле, вспоминала его лицо, голос, его прикосновения… Свои ощущения от близости с ним. И боролась с ними в душе.
У Келла происходила собственная битва с самим собой, и настроение тоже было так себе, хотя дела в клубе шли на удивление хорошо. Праздничные дни и погода способствовали этому. Он тоже не мог забыть дней, проведенных с Рейвен, и той, последней, ночи. Думал он и о ее незаконном происхождении и искренне жалел ее, зная, что это означает — особенно для людей ее круга.
Это привело его к мысли, которая никогда раньше не приходила ему в голову. Да и не могла прийти при его отношении к тому человеческому сообществу, которое называется кратким словом «знать». Но ради Рейвен, ради ее душевного спокойствия он, к собственному удивлению, готов был забыть о своих принципах.
О чем идет речь? О том, чтобы купить титул для Рейвен. Да-да, именно купить. У него сейчас есть деньги, а у принца-регента, как он недавно услышал, опустели сундуки в результате расходов на две войны. К тому же упрямый парламент не очень-то раскошеливается в ответ на его просьбы. За кругленькую сумму, Келл был почти уверен, он будет возведен в рыцарское достоинство и получит титул «сэр». Или, на худой конец, станет бароном.
О своем намерении он поговорил с Джереми Вулвертоном, когда тот вернулся в Лондон в конце января.
— Думаю, это будет не трудно, — сказал тот, не скрывая своего удивления. — Один мой дружок получил недавно титул графа, одолжив принцу кругленькую сумму, на возврат которой нет никакой надежды. Если хотите, я замолвлю ему словечко и о вас. Но все же я не понимаю, ведь вы никогда…
Келл криво усмехнулся.
— Я и сейчас так же смотрю на это. Однако для Рейвен эти вещи кое-что значат. Тем более мать взяла с нее клятву, что она выйдет замуж только за человека с титулом. Пускай, хоть с запозданием, так и будет.
Собеседник больше не говорил об этом, удовлетворившись тем, что ответил Келл, а он сам испытал некоторое облегчение: дело казалось почти решенным. Пусть это будет его новогодним подарком Рейвен. Пусть она улыбнется, принимая титул. Для него сейчас ее улыбка, черт возьми, стала так много значить!..
В начале февраля даже опасливые люди посчитали лед на Темзе достаточно прочным для того, чтобы устроить на нем ярмарку. Об этом оповестили газеты, и Келл предложил Рейвен принять участие в народном веселье.
Для гулянья было расчищено место возле Лондонского моста. Сразу же там появились палатки и киоски со всевозможными товарами, едой и напитками, а также качели, карусель, площадки для игры в кегли и танцев.
Все это было совершенно ново для глаз Рейвен, особенно игры «Красное и черное», «Колесо судьбы» и другие.
Келл тайно любовался ее разрумянившимся лицом, блестящими глазами — она была похожа на девочку, впервые в жизни попавшую на праздник.
— Ты скучаешь по своему острову? — спросил он.
Она взглянула на него с недоумением, не сразу поняв, о чем он говорит.
— Иногда скучаю, — ответила она потом. — Больше всего по теплу и голубому небу. Но мамы там нет, а без нее…
— И все же хотела бы когда-нибудь вернуться?
— Возможно… Англия, по правде говоря, не кажется мне моим настоящим домом. А для вас?
— Пожалуй, нет, — сказал он после некоторого раздумья и добавил: — Я бы ни одно место не назвал своим домом.
— Даже Ирландию?
— Да. Правда, мои счастливые детские воспоминания все-таки связаны с ней, однако со смертью матери… — Он, не договорив фразу, умолк. — Когда я вернулся туда уже юношей, — заговорил он вновь, — все волшебство этих мест для меня исчезло. Слишком тяжко мне там пришлось. А то, что я наполовину англичанин, добавляло мне неприятностей. Как здесь, в Лондоне, моя ирландская половинка.
— А побывать на островах Карибского моря вам никогда не хотелось? — вдруг спросила она.
Келл улыбнулся прозвучавшему по-детски вопросу.
— Наверное, хотелось. Погреться на солнце, поваляться на теплом песке…
Когда они возвратились домой, Рейвен предложила выпить вместе чаю, чтобы согреться после страшного для нее мороза.
Они сидели в гостиной и продолжали легкую, непринужденную беседу, что так редко случалось с ними. В середине разговора Келл увидел вдруг рапиры, лежащие на боковом столике у стены, и с недоумением спросил, не знает ли она, как они сюда попали. На что Рейвен, покраснев, призналась, что взяла их для того, чтобы тренироваться самой.
— Надеюсь, вы не против?
— Нисколько, — заверил Келл. — Только с кем вы это делаете? С О'Малли?
— Немного. А еще Джереми Вулвертон обещал позаниматься со мной.
В глазах Келла мелькнула досада.
— Я бы тоже мог это сделать, — сказал он.
— О, я не хотела вас тревожить, Келл.
— Какие разговоры! Я только жду вашего приглашения, миледи. Может, начнем прямо сейчас?
Удивленная, Рейвен кивнула:
— Как мило с вашей стороны. Я еще не до конца согрелась даже после чая.
Не откладывая дела в долгий ящик, Келл снял куртку, жилет и остался в белой рубашке, красиво оттеняющей его смуглое лицо. Рейвен залюбовалась им.
Это, однако, не помешало ей по команде Келла взять одну из рапир с тупым наконечником и принять вызов: ответный удар, ответ с прямым уколом, с обманом, парирование… Только сегодня все шло у нее не так, как бы ей хотелось, как бывало во время предыдущих уроков. Да и сосредоточиться мыслями на ударах рапирой она не могла, поэтому совсем не удивилась и даже не огорчилась, когда рапира вылетела у нее из руки, а затупленный клинок противника коснулся шеи.
Келл улыбался. Конец его рапиры дразняще скользил вниз по ее телу, легко касаясь груди, живота… В его глазах был призыв.
Внезапно он отбросил рапиру и, схватив Рейвен за плечи, тесно прижал ее к своему разгоряченному, исполненному желания телу. Его поцелуй был, как всегда, настойчив, и противостоять ему было немыслимо.
Видит Бог, она не хотела сейчас близости, не помышляла о ней, но что было делать, если ее плоть не повинуется разуму, а лишь тому, что она прочитала в его глазах, ощутила в его возбужденном теле.
Он рванул высокий воротник ее платья, отлетели пуговицы, но сейчас было не до них. Она и не думала протестовать. И вот она лежит на полу, на толстом, мягком ковре, прижатая к нему распростертым на ней телом. Она знала, что может еще остановить его, достаточно будет одного слова, но не сказала его. Потому что не могла и не хотела.
Он овладел ею с неистовой, яростной силой, и она отвечала ему так же. Кульминация наступила быстро, но была могучей, оторвавшей их от земли и унесшей на какие-то мгновения в неведомые, блаженные дали.
Но вот они вернулись обратно. Еще не поднимаясь с пола, она вспомнила, что отдалась страсти, забыв даже о необходимости предохранить себя от возможных последствий. Как неразумно с ее стороны!
Но почему?.. Почему она забывает обо всем, отдаваясь страсти, перестает контролировать себя, позволяет Келлу погружать себя в чувственный хаос?..
Но когда он снова взглянул ей в глаза и голосом, еще не окрепшим после пережитой бури чувств, сказал, что придет сегодня ночью к ней в спальню, она согласно кивнула.
У нее не было сил отказать ему. И себе… себе тоже.
В эту ночь после очередных ласк, когда он лежал рядом с уснувшей Рейвен, ему впервые пришла в голову простая, но непривычная для него мысль: а если это любовь!