– Я хочу знать, – начала Оливия и вновь замолчала. Она никогда не умела просить, как не могла позволить себе ни малейшего проявления той огромной радости, что испытывала от возвращения старшего сына. – Нам надо поговорить, – наконец сказала она. – Нам надо поговорить. Ты мог бы остаться на пару дней, может, на неделю?
Гостеприимная мать, которая не могла отказать гостю. Гостя надо принять и развлечь – так положено, и в этом смысле ничего не изменилось. Сплошным потоком будет литься вино, на стол будут подносить все новые кушанья. Вернье умер, и Клей, вероятно, не сможет его заменить, но лицо надо держать.
Флинт почувствовал укол жалости. Того чувства, что когда-то его мать умела подавлять мгновенно. Она постарела, но характером оставалась все той же.
Он не мог ей сказать «нет».
С третьего этажа, на котором располагалась ее комната, Найрин могла обозревать сады Монтелета. Она видела, как Дейн направилась к конюшне. Найрин чувствовала удовлетворение. Кузина шла тем же маршрутом, что и каждое утро. Приятно, когда люди всегда оказываются на том самом месте и в то самое время, как ты ожидаешь их увидеть.
Найрин была приятна мысль о том, что ей никуда не нужно спешить. Такая роскошная жизнь! Она и мечтать не могла об этом год назад.
Иногда предсказуемость спокойной и сытой жизни начинала действовать на нервы. Недостаток ощущений Найрин вполне восполняла тем, что мучила и дразнила отца Дейн, – это занятие приносило ей все необходимое для приятного существования возбуждение.
Все, что от нее требовалось, – это найти способ избавиться от взбалмошной девчонки – дочери Гарри – до тех пор, пока он не опомнится.
Ей требовалось прочно и безжалостно привязать Гарри к себе, чтобы в случае, если ему придется принимать решение, она была бы абсолютно уверена – он примет ее сторону.
Страсть их достигла взрывоопасного предела. Она уже успела внушить Гарри едва ли не ненависть к собственной дочери, поскольку та лишала его возможности предаваться любовным утехам.
И вот она – последняя капля. Дейн сама дала Найрин козыри в руки своими глупыми выходками на барбекю у Пурди. Все случилось как нельзя кстати. Теперь оставалось лишь заручиться поддержкой Гарри.
Найрин всегда умела рисковать. Пришло время высоких ставок. Отец вернулся из города поздно. Дсйн не знала, успел ли он что-то прослышать о злополучной вечеринке. Не было никаких вестей и от Клея. Ни извинений, ни просьбы о свидании. Дейн из-за этого сильно нервничала.
– Мисс Дейн, доброе утро.
Девушка сидела за столом одна, как обычно, и Зенона подавала ей завтрак – яйца, овсянку, фрукты и печенье.
– Мистер Гарри хочет видеть вас, мисс Дейн, сразу после того, как вы позавтракаете.
– Спасибо, Зенона.
Итак, Найрин все ему выложила, не успел он за порог ступить. Сколько же ей пришлось его ждать? И чем это, интересно знать, они занимались после того, как эта мерзавка все ему выложила?
Дейн ела медленно, и гнев столь же медленно и грозно закипал в ней. Она не знала, на кого злится больше: на Найрин или на Клея. Последний был слишком уверен в ней. А может, он все же вчера объявился и этот незнакомец убил его?
О, ей нравилось представлять эту душераздирающую сцену, поскольку Дейн вытесняла из памяти иные картины, внушавшие ей чувство вины. Те сцены, когда она в объятиях незнакомца с жадностью принимает его поцелуи.
За всю ночь она ни разу не вспомнила об этом эпизоде – ум ее был занят другим. Она упивалась ненавистью к Найрин. И вот теперь на тебе: ей придется предстать перед лицом родителя еще до того, как она сможет увидеться с Клеем или узнать о его судьбе.
Ну да ладно! Отец скорее всего будет у себя в конторе, даже если никаких дел, требующих его присутствия там, нет. Все у них шло как по маслу – толковый управляющий умело управлял рабами, был скор на расправу, и если возникали какие-то проблемы, то с ними справлялся Бастьен, а не хозяин – Гарри Темплтон.
Отцу контора была ни к чему. Дейн подозревала, что он использует это здание как убежище – место, где можно скрыться от надоевших домочадцев.
И если сегодняшним утром он решил укрыться там, то было не совсем понятно, зачем ему вызывать к себе дочь. Если только он хотел, чтобы Дейн хотя бы ненадолго оказалась вне поля зрения дотошливой Найрин. А это значит, отец впервые за долгое время принял во внимание чувства дочери, что само по себе знаменательно.
Контора располагалась в отдельно стоящем здании, вдали от дома. Окна спальни матери Дейн как раз выходили на него. Она смотрела из окна и видела мужа, идущего в контору, и женщине казалось, что все идет, как прежде.
Но это было не так. Дейн взошла на веранду – уменьшенную копию той, что украшала главное здание. Дверь была заперта. Но она никогда не запиралась, особенно если он ее ждал. В этом не было смысла. У Дейн был свой ключ.
Девушка опустила руку в карман, и вдруг что-то побудило ее застыть на месте.
Дейн овладел страх, смешанный с омерзением. Кровь бросилась к лицу.
Она отбросила запретную мысль, что закралась в голову. Что, если там кто-то еще? Поглубже вздохнув, она достала ключ и вставила в замок.
Дверь распахнулась, и дверной проем стал рамой той картины, что представала перед ней в худших из кошмаров: ее отец и Найрин. Кузина, нагая, раскинув ноги, предлагала себя, и было ясно, что ее грудь, рот, тело уже не тайна для мужчины.
Глава 2
– Бонтеру грозит разорение, – спокойно сообщила Оливия. – Мы живем в кредит от сезона к сезону, надеясь на то, что следующий урожай позволит рассчитаться с долгами предыдущих лет. Наличных денег мало, да и те, что есть, Клей постепенно растрачивает на оплату пресловутых долгов чести. В этом году или в следующем Гарри Темплтон все равно добьется своего: я приму его предложение продать Бонтер, если не найду иного выхода.
Но выход, конечно же, она найдет. Она как раз готовила почву для решения проблемы. Ей хотелось лишь, чтобы ее непоколебимый старший сын понял, к чему привели семью сначала его отъезд, а потом смерть Вернье. Ей очень хотелось, чтобы Флинт остался, но просить она ни за что не стала бы.
– Понимаю, – сказал он, сохраняя то же бесстрастное выражение лица. Он был настоящим сыном своей матери, только он знал, что она может достучаться до него, и видел замешательство в ее глазах в течение тех нескольких секунд, когда, как ей показалось, он не наблюдал за ней.
– Клей сейчас в Новом Орлеане, – продолжала Оливия, – искупает вину перед Ориндой, которую использовал в качестве дополнительного обеспечения во время последнего посещения игорного дома.
«Ах вот оно что!» Наконец в глазах Флинта вспыхнул гневный огонь – все же в нем не исчезло чувство собственности.
– Мне остается лишь надеяться, что он не проиграет ее в следующий раз, – тихо продолжила Оливия, – но ведь тебе все равно, не так ли, Флинт, мой мальчик?
– Абсолютно все равно, – равнодушно сказал он. – Еще что-нибудь хочешь мне сообщить, мама?
– Давай помолимся о том, чтобы Оринда была последней из того, что он проиграет, – спокойно сказала женщина. – Вероятно, это могло бы решить проблему проще, чем если бы я переписала Бонтер на Гарри Темплтона. Вероятно, мне не стоило так яростно бороться за то, что у нас есть. Зачем все это, если мне совершенно ясно – Клею ни до чего нет дела, а ты собрался вновь повернуться к нам спиной.
– Возможно, и так, – не стал спорить Флинт.
Она страшно злилась на него, на его упорное нежелание что-либо предпринимать. Он приехал два дня назад и продолжал вести себя так, будто он гость, впервые попавший в этот дом. Оливия не могла понять, что он при этом думает и что испытывает. Он так изменился, в то время как все остальное осталось практически таким же. Что же он видит во всем этом? Что же он чувствует?
– Флинт, – сказала она. В голосе ее не было ни командных ноток, ни оттенка мольбы. Нет, все же мольба была, потому что она произнесла одно лишь его имя.
Все верно, имя делает человеку судьбу. Он был назван в честь ее отца и походил на него во всем. Он был ее сыном, она чувствовала это, хотела этого и одновременно это отрицала. Флинт никогда не был ласковым, не был ласков он и сейчас. Но он был силен, и она нуждалась в его силе.
Оливия не хотела никаких объяснений. Все, что ей было от него нужно, – это сила, на которую она могла положиться. Но просить его об этом она не могла.
Она шмыгнула носом. «Интересно, о чем он сейчас думает?»
Нет, ей все равно. Это все равно что плести семейный круг. Он стоял особняком, и теперь Оливия перестала из-за этого переживать, перестала раздумывать над тем, как могла бы измениться жизнь, если бы не было этого двадцатилетнего отсутствия.
Она знала – Флинт должен продолжать жить своей жизнью. Его присутствие ничего не меняло, словно он вообще не приезжал.
Все! Наступил предел всякому терпению. Как только Дейн захлопнула дверь и Найрин исхитрилась извернуться так, чтобы помешать Гарри разглядеть искаженное ужасом лицо дочери, в тот долгожданный миг экстаза Темплтон понял, что ему надо делать.
Он слишком долго откладывал этот шаг, хотя друзья говорили ему, что медлить с такими делами не стоит. С него довольно жалких попыток Дейн привлечь к себе внимание. Она уже вполне взрослая женщина, надо было давно выдать ее замуж. Надо было... Разумеется, дело осложнялось болезнью ее матери, и присутствие Дейн было в равной степени необходимым и полезным, особенно после того, как с ними стала жить Найрин.
Он не винил дочь в том, что она была так сильно предана матери, да и ему тоже. Возмущала ее дурацкая детская привычка всюду совать свой нос. И еще упрямое нежелание полюбить Найрин.
Мысль о том, что Дейн покинет Монтелет, подарила Гарри приятное возбуждение. Ему больше не придется переживать из-за того, что кто-то может подслушать или застать его в неудачный момент.
Они с Найрин будут одни – наконец одни, – и никто и никогда не станет им мешать.
Он поднял глаза на любовницу, которая, соскользнув с кровати, подошла к двери и заперла ее.
– Соплячка ушла, – прошептала она.
– Мы от нее избавимся.
Найрин села к Гарри на колени и потерлась щекой о шею.
– У меня замечательная мысль.
Он попытался поцеловать ее.
– Расскажи мне.
Она крутила головой, избегая его поцелуев.
– Замечательное решение, Гарри. Такты получишь все, что хочешь.
– Скорее говори, – пробормотал Гарри. Ее тело отвлекало его.
– Клей Ратледж.
Ему показалось, что она плеснула ему в лицо холодной воды.
– Ты с ума сошла?
Найрин встала и отошла от него.
– Подумай, Гарри. Он живет по соседству, он наследник. Ты столько лет стремился получить Бонтер. Сам мне об этом говорил не раз. К тому же он ей нравится. Да не смотри на меня так, я знаю.
Найрин видела, что он не может принять ее предложение, что оно ему противно. И все же Гарри действительно пытался оценить преимущества такого исхода. Найрин внимательно следила за выражением его лица, и от нее не ускользнул тот момент, когда он смог увидеть, что сулит подобный ход: Дейн уходит с глаз долой, никчемный Клей ничему не мешает, Оливия безумствует от отчаяния, и Бонтер, требующий к себе внимания, разумеется, получает управляющего. Естественно, за процент от прибыли. Вот так он получит все, что хочет, – Найрин дело говорит.
Она злорадно усмехнулась и принялась ходить по комнате, покачивая бедрами. Она подходила все ближе и ближе...
– Но послушай, Гарри, – прошептала Найрин, – самое главное в том, – она могла бы и не произносить этих слов, поскольку оба подумали об одном и том же, – что этот брак просто убьет Оливию Ратледж.
С абсолютно ясной головой и спокойнее, чем вода в ручье, Дейн направилась к конюшне, оседлала Боя и медленно выехала из усадьбы по дороге мимо длинного пастбища.
Она решила, что не останется в Монтелете ни дня, так что пусть Клей выполняет обещание, и жениться на ней ему придется сейчас. Выгодным в финансовом отношении был Монтелет, отнюдь не Бонтер, да и отец никогда бы не дал разрешения на этот брак. Она и представить не могла, как разгневается Темплтон, узнав о ее решении.
Но все это не имело значения. Если она и любила отца, то после того, чему она стала свидетельницей, в душе все выгорело. Ничего не осталось. И терять ей теперь было нечего.
Дейн казалось, что внутри у нее все застыло – холод и спокойствие. И это было кстати. Самое подходящее состояние, чтобы принимать решение. Клей хотел ее, а ее отец хотел Найрин. Все просто. Клей ей не откажет.
Она проехала по дорожке, ведущей к плантациям тростника, простиравшимся на сотни миль.
Урожай Монтелста – залог богатства и процветания.
На мгновение Дейн стало страшно от того, что она задумала. Оставить эти поля? Но ведь далеко она не уедет: она выйдет за Клея и будет жить неподалеку, за холмом, как она всегда мечтала, как они вместе мечтали.
Оливия уже поджидала его, когда Клей вернулся из города.
– У нас гость.
– Прекрасно, мама, – беззаботно сказал он, швырнув шляпу слуге. – Папе всегда нравилось принимать гостей.
– Папа любил играть на публику, – едко заметила Оливия. – Что касается меня, то я этого никогда не любила. Впрочем, это все равно не твое дело. Надеюсь, Дюпен вернул Тебе документы?
– Мама...
– Разумеется, ты мне отдашь бумаги на хранение.
– Ну, я не могу этого сделать, мама. Я оставил их у своего банкира в Новом Орлеане.
– В самом деле? Как славно. У мистера Бертрана? Да, все верно. Он оказал твоему отцу немало добрых услуг. Конечно, он станет тебя баловать и заверять, что так будет продолжаться вечно. Урожай какого года мы кладем в его карман на этот раз? Нечего сказать? Впрочем, я не ждала от тебя объяснений.
Клей отошел к окну и, резко обернувшись к матери, сказал:
– Оринда не заложена. Признайся, мама, тебя только она и волнует.
Оливия подалась вперед.
– Что, если бы мы могли рассчитывать на более богатый урожай Бонтера? Что, если бы у нас была возможность хотя бы частично рассчитаться с долгами и подняться в глазах жителей Сент-Фоя?
– Мы уже говорили об этом, мама. Это невозможно.
– Очень интересно, Клей. А я говорила кое с кем, и мне сказали, что это возможно.
– Чепуха, – резко бросил Клей. – В округе не найдется ни одного человека, у которого нашлись бы время и силы, чтобы присматривать за еще одной плантацией.
– О, но мой гость...
– Кто этот придурок? – Клей устал от дурацкой игры в кошки-мышки.
– Это я, – произнес ровный голос у Клея за спиной.
Обернувшись, Клей увидел то, что до сих пор могло ему привидеться лишь в кошмарах: его старший брат, во плоти, который удрал, бросив их, и который вдруг объявился здесь, словно библейский патриарх, лишь для того, чтобы потребовать причитающееся ему наследство.
– Или я уйду, или пусть уходит он.
Клей выдвинул свой ультиматум вполне расчетливо. Он знал, что Оливия не переживет потери младшего сына. Она всегда обожала младшего, а для старшего на протяжении тех двадцати лет, что они жили без него, у нее не находилось ни единого теплого слова, лишь уничижения и упреки.
Предательство Флинта едва не сломило ее: она рассчитывала на то, что он сможет как-то усмирить отца. Что же касается Клея, то она с самого начала знала, что тот ничем не лучше Всрнье и ничего путного из него не выйдет.
Но Клей знал и то, что обладал тем же обаянием, тем же притягательным, непринужденным шармом, что и отец. Никто не мог устоять перед его мальчишеским обаянием, и много лет этот унаследованный от отца шарм был главной опорой в его жизни. До Бонтера ему не было дела, как и папаше. Лишь бы на жизнь хватало.
И вот на склоне лет старая ведьма решила-таки внять голосу рассудка и провернуть дело в пользу старшего братца?
Никогда!
Он уедет. Он продаст Оринду и покажет старой карге, кто тут главный.