И, что также совершенно очевидно, последствий Майка предвидеть никак не могла. Дети же, ведомые инстинктом и марципаном, занялись своими делами. Матери они верили: сдохнет, а о зубах завтра расскажет.
— Несмотря ни на что, а ребёнка я заведу, — торжественно заявила Боженка, устраиваясь вместе с хозяйкой в гостиной. — Вижу по твоему опыту, что с ними можно договориться. Только вот… историю обязательно нужно знать?
— А что, не любишь историю?
— Да как-то мы с ней не сошлись характерами.
— А потому что в школе — одни войны. Геология тоже ничего, — утешила сникшую подругу Майка. — Если человек хоть раз в жизни увидит приличный аметистовый грот…
— Не надо меня стращать. Где, позвольте узнать, я могу найти приличный аметистовый грот?
— В Бразилии, а ещё в Париже на улице Мазарини, мне одна такая рассказывала, а я ей верю. Может, вернёмся к нашим баранам?
Боженка вздохнула и отпила чуток холодного шабли. С Янушем она уже договорилась — тот не ляжет, пока она не позвонит, чтобы за ней приехать. Нога заживает и может уже давить на газ. В конце концов, наличие жены налагает определённые обязательства.
— Забыла, где я остановилась. Ах, да, что мы обе ничего не понимаем.
Майка кивнула:
— Ты заметила, кто положил планы на проволоку?
— Трудно поверить, но тот, кто держал их в руках, а значит, или Зютек, или Вертижопка.
— Оба совершенно исключаются. Насчёт любого другого ещё можно подумать. Опять же, насколько мне известно, к этой Аде никто претензий не имеет.
— Да ты что! Какие претензии? Без неё же стройка, как без рук. Она и секретарша, и сметчица, и рабочим социальная помощь, и кадровик, и бог знает, что ещё! С объекта на объект переходит и знает всё, как свои пять пальцев. Мне своей зубной щётки так не найти, как она любую бумажку сыщет, какая только понадобится! Сущий клад!
— Следовательно, покушение на неё отпадает. Покушение должно быть на Вертижопку.
Боженка внимательно изучила сначала бокал с вином, а затем сидевшую напротив подругу.
— И это покушение должна совершить ты. А тебя там совершенно определённо не было. И как прикажешь что-либо понимать?
Майка проделала ту же операцию, что и Боженка, только с упором на бокал:
— А кто там вообще был? Сможешь вспомнить?
Боженка отставила вино и принялась считать по пальцам:
— Зютек. Тип из гидрогео. Четверо или пятеро работяг из каменщиков, плотников и неквалифицированных, один вроде хромой. Охранник с собакой…
— А что собака?
— А ничего. Самое спокойное из всех живых существ. Сидела себе в сторонке, смотрела и слова не сказала. Охранник, тот ещё сомневался — в мордобое не участвовал, а вот в раскопках очень даже, но потом. Погоди, ведь и до меня примчались, и позже. Помощник Зютека, тот ассистент. Да, Стефан был, Павел, Эльжбета и Доминик, но эти двое под конец… Анюта с Луизой, Луиза раньше фотографировала, это точно. Толпа целая, всех и не знаю. Но вот карты и схемы на ту проволоку Вертижопка сама и положила, я теперь точно уверена! Кажется.
Майка с сомнением покачала головой:
— Покушение на саму себя можем сразу исключить, — вздохнула она. — И получается у нас какой-то совершенно идиотский случай.
Вино прибавило Боженке вдохновения:
— Полслучая, — сделала она решительный вывод. — Мозги у меня, похоже, проясняются. Склад оружия — это одно. Кто-то когда-то спрятал там любимые игрушки. Но что общего у обычного ствола с колючей проволокой? Кто-то другой принёс и закопал проволоку. И что-то мне подсказывает, с определённой целью. У меня тоже звериный инстинкт проснулся, и кажется мне, этот «другой» хотел иметь эти колючки под рукой на всякий случай…
Подруги переглянулись.
— Не ты? — хотела удостовериться Боженка.
— Нет. Не додумалась. Да и дела с колючей проволокой последнее время не имела.
— Не нравится мне всё это. Везёт этой зловредной пиявке! Может, пошевелишь чем-нибудь — мозгами, к примеру, или ещё чем?
Майка пошевелила мозгами и опять покачала головой, но ещё более решительно и загадочно:
— Я тут другое подумала, чёрт с ней, с проволокой. И вообще у меня ни минуты нет свободной, через три недели в Стокгольме начинают показы. У меня восемь дней на завершение проекта и ещё неделя на работу там. Харальд будет… сейчас… — Она огляделась и достала из-за компьютера ежедневник. — …в четверг. Нам надо всё доделать, надеюсь, успеет, ему труднее. Вся надежда на рубец! А Вертижопка пусть хоть удавится. Погоди, а что Доминик? Никаких ассоциаций с этой колючей проволокой и несчастной Адой?
— Да вроде нет. — Боженка задумалась и немного повеселела. — Я же говорила, они с Эльжбетой последними подошли, всё свой фундамент обсчитывали в самом дальнем углу. А потом уехали вместе со Стефаном и Павлом. Мне показалось, Доминик злился, а Вертижопку Зютек из рук не выпускал. По службе. Ох, она и дулась же…
— Ну ты посмотри, даже на это у меня времени нет. Разве что ты займёшься… Как от Анюты что узнаешь, сразу сигнализируй…
— Вот всегда ты так!
* * *
Доминик и в самом деле злился, Боженке правильно показалось. Злился, это слабо сказано, в личном плане был в бешенстве, и только трудовые достижения не давали окончательно скиснуть.
Достижения были выдающиеся, но пришлось временно нарушить неприкосновенность того мерзкого замороженного фонда, где хранился аванс, поскольку Майка в своё время, невзирая на морозы, не позаботилась ни о зимней куртке, ни о новом свитере (а ведь старый совсем порвался!), ни о приличных перчатках, вообще ни о чём… Правда, появилась надежда, что не придётся продавать обожаемое транспортное средство. Хоть это утешало. С другой стороны, в сложившейся ситуации он и так ничего бы от Майки не принял, а ведь всё это должен был иметь, и непонятно, почему не имел. Вертижопка тоже считала, что должен, а раз не имеет, то в наказание не получал и Вертижопки. Иск о разводе, и в самом деле, был какой-то дебильный, господин адвокат создавал новый вариант, постоянно его дорабатывал и жутко при этом мучился, а предполагаемый срок первого рассмотрения в суде пока даже носа не высовывал из-за горизонта. Чтоб было ещё веселее, этот придурок — хозяин квартиры — радостно сообщил из Канады, что вернётся раньше времени, самое позднее через три недели, и очень надеется, что смена места жительства не помешает Доминику в работе. Ну разве не урод?
Доминик изо всех сил цеплялся за самые дурацкие черты своего характера. Очень чего-то хотел. Страстно желал и не получал. И это было невыносимо. Наличие преград на пути к желаемому он просто игнорировал, они не имели права на существование, а в придачу были столь отвратительными, что даже думать о них не хотелось. Не принимал он их во внимание, и точка. Снова та же морока: ему это не надо, а оно нахально лезет и лезет. Ну кто такое выдержит!?
А хотел он Вертижопку. Легально, законно, открыто, под фанфары. Чтоб все видели: он её обладатель! Хотел гордиться, что владеет таким сокровищем — большим, чем Нобелевская премия, чем все золотые олимпийские медали, чем небесное созвездие, правда, пока не определился, какое именно, но лучше все сразу. Как небосвод переживёт столь позорный проигрыш Вертижопке, его заботило мало. Это проблема небосвода.
А тут ещё одна гадость свалилась: детям в последнее их пребывание в гостях у бабушки с отцовской стороны был одолжен — в целях проведения эксперимента и ненадолго — дедушкин прибор ночного видения, и бабушка незамедлительно требовала от сына принести прибор назад и как можно скорее. Дедушка хаживал на охоту, доводилось и припоздниться, а на обратном пути по буеракам он предпочитал видеть, куда ступает. Охотничий сезон уже подходил к концу. А с учётом того, что характер Доминик во многом унаследовал от отца, вопрос обсуждению не подлежал.
Ломая голову, как бы заставить чёртов прибор самостоятельно выйти из Майкиной квартиры, преодолеть нужное расстояние и послушно улечься на коврик под дверью придурка из Канады, а уж к отцу он как-нибудь сам отнесёт, Доминик так ничего и не придумал. Пришлось ему внепланово посетить дом и жену, от которых он отказался. А то, что сам затеял всю эпопею с ноктовизором, ему удалось благополучно из памяти выкинуть.
Приняв мужественное решение отделаться от прибора одним махом, Доминик ближе к вечеру направился к бывшему дому, чтобы потом быстренько заскочить к родителям, а оттуда сразу в своё временное убежище, где, возможно, уже ждёт обожаемое божество. С яичницей. Единственным блюдом, которое она умела готовить.
Дверь бывшего дома он машинально и не задумываясь, открыл своим ключом, который оставался в его распоряжении по причине контактов с детьми. Тихо вошёл и опять же машинально разулся, попытался нашарить тапки, в процессе поисков опомнился, быстро натянул ботинки и двинулся в глубь квартиры. Везде было тихо и темно, только из гостиной доносились голоса.
Доминик остановился и прислушался, встречаться с гостями в его планы никак не входило.
Нет, это не были гости. Голоса принадлежали Майке и детям.
Майка слово держала, но рационально. Сидеть при лежащих в кроватках детишках и рассказывать им сказочки она категорически отказывалась. На всякую муру времени у неё не было, дети в кроватках должны спать, а не морочить голову. По вечерам ей обычно хорошо работалось, а сейчас шведская экспозиция её особенно вдохновляла, как всегда, заняты были глаза и руки, остальная анатомия свободна.
Ну, и Харальд Синезубый способствовал работе, как никто другой.
— …Харальд Синезубый вообще-то был ужасный, — объясняла она, — Тиран и деспот, скорее всего, встретился он со Свентославой, когда та была ещё женой Эрика Победоносного и королевой Швеции. А была она очень красива…
— Клеил её! — живо встрял Томек.
— Ясное дело. Не зря его собственный сын выгнал, Свен Вилобородый, король Дании, и сам на ней женился, но это гораздо позже было. А Харальд ей совсем не нравился, старый пень и противный…
— А наш совсем не противный, — с обидой запротестовала Кристинка. — Он нам нравится!
— И синих зубов у него нет, — напомнил Томек.
— Нет, — согласилась Майка. — А у того были… Подвиньтесь, надо распечатать две витрины. Много места займёт.
Шум принтера не заглушил Кристинкиного вопроса:
— А наш Харальд ещё приедет?
— Разумеется. Нам придётся проверять, всё ли сходится. А потом я туда съезжу.
— И больше он не приедет?
— Почему? Приедет на пир, но уже не по работе. Если, конечно, у нас всё получится… Ну, ладно, отправляйтесь теперь ужинать, а если хотите больше подробностей, придётся самим почитать, я всего не помню.
— Покажешь, какие книжки?
— Конечно, покажу.
Доминик только теперь пошевелился. Стоя в дверях гостиной, он с интересом слушал историю средневековых польско-скандинавских отношений, что в Майкиной интерпретации выглядело весьма оригинально. Ему всегда нравились её рассказы об истории, куда более интересные, чем то, что он учил в школе. Разделял он и мнение жены, что история состоит из людей, а не организаций или вещей. Собери хоть миллион пушек в одном месте, без человека они не выстрелят…
Всё это хорошо, но сейчас у него другая забота.
Дети очень обрадовались приходу папы. Они настолько были увлечены Харальдом Синезубым со товарищи — даже внимания не обратили, что за ужином нет мамы, впрочем, в этом не было ничего странного, она же работала, обычное дело. Папа с ними поужинал, тоже неплохо, ведь не ссорились же, и то ладно.
— Интересно, с чего у него зубы посинели? — ломал голову Томек.
— Может, от злости? — высказала предположение сестрёнка. — Раз был такой ужасный, значит, злился.
Оба вопросительно взглянули на отца. А тот пребывал в прострации. Доминик чувствовал, что должен что-то сделать, но не знал, что именно. Рационально думать он не мог (как и вообще думать), да, честно говоря, и не хотел. Одержимость Вертижопкой сковала его мозг, а его самого словно завернула в кокон. И только где-то на самом дне полузатоптанное и придушенное чуть шевелилось сознание, что начни он думать, кончится это для него плохо: встрянет в конфликт с хотением и последнее пострадает. Да ещё на краешке мозговых извилин оставался махонький свободный клочок, что включался по мере производственной необходимости. Всё остальное тонуло в непролазном мутном болоте.
Из болота, правда, упорно высовывайся Харальд Синезубый. Дети, можно сказать, подсказали тему, за которую Доминик ухватился, как тонущий за соломинку. Он смутно сознавал, что здесь был некий Харальд — понятно, не тот средневековый, а современный и, похоже, живой, раз дети так им восхищались. А, собственно, почему?
— Он здесь был? — вырвалось у Доминика.
— Кто?
— Тот Харальд.
— Какой?
— Вот именно, какой… Тот, с зубами.
Общая дезориентация ненадолго взяла верх, но скоро скукожилась.
— Ну ты что, пап, — почти обиделся Томек. — У него зубы, как в рекламе. Они туда-сюда носились, то мама, то он…
— И танцевали вместе с мамой, — с восторгом добавила Кристинка. — Но мало. И в уголке.
— И не разбили ничего, — печально констатировал Томек. — Но он к нам ещё приедет, может, даже несколько раз, а я по-шведски научусь, ведь он мне понравился. И интересно, что они ещё вместе сделают.
Ну нет, этим Доминик интересоваться не желал. Что-то в нём где-то ёкнуло, но он даже знать не хотел, что и где, и немедленно это «что-то» удушил. Не волнует оно его. Зато стало любопытно — как-никак профессионал, — чем занимается этот Харальд, коли выделывает такие телодвижения.
— А кем он работает, этот Харальд без зубов? Что делает?
Дети должным образом истолковали свои наблюдения:
— Да вроде то же, что мама. Выставки, реклама и всё такое. Только мама начинает и этот… как его… проект… делает.
— И цвета, и украшения, и ещё всякие штуки…
— Она говорит, это аранжировка называется, — похвалился эрудицией Томек.
— А потом всё в реале устраивает…
— Да ты сам знаешь! А он, Харальд, значит, снимает на камеру, на разные камеры, и добавляет эти… во, эффекты!
— Фотограф? — предположил Доминик.
Томек замотал головой.
— Мало, — с благоговением произнёс он. — Больше. У него что-то с голографией. Я знаю, что это, и мне жутко нравится. Оно такое трёхмерное.
Доминику стало приятно, но даже в голову не пришло, что это он почувствовал отцовскую гордость за таких умных детей. Зато совершенно не понравилась разносторонняя квалификация Харальда, причём совсем непонятно, почему.
— И он так из Швеции всё время ездит? — непроизвольно вырвалось у него, хотя он был абсолютно уверен, что никакие путешествия никаких Харальдов с зубами или без оных его ничуть не волнуют.
— Они выставки или что-то такое в Швеции делают, — объяснил, хвастаясь своими познаниями, Томек. — Понятно, оттуда и приезжает. Здесь уже была одна шведская пани, но только на лестнице. И мама пани Боженке говорила, мы слышали, что вроде будет что-то жутко дорогое. Ну, Швеция богаче нас, может себе позволить. Мама получила заказ и взялась.
— Пожалела ту, что с лестницы, — объяснила Кристинка.
Доминик вновь почувствовал прилив раздражения. Заказ — мерзкое слово. Опять взяла халтуру. Танцевала с Харальдом Синезубым. Да пусть себе эта чужая ему женщина танцует, сколько влезет — его бесценная нимфа танцами не увлекается…
Мысль о Вертижопке согрела издёрганную душу, вызвав, правда, какое-то дополнительное неудобство, но неудобство тут же было изгнано. Доминик стал вспоминать, зачем он, собственно, пришёл, ах, да, отцовский ноктовизор. Порядок, бери прибор и до свидания. Дети продолжали историко-зубные разговоры, он их оборвал (проклятый Харальд просто навяз в зубах!):
— Дедушке надо вернуть прибор ночного видения, у него последняя охота перед закрытием сезона.
— Жалко, — огорчился Томек. — Он здоровский.
— Раз надо, значит, надо, — заявила чужая женщина, появляясь в дверях гостиной. Выглядела она такой приветливой и доброжелательной, что даже трудно было поверить, что это — злейший враг. — Здоровский — не самое верное слово, опять же давно не модное. Чай ещё будешь?
Доминик вдруг обнаружил, что не только выпил чай во вражьем логове, но и съел что-то сладкое с марципаном. С марципаном! Датская сладость! Скандинавия… Харальд Синезубый… Кошмар! Это просто невыносимо, и ведь съеденного не вернёшь…