«У меня их целый десяток, — писал Джек, — и это превращает меня в сумасшедшую клушу, ведь я отвечаю за них перед родителями. Не то, чтоб большинству из них грозило что-нибудь страшнее побоев. Мальчишка, которого я поставил капитанским вестовым, скажем — форменный маленький злодей. Я уже запретил выдачу ему грога, и есть еще парочка среди старших, племяннички людей, которым я обязан — так они первые подонки и последние среди тех, кого я бы хотел видеть на моем квартердеке. Но, возвращаясь к похоронам. Мистер Фишер, капеллан, провел службу в весьма достойной манере, что понравилось всему экипажу, и, хотя я не люблю священников на борту, мне кажется, мы бы сделали все куда хуже. Он джентльмен, кажется, хорошо осознает свой долг, и сейчас разбирается с арестантами в форпике вместе с несчастным Стивеном. Что до Стивена, то он стал дьявольски раздражителен, и, боюсь, ему далековато до счастья. Тут на борту есть женщина — осужденная, очень похожа на Диану, и, мне кажется, воспоминания причиняют ему боль: он заявил, что никакого сходства не видит, и перевел разговор на свои дела. Поразительная молодая женщина, и, несомненно, важная персона: содержится отдельно, имеет служанку, в то время как остальные, помоги им Господи, живут и питаются в дыре, куда мы бы и свиней не запихнули. Но сейчас у нас хорошая погода сменила шторм, и установился юго-восточный ветер, о котором я молился. Мой дорогой „Леопард“ показал себя остойчивым и весьма мореходным. Как я уже писал, мы сейчас имеем ветер на один румб в корму, и он уже с самого утра выжимает свои девять миль в час. В таком случае (я думаю, ветер будет держаться все в той же четверти), мы достигнем Мадейры за две недели, даже учитывая снос. И Стивен получит солнце, купание, своих диковинных пауков и взбодрится. Дорогая, ночью я думал о дренажных канавах в конюшне, и я прошу тебя наказать мистеру Хорриджу, чтобы он убедился, что они достаточно глубоки и выложены кирпичом».
Джек был прав и относительно грусти, порождаемой похоронной службой, и относительно низменной природы некоторых юных джентльменов, но вот про инспекцию осужденных он ошибался. Вид вздымающихся и падающих атлантических валов губительно подействовал на самочувствие мистера Фишера, и хотя, путем самоотверженных усилий он смог довести до конца службу, тотчас после он извинился и удалился: инспекцию Стивен провел в одиночестве. Сейчас доктор стоял прямо над головой капитана, на полуюте, разговаривал с первым лейтенантом и курил сигару.
— Этот молодой человек, который был на обеде, Байрон. Он что, родственник поэта?
— Поэта, доктор?
— Именно. Знаменитого лорда Байрона.
— А, так вы про адмирала? Да, не то внук, не то внучатый племянник.
— Адмирала, Том?
— Ну да. Знаменитый лорд Байрон. Его еще зовут Штормовой Джек. Его любой на флоте знает, знаменитость! Мой дед ходил с ним, еще когда тот был мичманом, а потом снова, когда тот уже был адмиралом, а дед — боцманом, на «Индефатигебле». Им многое пришлось пережить в Чили, когда «Вэджер» потерпел крушение. А как любил хороший бой! Почти как наш капитан Джек. Вокруг только треск стоит, а ему хоть бы хны — только смеется. Но вот что он еще и стишки пописывает — этого я не знал. Я из-за историй про него и пошел в море, дед особенно любил рассказывать о кораблекрушении.
Стивен читал отчет о крушении «Вэджера» в холодных штормовых неисследованных водах Чилийского архипелага.
— Но разве это не было ужаснейшее кораблекрушение? Это ведь не «Кифарея» — с коралловыми пляжами, пальмами и смуглыми девами, как из рога изобилия. Да и запасов Крузо им в руки не попалось. Как я слышал, им пришлось есть печень утопленников.
— В точку, сэр, неприятное было времечко, как говаривал дед. Но он любил оглянуться назад и поразмышлять над случившимся. Такой был он человек, мыслящий, хотя ничего не учил кроме азбуки да трех действий арифметики. И он любил поразмышлять о кораблекрушениях. Он за свой век пережил их семь, и говорил, что человека не узнаешь, пока не побываешь с ним в кораблекрушении. Его даже веселило: видеть, как что-то держится, когда все разлетается вдребезги. Дисциплина первой летит за борт, даже в действительно хороших экипажах, бывалые марсовые и даже мичмана рвутся к винным запасам и зверски напиваются, на приказы плюют, грабят каюты, наряжаются как майский шест, дерутся, грозят офицерам, кидаются толпой в шлюпки и топят их, как ополоумевшие салаги. На нижней палубе бытует старинное поверье, что если корабль сел на мель, или выбросился на берег — то капитан теряет свою власть. «Это такой закон», — говорят они, и ничто не выбьет этого убеждения из их тупых голов.
Пробило четыре склянки. Стивен швырнул окурок сигары в кильватерную струю «Леопарда», и оставил Пуллингса, сообщив, что должен подготовить отчет.
— Джек, — заявил он, войдя в капитанскую каюту, — я был несдержан в разговоре с тобой перед обедом. Я прошу прощенья.
Джек покраснел, и сказал, что ничего такого не заметил. Стивен продолжил:
— Я прервал прием некоего средства (решение принимать его было опрометчивым, возможно) — и эффект от этого, как у заядлого курильщика, отлученного от своей трубки. Потому иногда, увы, я могу срываться в раздражение.
— У тебя и так достаточно поводов для раздражения, со всеми этими арестантами, свалившимися на тебя. Кстати, я подумал, что ты прав насчет миссис Уоган — пусть себе дышит воздухом на юте.
— Очень хорошо. Теперь о прочих. Двое, как выяснилось, идиоты, sensu stricto[7], трое, включая здоровяка, подозреваемого в убийстве надзирателя — громилы. Среди прочих обнаружился один гробокопатель, а так как, когда вдруг возникает срочная нужда в трупе, гробокопательство есть наибыстрейший способ ее удовлетворить — его бы следовало держать в привилегированном положении. Пятеро — мелюзга, хиляки и слабаки, взяты за неоднократные кражи из лавок и ларьков, а остальные — деревенщина, которым страсть как захотелось фазана или зайца. В общем, великих злодеев не обнаружено, ты можешь со спокойной душой поменять их местами с последним пополнением с блокшива. Там есть два брата, Адамы, уложили меня на обе лопатки — знают буквально все, что может двигаться, в наших лесах. Говорят, в последний раз, чтобы взять их, понадобилось пять лесничих и три констебля. Вот список. Я рекомендую вообще убрать кандалы — из плавучей тюрьмы все равно не убежать, но тех, что помечены крестом, выводить пока на прогулку отдельно, во избежание.
— Но убийца, его-то необходимо держать в кандалах, пока мы от него не избавимся.
— Уверен, это было совместное предприятие. Суперинтендант издевался над ними с высоты своей власти, и, судя по тому, что я слышал, прикарманивал их деньги и те крохи провизии, что им полагались. Я думаю, они спонтанно бросились на него, кучей, в темноте, когда он уронил фонарь. Один человек, тем более, скованный, таких увечий нанести не в силах. Конечно, за полгинеи и спасение собственной шеи, многие из них готовы стучать, но к чему оно нам? Пусть гражданские власти занимаются своими грязными делами в Новой Голландии, а сейчас кандалы лучше убрать — они ведь могут послужить разве что оружием.
— Ладно. А что с женщинами?
— Миссис Хоуз, сводничество и аборты, мне кажется, лишена даже той малости человеческого, что была ей дана при рождении, а упорным трудом добралась до таких глубин злодейства, каких мало кто достигает, а уж превзойти их не дано никому. Но нас она недолго будет беспокоить, однако: достаточно бы было одной печени, а тут еще и асцит и еще куча симптомов. Думаю, еще до пересечения тропика все закончится, но, тем не менее, посмотрим, что смогут ртуть, наперстянка, и хороший острый троакар. Салюбрити Босуэлл, цыганка, напротив, словно сошла из века благородства. Ее мужа изгнали, как она выразилась (выслали за море), и она решила стать изгнанной тоже, чтоб соединиться с ним. Заставила его брата сделать ей ребенка — перекликается с обычаями древних иудеев, чтоб избежать каторги, и средь бела дня набросилась на судью, осудившего ее мужа. Можно ожидать родов через пять месяцев, где-то между Мысом и Ботани-бей.
Охо-хо, — вздохнул Джек, — полным-полна коробочка. И это на военном корабле! Всегда был против женщин на борту, и вот, полюбуйтесь!
— Ну, одна ласточка весны не делает, как ты часто говорил. Она мне и судьбу предсказала, не хотел бы послушать?
— Если ты не возражаешь.
— Меня ждет успешное путешествие, и, в скором времени, исполнение самого сокровенного желания.
— Успешное путешествие? — Джек оживился. — Что ж, душевно рад, и скажу тебе одну штуку: в предсказаниях таких женщин всегда что-то есть, как ты ни качай головой, Стивен. В Эпсон-даунз одна цыганка сказала мне, что у меня будут проблемы с женщинами — в начале и в конце, и ведь точнее не сказать. Да, Стивен, давай, поужинай со мной — Киллик сделает тебе поджаренный пармезан, а потом помузицируем. Я не касался скрипки с вечера отплытия.
Стивен и Мартин делали ежедневный обход лазарета: несколько сломанных ребер и ключиц, тяжелые ушибы и размозженные пальцы — неизбежные травмы после тяжелого шторма, когда на борту много новобранцев, ну и изрядное количество кожных высыпаний. Последние, столь обычные для судового врача, лежали далеко за пределами практического опыта Мартина. Стивен поучал его не жалеть ртути, «вплоть до усиления слюноотделения», «дабы искоренить болезнетворные начала как можно раньше». «Поить ударными дозами, дабы уничтожить источники венерических болезней, чтобы вдали от земли не бояться вторичных инфекций» Но мистер Мартин еще и озаботился записывать выданные дозы напротив имен пациентов, чтобы глупые жертвы зова плоти заплатили за свои грехи не только страданиями, но и звонкой монетой — стоимость лекарств вычиталась из жалования.
Затем они двинулись к месту размещения осужденных, где у двух человек появились странные симптомы, озадачившие и Стивена и Мартина, симптомы, явно не имеющие отношения к морской болезни. Мартин разглядывал пациентов сперва через одни очки, потом через другие, простукивал их, прослушивал, пальпировал — снова и снова. А Стивен размышлял, как это он ухитрился столь «мудро» выбрать себе помощника: Мартин, очевидно, имел прекрасный ум, но напрочь был лишен сострадания, он обращался с пациентами, как с анатомическими пособиями, а не как с живыми людьми.
— В этом случае, коллега Мартин, наш диагноз будет ситуативен: синие пилюли и темная микстура[8], не возражаете?
Затем, бряцая связкой ключей, ранее принадлежавшей мистеру Симпсону, Стивен направился в сторону кормы, в каюту миссис Уоган. Он заметил, что крыс в канатном ящике стало поменьше, а, поскольку корабельные крысы неплохо предсказывают погоду, то все выглядело так, что предсказание цыганки вполне могло оправдаться, хотя бы на ближайшие дни, тем более, среди нескольких оставшихся два самца выглядели явно нездоровыми.
Он постучал, отпер дверь и застал миссис Уоган в слезах.
— Давайте, давайте — он сделал вид, что ничего не видит, не теряйте времени, прошу вас. Я пришел, чтобы отвести вас на прогулку, мадам, проветриться для вашего здоровья. Но нельзя упустить момент. Как только пробьют склянки, начнется построение — и что тогда? Прошу вас, что-нибудь шерстяное на ваши плечи и голову, вы найдете ветер пронизывающим после этой затхлости. Эти туфли не рекомендую — наверху качает куда сильнее. Полусапожки, тапочки, на худой конец босиком.
Миссис Уоган отвернулась, чтобы как можно незаметнее вытереть нос, взяла синюю кашемировую шаль, скинула туфли с красными каблучками, и, выразив Стивену тысячу благодарностей за его доброту, объявила, что готова.
Он повел ее, трап за трапом, к грот-люку. В одном месте они оба повалились на мягкую кипу лиселей, и, наконец, достигли квартердека. День был яснее ясного, ровный ветер посвистывал в сетках гамаков, соленый и живительный. Баббингтон и Тернбулл, вахтенный офицер, беседовали на шканцах правого борта, три мичмана ловили в свои секстаны старую кривобокую луну, измеряя угловое расстояние между ней и солнцем, висевшим теперь на западе над пустынным морем. Разговор немедленно прекратился, секстаны опустились, Баббингтон вытянулся во все свои пять футов и шесть дюймов, и принялся запихивать в карман старую глиняную трубочку, «Леопард» вильнул на полрумба, чуть не заполоскав носовые паруса, Тернбулл заорал:
— На ветер и так держать, куда уставились? Квартирмейстер, не расхаживайте там, следить за штурвалом!
По качающейся палубе Стивен провел миссис Уоган к ограждению мачты, и, указывая на шкафут, сообщил:
— Это шкафут. И здесь вы будете гулять в плохую погоду.
Кто-то из работавших у миделя тихо присвистнул, и Тернбулл отозвался:
— Кларк, быстро имя этого свистуна! Так, сэр, попрыгайте-ка на нос и обратно, семь раз. Кларк, придай ему разгон.
— А это — квартердек, продолжил Стивен, разворачиваясь. — Верхний уровень, — он указал на полуют, — называется «полуют». Там вы можете гулять сегодня, и в хорошую погоду. Я вас буду сопровождать по всем этим лестницам. Любимец кают-компании козел и ньюфаундленд Баббингтона оставили насиженные места возле штурвала, и двинулись навстречу.
— Не бойтесь, мадам, — закричал Баббингтон, кидаясь к ним с улыбкой, которая была бы неотразимой, не потеряй он столько зубов в годы бурной юности, — он ласковый, как ягненок!
Миссис Уоган ответила лишь вежливым кивком. Пес понюхал протянутую руку, и пошел за женщиной, виляя хвостом. Полуют был пуст, и миссис Уоган шагала по нему туда-сюда, спотыкаясь при тяжелых скачках «Леопарда». Стивен, понаблюдав за парящим буревестником, пока тот не скрылся за кормой, облокотился на поручни и смотрел за пациенткой. Босая, с шалью на голове, из под которой выбивались темные волосы, со слезами на глазах, она напомнила ему молодых ирландок его юности. Много печальных женщин появилось в Ирландии после восстания девяносто восьмого года. Эта печаль его удивила: ведь хотя впереди у нее пятнадцать тысяч миль по морю и незавидная участь в конце, он предполагал, что дух ее несколько воспрянет при виде солнца.
— Позвольте предостеречь вас от малейших потачек меланхолии, — начал доктор. — Открывая дорогу меланхолии, вы неизбежно сползаете к болезни.
Она попыталась улыбнуться, и ответила:
— Возможно, это всего лишь эффект от неаполитанских бисквитов, сэр. Я, должно быть, съела уже тысячу штук.
— Одни только неаполитанские бисквиты? Вас что, совсем не кормят?
— О да, но, надеюсь, я скоро привыкну. Пожалуйста, не подумайте, что я жалуюсь…
— Когда последний раз вы ели нормальную еду?
— Ну, довольно давно. На Чарльз-стрит, думаю.
Не поведя и бровью на слова «Чарльз-стрит», Стивен резюмировал:
— Диета из одних неаполитанских бисквитов — так вот откуда эта желтизна. — Он вынул из кармана сухую каталонскую колбаску, очистил ланцетом, и спросил: — Вы ведь голодны?
— О боже, да. Возможно, это все морской воздух.
Стивен начал давать ей кусочки колбасы, советуя жевать получше, и заметил, что Луиза вот-вот снова расплачется. Она тихонько отдавала некоторые кусочки собаке, а те, что отправляла в рот — проглатывала с трудом. Над трапом по левому борту появилась голова Баббингтона: он, покачиваясь, якобы высматривал своего пса. «Найдя» его, он влез на полуют и обратился к любимцу:
— Ну, Поллукс, пошли, не надоедай. Он не пристает к вам, мадам?
Но миссис Уоган, глядя вниз и в сторону, лишь тихо ответила:
— Нет, сэр.
Баббингтон, под холодным огнем взглядов Стивена, вынужден был отступить с занятой позиции. Тернбулл, последовавший за ним, оказался в лучшем положении: он привел боцманмата и квартирмейстера «для работ с кормовым флагштоком». Но, не успев отдать еще первый приказ, он вдруг заревел:
— Вы, сэр! Какого черта вы тут делаете? — на молодого человека, что бегом поднимался на полуют, лучась довольством. Выражение лица молодого человека моментально изменилось, он остановился.
— Прочь! — завопил Тернбулл, — Аткинс, поддай ему!