Для прокладывания без рытья поверхностных ходов нужна не только немалая сила, но и присущая слепышу способность быстро изменять длину и поперечное сечение туловища. Зверек может то сжиматься, делаясь коротеньким толстяком, то неимоверно растягиваться, чуть ли не вдвое уменьшая свою толщину, наподобие дождевого червя. В чем секрет такой необыкновенной пластичности слепыша, пока неизвестно.
Не рискует ли слепыш, когда подходит слишком быстро к поверхности, не имея надежной защиты от всевозможных врагов сверху? Конечно, рискует. Лиса не станет гадать, кто возится под легкой подстилкой, но нападение на слепыша чаще может обернуться совсем не в ее пользу. Слепыш силен, его не так просто придавить, как придавливает лиса полевку или мышь. Его тело свито из мышц, для которых определение «стальные» не будет чрезмерной гиперболой. Дернувшись назад, он легко уйдет из-под лисьих лап. А если лиса зубами схватит? Тогда вместо охотничьей неудачи она может потерпеть поражение.
Трудно представить, глядя на коротконогого, без шеи, зверька, насколько он изворотлив. Когда я однажды, примерившись повернее, схватил слепыша со спины, то не сразу понял, что произошло, почему его зубы сомкнулись в тот же миг в моей руке. В момент укуса боли почти не было: зубы настолько остры, что боль приходит потом. После такого знакомства пришлось обращаться со слепышом вежливее, и я понял суть его приема: грызун ловко крутится в собственной коже, как в свободном коконе, закрепленном на манер клоунского балахона только в запястьях, над пятками и на кончике морды. Ко всем его удивительным качествам надо прибавить еще и необыкновенную живучесть при любых ранах.
Для слепыша не существует дня и ночи, его жизнь и рабочий режим изменяются по сезонам. У большинства зрячих зверей кормежка происходит в определенное время суток, строительство жилья — тоже. И самому большому риску животное подвергается тогда, когда занято едой или сооружением жилья, гнезда, плотины. Слепышу опасаться нечего. Его за работой ни подстеречь, ни врасплох не застать. Он слеп, но не глух, хотя значение звуков с поверхности ему или непонятно, или он не обращает на них особого внимания. Иногда слышно, как под ногами грызет он землю, и можно громко разговаривать, свистеть без риска напугать землекопа.
Спит слепыш когда захочет и в том месте, где сморит его сон. Спит крепко, как только может спать тот, кто ничего не остерегается во время сна. Не вздрагивает, не настораживается от подозрительных шорохов. И даже немного всхрапывает. Разбудить его не просто, но разбуженный он вскакивает мгновенно и с готовностью пустить в ход зубы. Воронежский зоолог С. Овчинникова видела, как спит слепыш. Он не сворачивается клубком, подобно жителям тесноватых гнезд, а лежит, вытянувшись во весь рост, на спине, вскинув передние лапки почти себе под голову. Наверное, эта поза самая лучшая, чтобы дать полный отдых натруженному телу, уставшим мускулам. И есть в этой позе спящего зверька нечто трогательное, заставляющее забыть о его необщительном характере.
Слепыш — вегетарианец. Ест корни, корневища, клубни, луковички, траву. Как-то раз я сильно обманулся, наблюдая за редкой в наших местах просянкой. Птица долго неподвижно стояла около кустика ракитника, очевидно, чувствуя, что за ней следят, а потом, не взлетая, исчезла в траве. Очень хотелось увидеть ее гнездо, и я решил ждать: все равно появится. И вдруг в цветущем разнотравье как-то странно несколько раз вздрогнул кустик козлобородника. Вот она, удача! А кустик стал пониже и вдруг пропал, будто и не рос тут. Подойдя, я увидел на земле два лучистых соцветия, оторванных от стебля, обрывки листьев, а под ними — дырку. Слепышиная кучка в трех шагах подсказала разгадку. А просянка исчезла. Наверное, лежала на гнезде тоже где-то рядом.
Заготавливает слепыш те части растений, в которых хранятся питательные вещества к будущей весне. На огороды заходит, где картошку не убрали, и тащит, сколько успеет. Свеклу, морковь не обходит. На краю леса копает луковички подснежников. Желуди сносит в кладовые. А на степных склонах, где трава никогда густо не растет, где ни садов, ни огородов, много ли наберешь? Но и тут надо успеть заготовить, пока мороз не прохватит кормовой слой. Мерзлую землю слепыш почему-то не грызет, но после первых холодов еще копает в глубине.
Вред от слепыша не так уж велик. Портит сенокосы? Но машинами на таких угодьях не косят. Забрел на пшеничное поле? Так он на нем не останется, и урожай из-за его кучек не убудет. А было бы ему чем откупиться, как бобру, так и огороды простить можно. Охрана природы — это охрана всех существующих видов животных и растений. Ни один не должен исчезнуть по нашей вине, хотя бы потому, что не знаем мы всех его свойств, всех связей в природе с другими видами. Нелегка жизнь этих интереснейших, загадочных зверьков. И осталось их не так уж много, особенно там, где щедрые хозяйства платили когда-то за их истребление немалые премии.
Седая птица лунь
Апрель нередко кончается такими прекрасными днями, что недавнее ненастье с холодными ветрами и снегопадами кажется бесконечно далеким. Солнце быстро стирает с полевых дорог его мокрые следы, а легкий ветерок неторопливо гонит от горизонта к горизонту пухлые облака хорошей погоды. По согревшимся обочинам начинают раскрываться первые одуванчики, а кусочек заповедной степи уже давно желтым-желт от ярких блесток горицвета. Их так много, что стать между ними еще можно, а сесть, чтобы не придавить золотой цветок, не так-то просто, поэтому я, посматривая под ноги, иду к старой, обсохшей сурчине, где от нор бывших ее владельцев остались лишь неглубокие ямки, и сажусь на тепловатую, чуть подсохшую глину, выброшенную когда-то домовитыми сурками из-под могучего чернозема.
Я пришел сюда не ради первоцветов, и не затем, чтобы послушать жаворонков. Я жду луговых луней, которые уже много лет гнездятся на крошечной заповедной территории среди полей и лесных полос Каменной степи. Их сородичи, полевые луни, даже зимовали в этих местах. Болотные прилетели с разливами и уже начали строиться в прошлогодних камышах. Прокуковали первые кукушки и защебетали у дворов деревенские ласточки, а моих луней все нет. Две желтые бабочки танцуют над низенькой травкой, негромко гудит шмель, устраивая в пустом зимнем гнезде полевки свое собственное, бродят по распаренной земле грачи, но нигде не видно светлоперых птиц с черными концами длинных крыльев.
Ветер понемногу становится сильнее и порывом относит обеих бабочек, а я, забыв о лунях, начинаю бездумно смотреть на облака, плывущие в чистой, без единой пылинки, голубой вышине. И вдруг неожиданно уже уставший от обилия света взгляд ловит около одного облачка что-то похожее на клочок бумаги, кувыркающийся в невидимых вихрях. Чуть поодаль еще один такой же клочок то исчезает, то снова появляется рядом с облаком. Потом, сделав почти правильный круг, он стремительно и почти отвесно несется к земле, превращаясь в красавца луня. В такое же пике входит тот, которого я увидел первым, а за ним появляются еще двое. Но земля пока никого из них не интересует, и, не долетев до нее метров тридцать, четверка снова уходит в поднебесье, кажется, ни разу не взмахнув крыльями. Следить за лунями, летающими на почти километровой высоте, трудно даже в сильный бинокль, и, чтобы полюбоваться совершенством полета седых аристократов неба, надо дождаться прилета самок, которым не надо отыскивать своих избранников в бескрайних просторах: все прилетят сюда, на крошечный заповедный участок, место их постоянного гнездования.
Лугового луня можно было бы именовать и степным, и полевым, но эти названия отданы двум другим видам «седых» луней. В исконно степных местах луговые луни встречаются чаще своих собратьев, и если их в гнездовое время не беспокоит человек, селятся в таких местах из года в год небольшими колониями. Одна из таких колоний и существует на заповедной некосимой залежи в Каменной степи уже более тридцати лет. Здесь на площади менее гектара ежегодно выводят птенцов три-четыре пары. А самая плотная колония на такой же площади известна мне в низовьях Северского Донца, где на зарастающей кустарником лесной вырубке гнездятся одиннадцать пар луговых луней.
Этих хищников привлекают трехметровые тростники у берегов степных рек и озер, высотой почти в человеческий рост заросли крапивы, перепутанные, колюче-непроходимые дерезняки, куртины низкого миндаля бобовника, меж стеблей которого не пробраться не только лисе или бродячей собаке, но даже ежу. Там почти в полной безопасности устраивает луговой лунь на земле гнездо. В некоторые гнезда, как на дно узкого травяного колодца, горловину которого можно закрыть обыкновенной шляпой, не заглядывает даже полуденное солнце, и только лунь с его летными способностями может вертикально взлететь с него или точно опуститься на крошечный пятачок даже при сильном ветре. Птенцам из таких зарослей пешком не выйти, им из гнезда тоже только один путь: вверх, в небо.
Гнездо — простой травяной настил с неглубоким лоточком для яиц. Простой, но очень аккуратный. Самка подбирает для него сухие, недлинные соломинки, чтобы ложились поплотнее. В сырые, с частыми дождями весны помост толстый и всегда сухой, так как наседка после откладки первого яйца лежит на нем почти неотлучно. В сухие весны, наоборот, травинки, из которых сложено гнездо, лежат чуть ли не в один слой, и чтобы поддерживать около яиц повышенную влажность, самка подкладывает под них зеленые листочки и побеги.
Яйца почти белые, и не сразу заметны на них легкие, светло-рыжие мазочки. Какой-то едва уловимый оттенок, словно отсвет окружающей зелени, лежит на скорлупе. Дело в том, что изнутри скорлупа яиц лугового луня не белая, как у большинства птиц, а нежно-голубая, как утреннее небо. Яйца хорошо заметны сверху, и хотя участок колонии всегда находится под присмотром хотя бы одной птицы, которая может дать мгновенный отпор близко подлетевшей вороне или сороке, самка не рискует без особой необходимости оставлять гнездо. Она покидает его только на те несколько минут, которые нужны, чтобы съесть принесенную самцом добычу. Пока самка на своей кормовой площадке занята едой, самец патрулирует рядом или, опустившись на куст, следит с его высоты за обстановкой. Сытая самка, пользуясь его присутствием, не прочь немного полетать поблизости.
Но иногда она не спешит вернуться к яйцам или птенцам. Вираж следует за виражом, круги становятся шире. Прогулочный полет нравится ей настолько, что она не обращает внимания на пролетающих рядом грачей, которых нет-нет да и пугнет стремительным броском самец, чтобы выбирали дорогу стороной. Парит она до тех пор, пока, наверное, лунь не решает: «Довольно!», — и легкими бросками сверху вынуждает ее опуститься на гнездо, после чего снова улетает на охоту.
Дневное времяпрепровождение взрослого луня — полет, охотничий, патрульный, прогулочный, игровой. И если птица опустилась на землю, куст, копну, это вовсе не означает, что ей хочется отдохнуть. Да и вид стоящего на земле луня какой-то растерянно-недоумевающий: переберет клювом несколько перышек, а чем заняться еще, не знает. Не удавалось мне видеть самцов, уделяющих туалету специальное время. Похоже, что это делает за них в полете ветер. Ни разу не находил я их линных перьев. А один из самцов несколько дней летал с надломленным маховым пером, пока не догадался выдернуть его. Самки начинают линять, как только садятся на яйца.
Луни не гонщики и никогда не ловят летящую добычу. Чаще всего их можно видеть в поисковом, бреющем полете, когда они, почти не взмахивая крыльями, медленно плавают над травяными волнами, высматривая подходящую жертву. В безветрие полет лугового луня настолько медлен, что на небольшой дистанции с ним может состязаться нетренированный бегун. Любая другая птица при такой ничтожной скорости полета упадет, а лунь летит свободно и спокойно, готовый в любой миг схватить юркую полевку.
Особое настроение седым птицам создает свежий степной ветер, и даже семейные заботы не удерживают самцов от свободного полета и воздушных игр в одиночку. А в праздные дни после своего возвращения на родину они почти все время отдают выходу долго сдерживаемой удали. Едва утреннее солнце немного обогреет весеннюю степь, рождая над ней полупрозрачные облака, появляются в чистом воздухе луни. В струях тугого ветра птицы за шесть-семь витков набирают стометровую высоту и зигзагами пикируют вниз, негромко, как от восторга, вскрикивая: «кьек, ...кьее-кьек». На каждом повороте луни круто ложатся набок, а почти у самой земли останавливают свободное падение и снова уходят вверх, немного сваливая под ветер. Поднявшись до пухлого облака, они подхватываются вихрями и взлетают на них еще выше, и с теми же кликами снова несутся вниз, к тому месту, с которого начинали подъем. И вот что интересно: скорость пикирования огромна, но падение беззвучно.
С прилетом самок захватывающие дух высотные полеты самцов прекращаются, и воздушные игры становятся семейными. Видимо, у самки нет той отчаянной смелости, с которой носится самец, и пара несколько дней неторопливо летает над гнездовым участком, не поднимаясь высоко, не делая в воздухе никаких сложных фигур. Самка, летая рядом со своим избранником, сильно проигрывает в легкости и изяществе. Иногда птицы разлетаются, и самец может сделать несколько виражей с самкой соседа, а его самка в это время кружит с другим партнером. Пары от этого не распадаются. Круг-другой с соседом или соседкой по колонии никогда не вызывает видимого неудовольствия, и смена партнеров случается довольно часто.
У самок быстро пропадает желание к совместным полетам. Еще до того, как будет снесено первое яйцо, каждая большую часть времени проводит на гнезде. Кормить ее в это время не обременительно, и у самца почти весь день свободен для полетов. Но он не улетает далеко: все самые сложные, каскадные фигуры своего полета он выполняет только над гнездом, и зрителем вершины его искусства бывает только самка.
В штиль, в безветрие полет луня как-то не ладится. Чтобы набрать хорошую высоту, нужно долго махать крыльями: не так просто одолеть триста-четыреста метров подъема. Ветер же хотя и сносит самца немного в сторону, но поднимает его до самых облаков, и ему почти не приходится затрачивать собственных усилий. Падение или пикирование происходит с нарастанием скорости, наверное, метров до шестидесяти-семидесяти в секунду. С частым «ки-ки-ки...» птица неудержимо приближается к земле и вдруг на высоте человеческого роста, коротко вскрикнув, круто взмывает снова вверх, как бы намереваясь сделать мертвую петлю. Но вместо этого, не опрокидываясь спиной вниз, лунь совершает поворот вокруг оси на сто восемьдесят градусов, входит в новое короткое пике и замыкает малую петлю тем же маневром. Затем по инерции, едва не касаясь полуразвернутыми крыльями верхушек цветущих трав, делает еще петлю поменьше.
Такой номер повторяется еще раз, после чего лунь или уходит в высотный полет, или отправляется на охоту, или делает круг над гнездами соседей, словно проведывая их поутру. Это почему-то вызывает недовольство самцов, и они, вереща, по очереди отгоняют визитера, хотя через несколько минут сами поступят так же.
Не только во время насиживания, но и в первые дни жизни птенцов продолжают самцы эти полеты-игры, но вскоре забота о быстро растущих лунятах заслоняет все развлечения, и лунь-отец уже только охотится: в штиль, при любом ветре, в дождь и полуденный зной, на утренней заре и даже после заката. Лунь — птица долгого дня. А нередко бывает так, что его охотничьи угодья оказываются общими с болотной или ушастой совой. Ночным хищникам, у которых птенцы появляются раньше, чем у луговых луней, коротких майских и июньских ночей маловато для того, чтобы накормить изголодавшийся за день выводок, и они начинают охоту еще при солнце. Ушастая сова остерегается отлетать от деревьев, на которых свистят совята, а болотная, пренебрегая риском быть атакованной дневными птицами, смело отправляется в облет открытого пространства. И на закате, когда багровым огнем полыхает поле заколосившейся ржи, не видя друг друга, сближаются дневной и ночной пернатые мышеловы. Оба внимательно смотрят вниз, полет обоих беззвучен, но для совиного слуха взмахи крыльев луня, наверное, все-таки различимы, ибо на каком-то расстоянии от него она резко меняет направление и бросается на соседа. Лунь никогда не оказывает сопротивления, в драку не ввязывается и, словно понимая предупреждение как намек: хватит, мол, твоим весь день был, улетает.