В день солнцеворота появились на свет пять птенцов. Мать и согревала их, и от солнца закрывала, а отец кормил всех. Не ведая устали, чаще, чем когда строил гнездо, планировал он сверху к опушке, высматривал добычу понежнее, помельче и носил, носил, отдавая насекомых самке, а она уже оделяла ими птенцов. Она же следила за чистотой в гнезде.
Не зря выживал сорокопут соседей с участка. Место кормом было небогатое, и каждая лишняя птичья семья составляла бы конкуренцию. И участок был невелик: сто сорок метров опушки на три семьи чернолобых сорокопутов.
На шестой день жизни птенцов отец уже не мог в одиночку справиться с кормлением семьи, и родители стали летать на охоту вдвоем, оставляя гнездо на несколько минут без присмотра. Порядок на участке был обеспечен, и их тревожила только реальная опасность. Когда рядом с гнездом оказалась взрослая иволга, сорокопут-отец даже хвостом не взмахнул, хотя на самих птенцов положиться было еще рановато.
Маленькие сорокопуты в гнезде не засиживались. Едва смогли перепархивать по веткам, как спустились вниз, облегчив труд родителей, которые заметно уставали к концу дня, взлетая в течение каждого часа раз по десять на высоту расположения гнезда. Как только птенцы стали слетками, из рощицы исчезла тишина. В гнезде они молчали, и родители сами знали, кого из них надо кормить. Сидя на ветке, каждый стал требовать, чтобы его заметили первым. Голоса птенцов были похожи на голоса сорочат, только звучала в них не просьба, а недовольство и каприз. И хвостами короткими махали при этом, как рассерженные взрослые птицы: вверх-вниз, вправо-влево. Иногда дрались друг с другом, чего в гнезде не бывало. Трусоватыми их назвать нельзя: когда рядом с одним из таких полухвостиков опустился на ветку черный дрозд, тот даже не подвинулся.
Семья продолжала жить на участке, пока птенцы не освоили все приемы родовой охоты. Обучение начиналось с простого: отец или мать, держа добычу в клюве, как бы приглашали с соседнего дерева того птенца, который хотел есть. Потом приучали к земле: спустись — взлети. Родители понимали опасность этого шага, и когда один из слетков опустился на землю около меня, они тревожно затарахтели по-сорочьи, отвлекая внимание на себя, пока птенец не оказался на дереве, после чего я опять перестал существовать для них. Наверное, птенец за эти минуты понял, кого надо впредь опасаться хотя бы немного.
Поймав первую гусеницу, птенец не спешит к полной самостоятельности, а с прежней настойчивостью продолжает заниматься выпрашиванием. Он еще не может прокормиться сам: много ли наловишь за день, сидя на одной ветке? Однако уже дней через десять после вылета, когда хвост у молодого сорокопута дорастает до нормы, он получает заключительный урок обучения.
Сорокопуты — караульщики. Их основной способ добывания пищи — высмотреть насекомое с высокого сторожевого присада — ветки, провода, с палки, на которой мотается на бахче грачиное пугало, с кучи земли или столба, и взять его наверняка. Зрение у птицы отменное, и жучка ростом с божью коровку она различает даже на маскирующем фоне за полсотни шагов. Вдали от присады сорокопут охотится подобно пустельге: останавливая горизонтальный полет, он опускает хвост и, трепеща крыльями, зависает на месте, быстро и внимательно осматривая под собой землю и траву.
Этому приему детей обучала только мать. Самца за таким занятием я не видел ни разу. Пригласив птенца лететь за собой, она останавливалась и зависала на месте, а слеток повторял ее движения. Она как бы наводила его на цель, которую тот должен увидеть и взять сам. Этот прием немного похож на тот, которым обучают свой молодняк касатки. На этом, пожалуй, и закончились родительские заботы.
У молодых сорокопутов в голосе появились взрослые звуки. Семья еще не распалась, но днем все разбредались по окрестностям, лишь к вечеру возвращаясь на участок. И через два месяца после прилета, в последних числах июля, не спеша, с долгими остановками, начали отлет чернолобые сорокопуты. Летят они как чужие: двух рядом или даже поодаль не увидишь.
Мне всегда нравится смотреть на эту красивую и строгую птицу, и чем больше знакомлюсь с ней, тем меньше хочется узнать о ее жизни все сразу или побыстрее. Сорокопут и сам не дает разгадать свои большие и маленькие тайны одному человеку. В пределах гнездового ареала у чернолобых сорокопутов нет такой привязанности к постоянным местообитаниям, как у большинства птиц. Два-три года гнездятся они на одном месте, а потом исчезают на неопределенный срок или даже навсегда. Причем покидают сразу огромную территорию в десятки тысяч квадратных километров. И никакими местными условиями это явление объяснить не удается. Исчезая в одной области, сорокопуты появляются в другой, где их не было никогда прежде, а вскоре покидают и ее. Не удается установить и периодичности таких перемещений. В Каменностепном оазисе за все время его существования (этот оазис можно считать идеальным местом для гнездования вида) было всего два периода, когда там гнездилось много чернолобых сорокопутов. Во втором периоде нарастание их численности перед 1955 годом шло очень быстро. Образовалось что-то вроде большой разрозненной колонии. В следующем, 1956 году в Каменную степь не прилетел ни один чернолобый сорокопут. Зато под Эртилем, расположенном в ста километрах севернее Каменной степи, в безлесном уголке Черноземья, гнездящиеся сорокопуты встречались в 1956 году чаще, чем зяблики. Но в 1957 году их там уже не было. Все остальные птицы прилетели на прежние места.
Летят ли вместе, то есть одновременно, самцы и самки? Почему никто из прилетевших в тот затерянный на огромной равнине крошечный перелесочек самцов не остался холостым, и не было там лишних самок? Никакие логические размышления к правильному ответу на этот и другие вопросы не приведут. Нужны достоверные факты, чтобы понять, как, держась друг от друга особняком в пути, все прилетают в конце концов в одно место. Надо еще иметь в виду, что у них времени в обрез, и они не могут заниматься случайным поиском. Перелетное поведение этих птиц не укладывается в рамки современных гипотез об их ориентации на перелетах по звездам.
А каков смысл посредственного пересмешничества чернолобого сорокопута? Поет он всегда намного тише тех, кому подражает: за слабым шелестом листвы теряются многие звуки и даже части песни. Причем поет, и специально уделяя время этому занятию, и между делом. У других певчих птиц так не бывает, или — или. Действительно ли это предупреждение для соседей на их языке?
Этюд о тювике
Почти за тридцать лет с момента первой мимолетной встречи с этим красивым маленьким ястребком, птицей редкой, интересной и малоизученной, видел я его несколько раз, находил и гнезда, но не имел возможности заглянуть в них. И только летом 1984 года судьба сделала мне подарок: десять дней все светлое время суток я мог наблюдать с расстояния вытянутой руки, как живет семья тювиков, не беспокоя самих птиц. Было это в низовье Северского Донца, у самого впадения его в Дон.
Пара тювиков — молодая, десятимесячная самка и самец, по крайней мере годом старше ее, поселилась в небольшой светлой тополевой рощице. Ночами свистела в ней сплюшка, плакали на соседней пустоши авдотки, а днем мяукали на верхушках тополей две иволги, которым не очень нравилось соседство ястребов. Конные пастухи прогоняли через рощицу стадо коров. Оглушительно щелкали в утренней тишине ременные кнуты, но тювики, не знавшие, что такое ружейный выстрел, относились к ним так же, как к рабочему стуку дятла.
Единственное неудобство, которое возникло в жизни ястребов, доставили гусеницы непарного шелкопряда. Это прожорливое мохнатое племя чуть ли не до последнего листика раздело все деревья. После этого на тополях выросло лишь немного новых побегов, и в разгар лета в рощице было не больше тени, чем в апреле, когда лес только подергивается зеленоватой дымкой. Гнездо тювиков целый день было подставлено солнцу, которое палило здесь, как в пустыне. Родителям было нелегко в этом пекле, но они стояли по очереди на гнезде, чтобы избавить птенцов от перегрева: коротенький и редковатый белый пушок ястребят не спасал их от жары, а пляшущая тень от нескольких полупрозрачных листочков не могла принести им облегчения. Если вдруг самка отлетала на зов вернувшегося с охоты самца, птенцы то старались подлезть друг под друга, то ползали по гнезду, в изнеможении свешивая головы через край, чтобы спрятать хотя бы головы от палящих лучей. Их слабенькое стрекотание звучало словно прощание с жизнью. Но возвращались мать или отец и становились на гнездо, развернув зонтом крылья и хвост. Птенцы тотчас забирались под этот «зонт», и беспомощное стрекотание затихало.
Когда птенцы ползали по гнезду, тщетно ища тень, или когда кто-нибудь из них вставал на ноги и пятился ближе к краю, у меня холодело все внутри: а вдруг свалится. Гнездо выглядело настолько ненадежным, что когда-нибудь это и должно было случиться. К тому же оно было заметно перекошено, и, казалось, порыв ветра сбросит его с развилки.
Но родителям будто невдомек было, что их дети в опасности. Мать кормила их, деля добычу на гнезде, грела их ночами. Иногда и отец становился рядом с ней. В полете птицы казались легкими, как большие бабочки, но от их тяжести гнездо перекашивалось еще больше. Однако, когда старшему из птенцов исполнилась неделя, взрослые словно поняли, что надо срочно подправить, подремонтировать постройку, и взялись за дело. Они стали ломать на соседних тополях веточки и носить их на гнездо. Самка сламывала длинные сухие прутики, самец, наоборот, покороче и обязательно с листиками. Был он необыкновенно привередливым: лишь одну из трех-четырех веточек, сломленных, подержанных в клюве и в лапе, нес к гнезду. Остальные ронял, видимо, без всякого сожаления.
Зато на гнезде он укладывал материал со смыслом и находил нужное место тем прутикам, которые приносила самка. Та бросала ветки, как придется: станет на помост, разожмет пальцы и не посмотрит, как легла хворостинка. Иногда положит ее поперек гнезда, а потом расправит над птенцами «зонтик», и видно, что ей самой неудобно стоять, что подпирает ее ветка, а она только потопчется и замирает в напряженной позе. Самец же и свою аккуратно положит на край и, став над птенцами, быстренько разложит по краям все остальные, что не на месте. Благодаря в основном его стараниям гнездо в два дня приобрело вид неглубокой плетеной корзины, исчез его перекос, и птенцы очутились за хорошей, немного редковатой, но надежной изгородью, через которую никто из них уже не пытался перебраться, даже когда очень донимала жара. Возможно, изначально гнездо это не было построено ястребами, а заняли они воронью постройку, не законченную прежними хозяевами.
Прилет и гнездование у тювика, пожалуй, совпадают с прилетом и гнездованием кобчика и приходятся на тот период, который фенологи называют разгаром весны. Чтобы выкормить будущий выводок, тювику нужно найти и занять самое ящеричное место. На том участке, где обосновалась эта пара ястребов, прыткие ящерицы в теплую погоду попадались через каждые восемь-десять шагов. Ловит тювик, конечно, и мелких птиц, и кузнечиков. Не раз видел я его в станичных дворах, куда он залетал, чтобы взять дань с воробьиной общины, видел, как дважды самец приносил самке гнездовых птенцов степного подорожника просянки, но вся эта добыча — случайная. Выкармливает птенцов этот ястреб ящерицами и ящурками.
Начало 1969 года на всем Дону было бесснежным и таким морозным, что даже под пологом леса земля к весне промерзла на глубину до двух метров и более. К тому же необыкновенной силы черные бури намели в степные балки много грунта, под которым оказались заживо погребенными даже такие землекопы, как степные сурки-байбаки. А о тех, кто помельче, и говорить нечего: погибли, вымерзли чуть ли не поголовно многие животные от насекомых до земноводных и рептилий, и ящерицы стали большой редкостью. Вот почему после 1969 года в северной части своего ареала тювик исчез полностью, а южнее стал редкостью и в результате был занесен в списки Красной книги РСФСР как вид исчезающий.
Но не исчезли ни ящерицы, ни тювик. Мало-помалу начали восстанавливать они свою численность. У тювика дела шли лучше там, где он был избавлен от вороньего соседства. И теперь на нижнем Дону этот ястреб охотно гнездится чуть ли не по станичным дворам, а в хороших, добычливых урочищах тесновато становится семейным парам, и самцам приходится устанавливать права на владение участком силой. Дерутся соседи ожесточенно: можно подойти и накрыть обоих. Но после того как отношения установлены, самцы нередко летают охотиться на чужие участки. Летают они ранним утром, и в самую жару, а иногда и под вечер. И не потому, что семью кормить нечем, а потому, что около гнезда ко времени вылета птенцов добычи должно быть много.
Любимых пород деревьев для устройства гнезда у тювика, пожалуй, нет. Гнездится он на осокоре, ольхе, белом тополе, дубе. Участки довольно постоянны. Иногда два сезона подряд пара поселяется на одном и том же дереве, но ежегодно строит новое гнездо, если даже старое не требует большого ремонта. Нередко гнездо помещается на виду.
За мое десятидневное сидение около гнезда тювиков, пока птенцам не пошла третья неделя, мать кормила ястребят только ящеричным мясом или отдавала им обезглавленных ящериц. Никакого другого корма они не знали. А самке за эти дни ястреб кроме ящериц принес только двух полуголых птенцов просянки и одного почти оперенного птенца горлицы. Дважды под самым гнездом тювиков паслась семья серых куропаток, но ни самец, ни самка ни разу не пытались напасть на нее, хотя ничем не рисковали. Будь на их месте перепелятник, он такой возможности не упустил бы. Не раз под вечер, собираясь на ночевку, поднимали переполох воробьи и скворцы, а причина выяснялась, когда из кроны вылетал тювик, унося одного из их стаи. Значит, ловит этот маленький ястреб птиц, но неохотно, как будто недолюбливает их мясо.
В птичьем мире довольно распространено ритуальное кормление самок самцами. У одних видов самки, поохотившись, выпрашивают, как птенцы, корм у самцов, у других, наоборот, самец терпеливо ожидает, когда его избранница соблаговолит взять подношение. В зимних стаях грачей по нескольку раз в день грачиха, присев перед осанистым грачом, трепещет полураспущенными крыльями и, широко раскрыв рот, кричит, подражая крику голодного грачонка. Она сыта, и у самца ее поза и крик не вызывают желания поделиться спрятанным под язык вкусным кусочком. Эта короткая сцена из грачиной семейной жизни — скорее подтверждение союза, нежели действительное попрошайничество. Когда же во время насиживания грачиха просит покормить ее, она действительно голодна, и самец отдает ей все принесенное.
Трогательна заботливость, с которой самец малой крачки кормит самку на пролетном пути. Сменяя ее на гнезде, он почти каждый раз преподносит ей рыбешку, чего никогда не делает она. Чернолобый сорокопут, чтобы добиться окончательной благосклонности, носит греющейся на солнышке самке жука за жуком, успевая еще и подстраивать гнездо. Самок сов кормят во время насиживания их совины, и у дневных хищников — орлов, ястребов, луней, коршунов — самки в гнездовую пору забывают, что такое охота.
Так же и у тювика. Утром ястреб приносит добычу самке, потом завтракает сам, затем охотится, чтобы птенцов накормить. И порядок этот, если живы оба родителя, не может быть нарушен. Но то, что удалось мне подсмотреть у пары тювиков, было удивительно и необычно до неправдоподобия.
Самка, позавтракав первой добычей, вернулась на гнездо через несколько минут, и птенцы даже не успели озябнуть от утренней свежести. Кормить их было еще рано, и ястреб мог бы заняться охотой для себя. Но вскоре снова раздался его призывный крик. У самки, видимо, еще не угасло чувство голода, птенцы спали, сбившись в один пушистый ком, и она, стоя на стволе зависшего на соседних деревьях мертвого тополя, одном из нескольких постоянных обеденных мест, начала неторопливо, как бы лакомясь, отщипывать от добычи крошечные кусочки.
И вдруг самец, перелетев на тот же ствол, легко и проворно подбежал к ней и стал, как это делают птенцы, тянуть у нее из-под лапы то, что отдал ей минуту назад. Так и хотелось сказать за него: «Накорми детей, ведь свое ты уже получила». Но самка, не чувствуя укоризны, неожиданно стала кормить самца, точь-в-точь так, как самых маленьких. Со стороны эта сцена была похожа на какой-то шутливо-быстрый, взаимный обмен поцелуями, супружескую игру. Настолько были малы кусочки, которые отщипывала самка, что я не мог различить их в ее клюве, а хвататься за бинокль было поздно: можно было потерять неповторимое мгновение. Наблюдая за птицами, очень часто бываешь виновником обидных потерь: отвел взгляд на секунду, и в тот же миг неизвестно куда исчезает птица, которая, кажется, только и ждала того, чтобы избавиться от назойливого подглядывания за ее жизнью.