- Хочешь разбогатеть?
- Хочу вольным, как птица, скакать по свету на лихом коне. И чтобы горячая девчонка под боком, а лучше две. Нет, три! – ирландец расплылся в мечтательной улыбке, - Хочу быть выше правил.
- Тебе годков-то сколько, вольная птица?
- Точно не скажу, нет у нас в заводе года считать. Лет восемнадцать, наверно. Или девятнадцать.
- Без правил, без правил... – повторил Томас недовольно.
Сырая одежда натирала кожу, а мокрая обувка стала расползаться по швам.
- Правила не дают людям рыпнуться с насестов. – рассуждал Кин, - Рыпнешься – свернут башку, как глупой курице. Только вольные птицы, как ты, выше любых правил, разве нет?
- Я учился в Оксфорде. Как ты, на священника.
- Поэтому в латыни силён?
- Меня попервой отец учил. Латынь, греческий, французский.
- Видишь, а теперь ты сэр Томас Хуктон, командир знаменитых эллекинов! Жил бы по правилам, сейчас был бы попом.
- Я – лучник. – уточнил Томас. Лучник без лука, чёрт, - И у эллекинов тоже есть свои правила.
- Какие?
- Мы делим добычу, не бросаем друг друга и не насилуем женщин.
- Ага, сплетни об этом ходят. Эй, ты слышал?
- Что?
- Собаки лают. Две. Похоже.
Путники давно оставили реку за спиной и шли по краю леса, скрывавшего их от чужих глаз. Томас остановился и прислушался. Шумел ветер в листве, ухо различило отдалённую дробь дятла и… брёх. Собачий брёх.
- Может, просто охотники? – предположил Хуктон, не веря в свои слова.
Он выбрался на опушку к сухой канаве, разделявшей лес и обширный виноградник, террасами уходящий вдаль и вниз, к речной долине, откуда и слышался лай. Томас перешагнул канаву, встал у штабеля ореховых колышков, заготовленных для подвязки виноградных лоз, вгляделся. Три всадника, два пса. Просто охотники, но не на зайца, не на лису. На лучника. У двоих конных Томас рассмотрел копья. Собаки, нюхая землю, явно вели хозяев к лесу.
- О собаках я не подумал. – с досадой произнёс Томас, вернувшись к Кину.
- Собаки – это не страшно. – пожал плечами ирландец.
- Ну да. Их хозяева не за твоей рукой охотятся. Псы взяли наш след. Если всё же решил сделать ноги – самое время.
- Нет уж! – возмутился Кин, - Я ведь один из твоих людей, забыл? А мы не бросаем друг друга. Такое у нас правило.
- Смотри сам. Постарайся псов не злить.
- Собаки меня любят. – самодовольно заявил ирландец.
- Надеюсь, их успеют отозвать прежде, чем псы тебя не только полюбят, но и распробуют.
- Да не укусят они меня, вот увидишь.
- Стой здесь, - приказал Томас, - и не дёргайся. Пусть считают, что ты один.
Хуктон вцепился в нижнюю ветку ореха, подтянулся и сел на корточках, скрывшись в густой сочной кроне. Теперь всё зависело от того, куда подъедут и где расположатся всадники. Топот копыт был всё громче, а лай всё ближе. Кин, к удивлению Томаса, опустился на колени и молитвенно сложил ладони. Весьма благоразумно, одобрил Томас мысленно, и тут в поле его зрения влетели два волкодава, роняя капли слюны с оскаленных клыков. Кин простёр навстречу собакам руки, щёлкнул пальцами:
- Хорошие пёсики!
С округлившимися глазами Томас наблюдал, как здоровенные зверюги, скуля, подползли к ирландцу. Одна привалилась к его коленям, вторая принялась лизать руку.
- Умные ребята… - приговаривал Кин, чухая псов между ушей, - Отличное утречко поохотиться на англичанина, да?
Подъехали всадники. Лошадей они пустили шагом, пригибались, подныривали под низкие ветки.
- Тупые псины! – вытаращился один при виде ластящихся к ирландцу собак, - Ты кто такой?
- Христианин. – доброжелательно ответствовал Кин, - Доброго утра вам, господа.
- Христианин?
- Господь осенил меня светом своим, - продолжал Кин, - И я чувствую единение с Ним сильнее, молясь ранним утром в тени деревьев. Благослови вас Создатель, господа, а что сподвигло вас подняться ни свет, ни заря?
Простодушный лучистый взгляд, мантия из дерюги, - Кин вполне соответствовал избранному им образу набожного чудака.
- Охота, что ж ещё? – сказал второй всадник.
Третий подозрительно заметил:
- А ты не француз.
- Я из Ирландии, господа. Из земли святого Патрика. Вознёс ему мольбу укротить гнев ваших собачек, и вот они милы и дружелюбны.
- Элоиза! Абеляр! – сердито рявкнул псам хозяин.
Те не обратили на него внимания.
- На кого охотитесь? – невинно осведомился ирландец.
- На англичанина.
- Вы не там ищете. Он же в городе?
- Может быть, может быть.
Всадники находились справа от Кина; соответственно, от Томаса – слева, но далековато для прыжка. Молодые, роскошно одетые, в высоких сапогах, с перьями на шапках. Двое держали копья: рогатины на вепря с поперечными выступами позади острия; все трое были вооружены мечами.
-…А может и нет. – многозначительно поднял бровь второй конник, подъезжая к Кину ближе, - Ты, значит, молиться сюда пришёл?
- Я, по-моему, так и сказал.
- Ирландия, кажется, рядом с Англией?
- Да, - печально согласился Кин, - Англия под боком – вечное проклятие Ирландии.
- Нищий приметил двух подозрительных личностей около кабака вдовы. Один залез в телегу к золотарям, а второй был обряжен в мантию.
- Ну, по-видимому, я не единственный студент, поднимающийся до света.
- Элоиза! Абеляр! – вновь гаркнул собственник псов и вновь безрезультатно.
- Нищий побежал донести об увиденном в магистрат. – продолжил всадник.
- А встретил нас. – ухмыльнулся его приятель, - И наверняка, уже получил свою награду.
- В лучшем мире. С нашей помощью. Можем и тебе помочь поправить память.
- От чистосердечной помощи я никогда не отказываюсь. Затем и молюсь. – доброжелательно кивнул ирландец.
- Наши собаки взяли след.
- Умницы. – Кин потрепал псов по лохматым загривкам.
- И привёл нас след сюда.
- А, они учуяли меня? Неудивительно, что так мчались.
- А на речном берегу отпечатки двух человек.
- Что скажешь, святоша?
Томас чуть выглянул и смог лучше рассмотреть троицу. Дорогая упряжь и сёдла, сапоги начищены до блеска. Купеческие сынки? Богатенькие юнцы, привыкшие прятаться за папашины спины, прожигатели жизни, уверенные, что им дозволено всё. Разнузданные сопляки, убившие попрошайку, чтобы не делиться наградой.
- Святоша… - с презрением процедил первый юнец.
Второй подхватил:
- Настоящему мужчине не к лицу набожность!
- Если он, конечно, мужчина.
- А мы сейчас посмотрим, мужчина он или нет! Раздевайся, живо!
Всадники подъехали к Кину ближе, тесня его конями, как раз под ветку, на которой расположился Томас. И лучник бросился вниз.
Он обрушился на заднего, обхватив сзади за шею, второй рукой хапнув рогатину. Конник потерял равновесие. Лошадь захрапела, попятилась. Оба мужчины свалились на землю, Томас снизу, юнец сверху. Конь дёрнулся и поволок застрявшего ногой в стремени седока прочь. Томас пружинисто вскочил и наконечником трофейного копья плашмя ударил что есть силы второго всадника по макушке. Рогатина у того выпала, и он обмяк в седле. Томас повернулся к последнему, судорожно лапающему рукоять меча. Кин вцепился в его предплечье, повиснув всем телом. Конь юнца гарцевал, собаки, считая происходящее весёлой игрой, прыгали вокруг. Томас, развернув рогатину, врезал всаднику под рёбра. Сопляк задохнулся от боли, и Кин, сдёрнув его с седла, шарахнул ему между глаз коленом. Юнец потерял сознание. Первый тем временем успел выпутаться из стремени и начал подниматься, когда Томас жёстким пинком в горло опрокинул его на спину. Оставшийся в седле, припав к лошадиной шее, открывал и закрывал рот, как вытащенная на берег рыба.
- Лови коней! – приказал ирландцу Томас.
Он перескочил через канаву, перерезал бечеву, не дававшую рассыпаться ореховым кольям, и, выдернув её, бросил Кину:
- Свяжем гадёнышей, подберёшь себе одёжку по вкусу.
Прыжком вернувшись на опушку, Томас спихнул с лошади хватающего ртом воздух купеческого отпрыска и сильным ударом вышиб из него сознание.
- Бархат, да? – Кин щупал ткань дублета одного из лежащих, - Всегда хотел в бархате щеголять.
Томас содрал со всех троих сапоги, нашёл подходящую по размеру пару. Разделил с Кином кусок сыра, краюху хлеба и флягу вина, обнаруженные в седельной суме. Жуя, осведомился:
- С лошадями ты обходиться умеешь?
- Что за вопрос? – оскорбился тот, - Я же ирландец, а мы рождаемся на лошадиной спине!
- Отлично. Помоги мне связать этих олухов, только сначала обдерём с них шмотьё.
Раздев пленников, Томас скинул свою влажную одежду, натянул хранящие тепло прежних хозяев рубаху, штаны и куртку, узковатые для его мощной мускулатуры лучника, зато сухие. Опоясался мечом.
- Убили нищего, храбрецы? – спросил он, подойдя к получившему под рёбра обратным концом копья.
Тот высокомерно молчал, и Томас жёстко пнул его в лицо:
- Будешь немого разыгрывать, отрежу тебе всё, что ниже пояса. Соловьём запоёшь. Вы убили попрошайку?
- Он всё равно больной был. – угрюмо буркнул юнец.
- А, так вы просто совершили акт христианского милосердия? – нехорошо оскалился Томас.
Нагнувшись, он кольнул купчика ножом между ног. Злость на физиономии юнца мгновенно сменилась ужасом.
- Вы кто, ребятки?
Перепуганный молодчик забормотал:
- Питу, моё имя Питу! Мой отец городской консул, он заплатит за меня любой выкуп!
- Питу – большая шишка в Монпелье, - подтвердил Кин, - Виноторговец, а живёт, как сеньор. Ест с золота, говорят.
- Я его единственный сын. – лепетал Питу-младший, - Он заплатит.
- Заплатит, а как же. – согласился Томас, перерезая его путы, и кивнул на свою влажную одежду, - Облачайся.
Когда тот повиновался, лучник вновь стянул запястья юнцу, которому, как теперь видел Томас, едва ли исполнилось восемнадцать.
- С нами поедешь. Надеешься вновь узреть родной Монпелье, молись, чтобы с моими двумя латниками и слугой ничего не случилось.
- Ничего, клянусь! – пылко заверил его Питу.
Двум его очухавшимся товарищам Томас сказал:
- Передайте старшему Питу, что его сын вернётся, когда мои захваченные в Монпелье люди доберутся в Кастильон д’Арбезон. Если у них не будет хотя бы гвоздя в подошве, не говоря о лошадях или оружии, его сынишка вернётся без глаз.
Питу при этоих словах задрожал и, сложившись пополам, принялся блевать. Томас ухмыльнулся:
- Кроме того, с моими парнями пусть пришлёт рукавицу, шитую на правую руку рослого мужчины, полную золотых генуэзских дукатов, и будем квиты. Ясно?
Они закивали. Томас отрегулировал под себя ремни стремян серого жеребца и вскочил в седло. Он получил, что хотел: чудо, коня, оружие и надежду.
- Собак с собой возьмём. – поставил командира в известность Кин, забираясь на пегого мерина и подбирая поводья третьей лошади, на которой сидел Питу.
- Возьмём?
- Они мне по душе, да и я им. Куда едем?
- Меня здесь рядом бойцы дожидаются, так что на север.
И они поехали на север.
На душе у Роланда де Веррека скребли кошки. Казалось бы, с чего? Он пленил жену и сына Хуктона, на коих тот, вне сомнения, будет рад обменять неверную Бертилью Лабрюиллад, а ни радости, ни триумфа Роланд не ощущал. Не был он уверен в том, что захват женщины и ребёнка оправдан с точки зрения идеалов рыцарства, как бы ни убеждали его в обратном шестеро приданных ему в помощь вассалов графа Лабрюиллада.
- Мы же не причиняем им вреда – говорил старший, Жак Солье, - Просто подержим и отпустим.
Взять Женевьеву с сыном труда не составило. Власти Монпелье выделили де Верреку стражников, и её, маленького Хью под охраной слуги с двумя латниками взяли при попытке выехать из города. Слуга и солдаты остались в темнице Монпелье, Роланда они не интересовали. Его делом было доставить жену и сына Ле Батара в замок Лабрюиллад, дождаться прибытия туда графини, и его рыцарский подвиг можно считать свершённым.
Но вот подвиг ли? По настоянию Роланда с Женевьевой и Хью обращались учтиво, а она платила ему вызывающим презрением. Будь де Веррек поопытней, он бы понял, что женщина прячет за презрением страх, но Роланд в женщинах разбирался плохо, а потому недоумевал, досадовал и старался рассеять враждебность матери, повествуя о героях прошлого сыну. Он рассказывал Хью о походе за золотым руном, о рыцаре Ипомедоне, переодевшемся для победы в турнире, и Ланселоте, сделавшем то же самое. Хью слушал, разинув рот, а его мать фыркала:
- Ради чего они бились?
- Ради победы, мадам.
- Вздор, они бились ради любовниц. Ипомедон дрался ради Фьеры, Ланселот ради Гвиневры. А ведь Гвиневра, подобно графине Лабрюиллад, была чужой женой.
Роланд покраснел:
- Я бы не назвал их любовницами…
- Почему? К тому же Гвиневра была ещё и пленницей, как я.
- Мадам!
- Если я не пленница, отпусти меня. – потребовала она.
- Вы – заложница, мадам, под моим покровительством.
Женевьева издала смешок:
- Как громко сказано: под покровительством!
- Да, мадам. – твёрдо сказал Роланд, - я поклялся оберегать вас и выполню обет ценой жизни, коль понадобится.
- Ой, прекращай блеять, слушать тошно. Лучше расскажи моему сыну ещё какую-нибудь байку о супружеской измене.
Роланд поразмыслил и выбрал историю, в коей даже такая пристрастная слушательница, как Женевьева, не сыскала бы ни малейшего привкуса пикантности. Историю своего тёзки, великого Роланда, героя Ронсевалльской битвы.
- Он сражался в Испании с маврами. Тебе известно, кто такие мавры?
- Язычники. – ответил Хью.
- Точно, язычники и безбожники, последователи неверного бога. Когда французская армия отступала через Пиренеи, их подстерегли мавры. Роланд командовал арьергардом. Враги превосходили его отряд в двадцать, а некоторые говорят, что в пятьдесят раз! У Роланда был знаменитый меч Дюрандаль, некогда принадлежавший троянскому паладину Гектору, но даже Дюрандаль оказался бессилен сразить всех врагов. Язычники напирали, и Роланд вострубил в волшебный рог Олифант. С такой силой вострубил, что усилие убило его, и Роланд пал бездыханный. Однако звук достиг слуха короля Шарлеманя, и сюзерен повернул назад, сметя орды жалких язычников!
- Может, они жалкие, - встряла Женевьева, - Но уж никак не язычники. Роланда убили христиане.
- Мадам! – вознегодовал Роланд.
- Что «мадам»? Ты в Ронсевалльском ущелье сам-то бывал?
- Нет, мадам.
- А я – да. Мой отец был бродячим циркачом, мы с ним скитались по свету, слушали местные предания. Так вот в Ронсевалле помнят, что Роланда подстерегли и укокошили христиане. Баски. А тебе, конечно, приятнее верить, что твой кумир погиб, дерясь с дикарями-язычниками, а не с восставшими смердами-христианами. И что героического в том, чтобы отдать душу Богу, сильно дунув в рог? Хорош рыцарь!
- Роланд – герой столь же великий, сколь Артур!
- Был герой, дунул в рог, да весь вышел. И раз уж речь зашла о рогах… почему ты служишь графу Лабрюилладу?
- Я восстанавливаю справедливость и закон, мадам.
- Справедливо и законно вернуть бедняжку против её воли монстру-мужу?
- Законному, заметьте, мужу.
- Который, покуда хватало мужской силы, насиловал дочерей и жён своих крестьян и вассалов. – парировала Женевьева, - Почему же его ты не считаешь виновным в супружеской неверности?
Роланд, нахмурясь, указал глазами на Хью: де, разговор не для ушей ребёнка. Женевьева отмахнулась:
- Пусть слышит. Я намерена вырастить из него настоящего мужчину. Такого же, как его отец. Не хочу, чтобы из Хью получился восторженный дурачок вроде тебя.
- Мадам!
- Женевьева скривилась:
- Семь лет назад двенадцатилетнюю Бертилью привезли в Лабрюиллад и выдали замуж за тридцатидвухлетнего брюхана, которого интересовало её приданное. Кто её спрашивал? Ей было всего двенадцать!
- Её обвенчали по законам Божьим и людским.
- С грязной тварью, не имеющей с Богом ничего общего!
- Она его жена. – упрямо повторил Роланд, чувствуя себя несчастным.