шутя, а Помоны частенько не бывало дома. Конечно, шифр знали только они с Сикораксой, однако Геката, несомненно, догадалась бы, откуда эта книга и для чего.
Если Геката клонит к этому, пусть спрашивает прямо. Помона слишком стара, чтоб состязаться в словесных ухищрениях с кем угодно, а особенно – с царицей лжи и обмана.
– Мои дела не стоили того, чтобы рассказывать о них, – сказала Помона вслух. – Мелкая работенка то там то сям.
– Я посылала тебя в Иллирию не для мелкой работенки то там то сям.
– Верно, сударыня, вы отправили меня сюда в наказание, чтоб я уж точно никогда не поднялась выше торговли рассадой. И потому это все, чем я могу заняться, чтоб заработать на жизнь.
Укрытая тканью голова Гекаты качнулась из стороны в сторону.
– Что за дерзость!
– Если я чем-то и расстроила ваши планы, то ненамеренно.
Геката фыркнула. Ткань вздулась пузырем над ее губами и вновь опала.
– У тебя всю жизнь все выходило ненамеренно. Подумать только, все эти годы ты поступала как душе угодно, и плевать хотела на последствия! Разве ты хоть раз подумала обо мне, когда ты шепталась с Сикораксой и хранила от меня ее тайны? Нет. Я давно поняла, что ты не будешь служить никому, кроме самой себя. Я лишь надеялась, что ты не станешь вмешиваться в мои планы, как я не вмешиваюсь в твои… И вот, пожалуйте!
Помона взирала на нее, ничего не понимая.
– Думаю, эта дама говорит обо мне, – сухо сказал Вертумн.
– О, да он разговаривает! – радостно вскричала Геката. – Верно, я и вправду ума не приложу, как это эльф оказался в руках какой-то ведуньи.
Именно Геката когда-то заставила Помону прочесть Руми и изучить тринадцать известных и еще пару неизвестных языков. Самой Помоне все это не нравилось – на самом деле она никогда не любила поэзии. В изящной словесности для нее было не больше проку, чем в паутине.
– Я сам отдался в руки спасительницы, – ответил Вертумн. – Та, с кем я говорю – Геката?
– Да, я – Геката.
– Весьма странно, что столь великую персону, как вы, заботит положение одного-единственного эльфа, – сказал Вертумн.
– Удачная пропажа этого одного-единственного эльфа подвигла Оберона готовиться к войне. А когда Оберон чем-то увлечен, он куда реже вмешивается в мои планы. Но я вижу все и навожу порядок в мире согласно моим целям – с твоей, Помона, помощью или без нее. Сейчас я пришла как друг, чтобы дать тебе дружеский совет, если ты соблаговолишь принять его.
Помона почтительно – а еще затем, чтобы скрыть вспыхнувший на щеках румянец – склонила голову. Вправду ли Геката способна видеть все? Вот уже сорок лет Помона втайне хранит свой манускрипт. Знает ли Геката и о нем? Знает ли о существовании Калибана и о планах Помоны? Нет, вряд ли. Если бы она знала об этом, одним желчным брюзжанием тут не обошлось бы. Узнай Геката о том, что Помона разыскивает дитя, рожденное Сикораксой, чтобы передать ему тайные знания, земля разверзлась бы под ногами Помоны и поглотила бы ее.
– Так объясните же, в чем, где мои обязанности? – спросила она вслух. – Дорога то и дело уходит из-под ног, разбегается в стороны. Каким путем идти? Путем любви, страха или чести?
– Всеми тремя – все мне на благо, – ответила Геката. – Но моя мудрость не будет тебе проводником. Твою юношескую твердолобость я еще могла простить, но вероломства простить не могу.
Вероломства?! Да ведь Помона положила всю жизнь на то, чтобы хранить верность! Она старалась хранить верность разом и памяти Сикораксы и Гекате, и Орсино тоже. Вероломства в ее делах и поступках не было – был, скорее, избыток обязательств, противоречащих друг другу. Упомянутая Гекатой мудрость и вправду ничем не могла помочь – она была всего лишь еще одним набором требований, которых Помоне никогда не удавалось выполнить.
– Я здесь, в Иллирии, по вашему приказу! – сказала Помона, глядя в жуткое лицо Гекаты. – Я отреклась от высших ступеней мастерства, потому что так пожелали вы. У меня нет провидческого дара. Я не могу видеть последствий своих дел, и вы же упрекаете меня в слепоте. Я поступаю наилучшим образом согласно собственному разумению, и я же вам не угодна – я, плод семени, вами же и посаженного!
Над морем сгустились черные, как сажа, тучи. Но Геката рассмеялась.
– Бедная крошка Помона, – сказала она. – Раз так, выслушаешь ли ты мое пророчество, чтобы выбрать верный путь?
Помона покачала головой.
– Мне от пророчеств не больше проку, чем любому смертному. Я не могу постичь их смысл.
– Вот мое пророчество, хочешь ты того или нет! – пронзительно вскричала Геката. Все четыре угла ее черного одеяния всколыхнулись.Узилища в замке Орсино темны,Награды ждешь, а дождешься войны.Кому свободы ищешь – быть в неволе,И не расстаться вам в земной юдоли!
С моря подул ветер, и даже собаки Гекаты притихли.
– Милый стишок, – сказал Вертумн. – Но до Руми вам, конечно, далеко.
Звук его голоса мигом разогнал тучи. Помона улыбнулась – не только Вертумну, но и Гекате. Столько лет прошло, а она ничуть не изменилась…
– Покорно благодарю вас, наставница, – сказала она. – Но если я освобожу его здесь и сейчас, то нарушу приказ Орсино, а этого я сделать не могу.
Геката вздохнула. Палки, составлявшие ее тело, разъединились и со звонким стуком упали наземь. Темное облачко взмыло в воздух и исчезло. Миг – и даже лай собак стих вдали.
Ах, как, должно быть, удобно путешествовать таким образом!
Помона с опаской обошла палки. Стебель плюща натянулся в руке, но она не оглянулась, зная, что Вертумн должен последовать за ней. И он действительно пошел за ней без лишних слов. Видимо, он давно привык к внезапному появлению призраков.
– Неужели все ведьмы должны держать ответ перед Гекатой? – спросил он через некоторое время.
Помона ответила не сразу. С одной стороны, перед ним она не должна была держать ответ. Однако держался перед Гекатой прекрасно – смело, сразу же встав на сторону Помоны. А мог бы попросить освободить его. Мог бы пожаловаться на дурное обхождение, пообещать Гекате убрать Оберона с ее пути… Но он не сделал ничего подобного.
– Все благоразумные ведьмы оказывают ей почтение, – сказала она. – Но не все они – ее ученицы. А вот мне некогда посчастливилось.
– Во времена юности?
Помона рассмеялась.
– Порой кажется, что это было во времена юности мира. Я попала к ней в науку еще младенцем и научилась колдовать прежде, чем ходить. У нее в обычае брать к себе сирот. А я была нежеланным ребенком, прижитым берберской пираткой от любовника. Геката вырастила и воспитала меня в своей алжирской школе, и учила на совесть.
– Пока не нашла повода наказать тебя.
– Да.
Помона умолкла, вслушиваясь в неровное шарканье его
шагов. Совсем забыла о его ноге! Она замедлила шаг, но лишь самую малость. Задерживаться на дороге было опасно. Геката уже отыскала их, а следом за ней вполне может явиться и Титания, и кто знает, чем это кончится?
– Значит, и ты, и я – оба мы выросли вдали от человеческой жизни, для которой были рождены, – сказал он.
Помоне не хотелось вспоминать прошлое, и потому она лишь рассмеялась.
– Совсем как Ромул и Рем, – сказала она. – Где будем строить город?
Когда они добрались до дворца Орсино, жара еще не спала, но заходящее солнце плавилось в водах Адриатики, точно в огромном тигле. Всему существу Вертумна – от обожженной ступни до пересохшего, будто пергамент, языка – не было нужно ничего, кроме холодного вина, мягкого дивана да книги.
Из привратницкой выступил, приветствуя их, человек в ливрее Орсино.
– Сударыня, какая радость! Добро пожаловать! Здесь вам всегда рады. А песика вашего позвольте устроить вместе с собаками герцога, – прибавил он, взглянув на Вертумна.
– Побойся бога, Джозеф, этакие оскорбления вовсе не делают чести твоему хозяину, – резко ответила Помона.
– Я и не думал никого оскорблять, сударыня. У нас прекрасная псарня, и мясо самое лучшее – сам бы ел, клянусь могилой матери, а уж я матушку ох как любил… Мясо – лучше не сыскать.
– Впусти же нас. У нас неотложное дело к герцогу, – заговорил Вертумн.
– Как злобно лает ваш песик, – заметил привратник, чуть отшатнувшись назад.
Будь проклята эта Помона, связавшая ему руки и выставившая на смех – каждому дураку на радость!
– Еще слово, и ты увидишь, как я кусаюсь, – сказал Вертумн.
Помона подняла ладонь:
– Постойте, постойте. Джозеф, скажи без шуток, кого ты видишь здесь, рядом со мной?
– Э-э… Никого, сударыня. А кого я должен видеть? – опершись на древко пики, он подался вперед и зашептал Помоне, точно Вертумна вовсе не было рядом: – За нами следят?
– И вот здесь, на конце стебля плюща, никого нет? – спросила Помона.
– Отчего же, сударыня, я, конечно, вижу вашего пса на поводке. Весьма ухоженный и воспитанный пес, у меня и в мыслях не было его оскорблять. Красив, чертяка! Жаль, лапу повредил. От таких ран и самая смирная собака рассвирепеет, я уж понимаю. У меня был когда-то спаниель – милейшее создание, подарок самого герцога. Однажды он наступил на колючку, и так злился – даже медведя, пожалуй, растерзал бы, – пока мы эту колючку не вытащили.
Помона взяла Вертумна за плечо, увлекла в сторону и зашептала, щекоча дыханием его щеку:
– Геката. Должно быть, она зачаровала тебя, и теперь ты в обличье собаки.
Чуть отстранившись, Вертумн опустил взгляд и оглядел собственное тело. Выглядело оно по-прежнему, но и под заклятием Титании все было точно так же.
– А ты это тоже видишь? – спросил он.
Помона покачала головой.
– Для меня ты выглядишь как человек. Но этого Джозефа я знаю. Да, язык у него без костей, однако он добр и не склонен к дурачествам. И если он говорит, что видит пса, значит, он видит пса.
Во имя Оберона, как же он устал! Как он устал быть кем угодно, только не самим собой! Как он устал представать перед миром в чужом обличье!
– Ты можешь развеять заклятье?
– Будь ты листком, я могла бы изменить тебя. Будь ты семенем, могла бы заговорить тебя. Но так уж вышло, что ты мне неподвластен. Бог ты мой, только этого не хватало! Но мы здесь, и наш долг – доложить обо всем герцогу.
– Ты ни на миг не забываешь о долге, – улыбнулся Вертумн.
– Я не забываю о собственной жизни, – отрезала Помона. – Если мы будем мешкать, и он узнает об этом, мне не сносить головы.
– А если ты вломишься к нему в тронный зал с брехливой хромой собакой и скажешь, что нашла эльфийского посла? Эх, если бы мне удалось отправить весточку Оберону…
– «Если, если…» Тьфу на твои гипотезы! Постарайся не гавкать и предоставь все дело мне. Орсино меня знает. У него нет причин сомневаться в моих словах.
Помона двинулась к привратнику, волоча Вертумна за собой. Во имя Юпитера, как ему надоело быть пленником!
– Джозеф, ты уверен, что видишь собаку, но твой взгляд обманут колдовством, – сказала она. – На самом деле перед тобой Вертумн, посол царя Оберона.
– О нет, – отвечал Джозеф. – С глубочайшим почтением прошу простить меня, сударыня, но я вижу собаку.
– Если ты передашь герцогу, что пришла ведьма Помона и говорит, что привела с собой Вертумна, он, несомненно, захочет лично увидеть нас обоих.
Джозеф нахмурился, но скрылся за дверью привратницкой и пустился бежать через двор по ту сторону ограды.
Быть может, Помона была права, и Орсино обеспечит ему проезд по морю в Венецию? А может, выйдет еще лучше – здесь найдется представитель двора Оберона, который сможет отправить весть царю эльфов? А если это кто-нибудь из самых могущественных волшебных существ, вроде Чертополоха, а то и самого Пака, то он шутя развеет чары Гекаты! И вскоре Вертумн вновь станет самим собой, кем бы он ни был по природе, а если Оберону или еще кому-либо от него мало толку, то ведь и вреда никакого!
Джозеф уже спешил назад, пыхтя на ходу и отчаянно махая им рукой, будто решил, что они вот-вот уйдут.
– Итак? – спросила Помона.
– Сейчас у моего господина аудиенция с Эсперансой Малхи, – выдохнул привратник.
– Что привело сюда Эсперансу Малхи? – спросил Вертумн.
Джозеф не обратил на него никакого внимания. Ну конечно он же не слышал ничего, кроме лая…
– Гав-гав, – язвительно сказал Вертумн.
– Мой спутник, – заговорила Помона, – хочет знать, кто такая Эсперанса Малхи. Не османка ли?
– Я знаю, кто она, – зарычал Вертумн. – Я спрашиваю, зачем она здесь?
– Может, ты и знаешь, а я – нет, – шепнула в ответ Помона.
– Да, она состоит в секретарях при Сафие-султан, главной наложнице османского правителя, – ответил Джозеф. – Говорят, на самом деле Османской империей правит именно Сафие-султан, но она никогда не покидает своего дома. Малхи же, будучи иудейкой, повсюду представляет ее, говорит и действует от ее имени при иноземных дворах, а после сообщает правительнице все, что узнала, ведет переписку и всякое такое прочее.
– Посланница, короче говоря, – сказал Вертумн.
– Не знаю, как госпожа Малхи относится к собакам, – тревожно заметил Джозеф, косясь на Вертумна. – А, правду сказать, и к животным вообще. Я не спросил, какого она мнения насчет собак или прочих животных. Времени не было.
– Времени не было?
– Не было. Господин велел бежать за вами во всю прыть, на какую только способны мои ноги.
– Бежать во всю прыть и попросить нас подождать?
– О нет! Герцог просит вас войти и предстать перед ним, и перед этой османской женщиной тоже – пусть, мол, убедится, что посол жив, а Орсино не виноват в воинственности Оберона. Он просит вас войти, не мешкая. Я хотел