было сказать ему насчет собаки, но…
– Времени не было, – закончил за него Вертумн.
– Цыц, Вертумн! – прикрикнула на него Помона. – Веди, Джозеф.
Вертумн со связанными руками захромал за ними, безуспешно стараясь избавиться от ощущения, будто его волокут за собой, точно пленника или добычу, хотя он не сделал ничего дурного. Хотя – наверняка сделал, иначе жил бы сейчас совсем другой жизнью и совсем в другом обличье. Должно быть, где-то в прошлом ему пришлось выбирать, и он ошибся в выборе…
– Османы будут тревожиться по поводу непрочного мира с Венецией, – сказала Помона на ходу.
– Как ни назови – непрочный мир, ленивая война – с дипломатической точки зрения разницы нет, – ответил Вертумн. – Главное – устроить так, чтобы никому не удалось усилиться. Ни Венеции, ни, конечно же, испанцам – они как раз сейчас угрожают Англии. Малхи желает удостовериться, что Оберон не примет сторону Венеции – что он непременно сделает, гневаясь на Орсино. Раз так, она будет мне рада.
– Тебе все будут рады, – заверила его Помона. – А теперь, ради всего святого, прекрати гавкать, пока нас не выставили вон.Акт IV
Виола с Орсино восседали на помосте в тронном зале дворца. Кресла были сдвинуты так близко, что руки их то и дело соприкасались – и в то, что это случайность, Помоне что-то не верилось.
Они, эти двое, были подобны двум магнитам – даже сейчас, несмотря на воинские облачения, их лица так и сияли.
Многие годы Помона выбирала себе любовников исключительно по расчету и расставалась с ними без малейшей печали. Частью – из осторожности: она отлично помнила, как Сикоракса была отправлена в изгнание за страшное преступление – желание родить дитя своего возлюбленного, но Помона давно умела предотвращать беременность. Чего ей никогда не приходилось – это предотвращать любовь. По крайней мере, такую, как у Виолы с Орсино.
– Орсино, мой повелитель, – кланяясь, заговорил Вертумн.
– Что это? – перебил его Орсино. – Помона, словами не выразить, как мы рады приветствовать тебя, если ты пришла с вестями о Вертумне. Но где же он?
– Мой повелитель, видите ли вы эту собаку рядом со мной?
Помона выступила вперед. Вертумн, хромая, пристроился сбоку. Кровь, сочившаяся сквозь дырку в прожженной подошве, оставляла бледные пятнышки на синем с золотом полу тронного зала Орсино. Кровь эльфа – превосходная добавка в котел какой-нибудь ведьмы из тех, кто обучен не только присматривать за садом.
Орсино резко рассмеялся, хотя с виду ему было совсем не смешно.
Из толпы придворных навстречу Помоне шагнула женщина – приземистая, толстая, однако одетая в прекрасный шитый золотом жакет, застегнутый до самого горла. Волосы ее были убраны под шелковый платок цвета апельсинов.
– Это Малхи, – прошептал Вертумн. – И она, и Орсино с Виолой, мигом узнали бы меня в лицо, будь я самим собой.
– Весь двор видит твоего пса, – ответил Орсино. – И не только видит, но и слышит.
В толпе захихикали.
– Цыц! – шикнула Помона на Вертумна. – Мой повелитель, история, с которой я явилась к вам, весьма необычна, но клянусь собственной жизнью: она правдива и стоит вашего внимания.
– Приблизься же и говори.
Они двинулись к трону. Малхи наблюдала за ними с едва заметной улыбкой.
– Вчера я возвращалась домой непривычным путем и наткнулась на огороженный стеной сад там, где никакому саду быть не полагалось. Войдя, я увидела в саду женщину примерно моих лет и фею – крохотную, не больше мотылька. И больше – никого. На прощание женщина дала мне книгу. Придя домой, я обнаружила на первой странице дарственную надпись – некоему Вертумну от Оберона.
Вынув из котомки книгу, она подала ее Орсино.
Придворные зашептались. Орсино открыл книгу и прочел надпись.
– Ты допросила ту женщину? Откуда у нее эта книга?
– Я догадалась, что это – не кто иной, как сам Вертумн, но в ином облике. И освободила его из заточения, как только справилась с его тюремщицей.
– Той самой, что не больше мотылька, – вклинилась в разговор Виола.
Придворные вновь засмеялись.
Понимая, что спорить с Виолой – себе дороже, Помона лишь склонила голову.
– Но где же теперь эта женщина? – спросил Орсино, сдвинув брови. – Или, скорее, где же Вертумн?
Помона указала на Вертумна, стоявшего рядом.
– По пути к вам он вновь был зачарован.
– Как, опять? – язвительно спросила Виола. – Какая неудача! Ты хочешь, чтоб мы поверили, будто посол и доверенное лицо царя фей и эльфов, притягивает злые чары, как дохлый пес влечет к себе червей?
Малхи двинулась вокруг них, внимательно разглядывая обоих. Глядя на Вертумна, она присела, словно в нем было не более пары футов росту.
– Вертумн, которого я знала, мог принять любой облик, какой пожелает, – заговорила Малхи. – Отчего же он сейчас не превратится в самого себя?
– Титания лишила меня волшебной силы! – зарычал Вертумн.
Малхи отступила назад.
– Приструни пса! – рявкнул Орсино. Помолчав, он заговорил несколько мягче. – Помона, я знаю тебя как ведьму весьма достойную. Но, боюсь, ты жестоко обманута.
– Все это – дело рук Титании, – устало сказала Помона. – Она пленила его и лишила волшебной силы.
– Но Титания – жена Оберона! – воскликнул Орсино. – Думаешь, я поверю, что Оберон ничего не знает об этом?
– А что видишь ты, Помона, глядя на этого пса? – спросила Малхи.
Помона взглянула на Вертумна. Спина пряма, сильные руки сомкнуты впереди, запястья до сих пор стянуты ее плющом. Она могла бы освободить его заранее, но не подумала об этом, а сам он не жаловался.
– Вижу Вертумна, – ответила она. – В том виде, какой, полагаю, присущ ему от природы. В облике человека.
– Какая-то уловка Оберона, – сказала Виола.
– Как он выглядит? – спросила Малхи.
– Мужчина. Темные, вьющиеся волосы с проседью вот здесь. Золотистая кожа. Борода только-только начавшая отрастать, цвета золота с серебром, блестит на солнце. Взгляд его сердечен, и когда он улыбается, в уголках глаз появляются морщинки. Плечи сильны и крепки, а ростом он чуть выше, чем мой повелитель Орсино.
Малхи насмешливо наморщила лоб, отчего щеки Помоны вспыхнули жарким румянцем. Сама же просила описать его – Помона и описала. И нечего тут лоб морщить!
– Полагаю, все это ты могла от кого-то услышать или увидеть на портрете. Возможно также, вы встречались прежде.
– Не встречались, иначе я бы запомнил, – возразил Вертумн.
Придворные взглянули на него так, будто он залаял.
– Когда он лает, ты слышишь человеческую речь? – с изумлением спросила Малхи. – Так попроси его хоть как-то доказать, что это он. Пусть расскажет о чем-нибудь, что может помнить только он. Или ответить на вопрос, на который никто другой не знает ответа.
Помона повернулась к Вертумну…
Взгляд Помоны был неожиданно ясен, зрачки – словно круглые золотые омуты в темных коричневых берегах. Она смотрела на него и ждала. Что же он может рассказать такого, о чем знает лишь он один? Чем может убедить всех этих людей?
– Скажи им… – зашептал он. – Скажи, что, когда
я прибыл сюда и представлялся герцогу в качестве посла, герцог Орсино был простужен. Пока я кланялся ему, он трижды чихнул.
Помона улыбнулась и обратилась к Орсино:
– Он говорит: когда он явился представляться в качестве посла, мой повелитель Орсино был простужен и трижды чихнул.
В толпе поднялся ропот. Но Орсино пренебрежительно отмахнулся:
– Это мог видеть и пересказать всякий, кто был здесь в тот день.
Помона вновь повернулась к Вертумну. Глаза ее горели огнем, губы были поджаты.
– Расскажи что-нибудь о себе. Что-нибудь тайное. Что-то, отличающее тебя – и только тебя – от всех прочих. Но нужно, чтобы они могли это опознать.
– Всего-то? – шепнул он в ответ. – Какие доказательства я могу представить в подобном состоянии? Мог бы показать то, что нарисовано на спине, но ведь они увидят только собачью спину!
– Нарисовано на спине?
А ведь верно! Они не увидят ничего, но Помона увидит – и сможет прочесть эти письмена всем!
Закрыв глаза, Вертумн задрал на голову подол белой рубашки. Интересно, что при этом видят окружающие? Пса, вычесывающего блох? Или вставшего на задние лапы? Но Помона видела человека. Он повернулся к ней спиной и замер, голый до пояса, и его наготы не видел никто, кроме нее, хотя вокруг стояла целая толпа.
В солнечных лучах над его головой кружились пылинки, словно все жизни, которые он мог бы прожить, плясали вокруг него гальярду – выбирай любую!
Вертумн слышал, как прервалось дыхание Помоны. Почувствовал – он мог бы поклясться, что почувствовал – дюйм воздуха, отделявший ее пальцы от его кожи, пока Помона водила рукой над знаками, выжженными Обероном на его теле, чтобы сохранить его от старости. Этот дюйм воздуха словно таил в себе молнию. Тут Помона коснулась его спины. Вертумн вздрогнул.
– Помона! Если тебе есть, что сказать, говори, – велел Орсино.
Помона заговорила. В голосе ее появилась легкая хрипотца.
– Я вижу… знаки. Письмена. Как будто нарисованные индиго, но краска – под кожей. Все они вьются и сплетаются, словно круги пустились в пляс с углами.
Вновь обратившись к Вертумну, она зашептала так, чтобы ее слышал только он:
– Что это?
– Числа, – ответил Вертумн. – Числа, написанные на малаяламе, одном из индийских языков. На этом языке говорила моя мать. Она подарила мне это тело, а Оберон сделал его неподвластным времени.
Сделай он правильный выбор, и чисел было бы девять, всего девять, и боли было бы куда меньше – хотя ребенка, пожалуй, она потрясла бы не меньше. Каждый год Оберон предлагал ему это, а он, Вертумн, все откладывал… Раз за разом делал выбор, и вот однажды выбирать стало не из чего.
– Они сохраняют мое тело таким, как есть, в соответствии с моим ныне бессмертным духом, – продолжал он. – По одному числу на каждый год, прожитый этим телом до того, как Оберон выжег на мне эти числа и остановил увядание, присущее телам смертных.
– И ты ждал… – прошептала Помона. – Сколько же лет ты ждал? Сорок? Я не смогла так быстро сосчитать, а письменности этой не понимаю.
– Пятьдесят, – ответил он. – Я ждал пятьдесят лет.
Прохладный палец снова коснулся кожи – всего на миг, описав дугу, и Вертумн вздрогнул опять.
Отдернув руку, Помона отступила.
– На его спине – письмена, пятьдесят чисел на языке далеких индийских земель. Наверняка ни у кого другого нет таких. Могу нарисовать их для вас, мой повелитель.
– Но как убедиться, что эти письмена – действительно его? – спросил Орсино. – Известно ли кому-нибудь из нас, что настоящий Вертумн вправду носил подобные знаки?
– Он был подменышем, похищенным из Индии, а на спине у этого человека – индийские письмена, нанесенные рукой эльфа. Если вы полагаете меня честной женщиной, если верите, что я рассказываю о том, что действительно вижу, сомнений быть не может.
– Но видел ли эти письмена кто-нибудь еще?
Вертумн отрицательно покачал головой.
– Вспоминай же, вспоминай, – прошептала Помона. – Хоть… Хоть кто-то должен же был их видеть!
Вертумн вновь покачал головой.
– С тех пор, как эти письмена появились, я вел спокойную, замкнутую жизнь. Их не видел даже я сам. Кроме тебя, Помона, их видел только тот, кто начертал. Сам Оберон.
Помона устало обмякла, прикрыла глаза и покачала головой. Да что ей от него надо? Его душа не носит на себе клейма мастера! Кроме тела, у него ничего нет, и даже этому доказательству здесь доверять не торопятся…
– Мой повелитель, он говорит, что видел эти письмена только сам Оберон, – медленно проговорила Помона – но далее слова ее пустились вскачь. – Даже если получить неопровержимых доказательств невозможно, молю вас: подумайте хорошенько обо всех изложенных мной обстоятельствах и о том, как расценить их. О книге с дарственной надписью. О заклятии и о саде. О письменах на его теле. Если он не Вертумн, то кто же?
– Ха! – вскричала Виола, поднимаясь на ноги. Меч, висевший на ее поясе, сверкнул в солнечном луче. – Царь эльфов водит нас за нос! Он замышляет сбить нас с толку, чтобы застать врасплох! Вначале прячет собственного посла, чтобы облыжно обвинить нас в его смерти, а потом присылает ведьму с собакой, чтобы потешиться над нами, отвлечь нас, заставить усомниться в необходимости войны и поколебать нашу решимость. Не лезь в его ловушку, любовь моя!
Орсино крепко растер лицо рукой, затянутой в кожаную перчатку.
– Конечно. Отменять боевую готовность нельзя.
Все это время Малхи, заложив руки за спину, расхаживала вокруг Помоны и Вертумна – неторопливо, точно кошка.
– Однако ж, – заметила она, – если вы не пойдете на мировую с Обероном, Венеция обзаведется сверхъестественным союзником, и это изменит весь мир.
– Если мы не устоим перед Обероном, враги Иллирии лишь умножатся, – возразила Виола. – Среди наших друзей есть и волшебники и ведьмы. А эльфа либо фею можно захватить в плен, им можно пустить кровь, как и смертным. Пусть Оберон однажды ощутит остроту наших клинков, и вот тогда в Иллирии наступит мир!
Орсино встал.
– Довольно. Помона, я ни на миг не сомневаюсь в тебе. Однако, пусть даже ты говоришь чистую правду, вас обоих могли обмануть с самого начала. Что, если Титания заодно с Обероном? В конце концов, она – его жена.
– Вот что я думаю… – Малхи отступила от Помоны с Вертумном на шаг и окинула взглядом обоих. – Мне доводилось иметь дело с Титанией, и вот что я думаю. Она – отнюдь не политик, но таить в сердце злость может столетиями.
Орсино склонил голову.
– Если вы, госпожа Малхи, считаете мои сомнения напрасными, скажите об этом прямо. Удовлетворит ли Сафие-султан та сказка, что поведали нам эта ведьма и ее фамильяр?
Стать фамильяром Помоны и всюду бегать за ней по пятам… Эта мысль едва не вызвала у Вертумна улыбку.
Малхи всплеснула руками:
– О, конечно же, нет. Мы должны докопаться до сути этой загадки.