в наших обоюдных интересах – найти разгадку, поскольку теперь мы неразрывно связаны друг с другом, и, как бы мне ни хотелось увидеть тебя на виселице, моего положения это ничуть не улучшит. Мы вместе раскроем эту тайну, а потом ты позаботишься об упокоении моей души. Иначе я буду преследовать тебя так жестоко и неистово, что к новолунию ты поседеешь, а к новому году лишишься разума.
В словах герцога имелась логика, и страдания Лючии отступили на второй план. Она кивнула.
– Если удастся выяснить, как в башне оказался Франческо, это нам очень поможет, – сказала она, задумавшись. Быть может, ему рассказала обо всем та женщина из пещеры? Нет, мать доверяла своей наставнице безоговорочно. Она говорила, что предсказание, сделанное наставницей в столь священном месте, не может быть ничем, кроме правды. Значит, во всем этом замешан кто-то еще. – Я боялась, что он поднимет тревогу, но он не сделал этого. Где он сейчас, не знаю.
– Конечно же, он не стал поднимать шум, – буркнул герцог, безуспешно пытаясь скрестить руки на груди. Из этого ничего не вышло: руки раз за разом проходили одна сквозь другую, и Просперо, выругавшись себе под нос, оставил эту затею. – Как бы он объяснил свое присутствие, не попав под подозрение? Несомненно, он подождет во всеуслышание обвинять тебя, пока не окажется в лоне семьи. Значит, некоторое время у нас есть. Умойся и ступай вверх по реке. Примерно через час дойдешь до охотничьего домика. В это время года он пустует.
В свете утра кровь на руках и одежде слишком бросалась в глаза. Сунув руки в ледяную воду, Лючия принялась отчаянно оттирать их.
– Я оставила неподалеку коня. Отыщу его и сделаю, как вы говорите. Но не лучше ли мне попытаться отыскать Франческо? Правда, неизвестно, какую из нескольких дорог он выберет, и…
– Если хочешь, чтобы его нашел я, я повинуюсь, – горько сказал герцог. – Так уж нынче обстоят дела…
– Хорошо, – Лючия досуха вытерла руки плащом. Под ногтями все еще оставалась запекшаяся кровь, и от ее вида Лючия вздрогнула. – Должна заметить, ваша светлость, вы прекрасно держитесь, несмотря на то, как обернулись события.
Герцог пожал плечами.
– Мне и без того осталось всего несколько недель. Ты всего лишь повергла остаток моей жизни в сущий хаос. Конечно, я предпочел бы хаосу порядок, но, видимо, слишком обленился и утратил бдительность. Вскоре мы еще побеседуем, и ты расскажешь, как сумела проникнуть в мою башню незамеченной. А до тех пор не показывайся никому на глаза. И нечего мне улыбаться – не о тебе забочусь. Забочусь я лишь о том, чтобы ты осталась в живых, пока не упокоишь мою душу.
Поиски Франческо де Медичи оказались неожиданно легкими – при жизни, чтобы отыскать человека, пришлось бы прибегать к куда более сложным методам. Теперь же, когда Просперо стал призраком, а та, в чьей власти оказалась его душа, любила искомого, все вышло проще простого. Он всего лишь пошел вдоль серебряной нити, тянувшейся из сердца Лючии и видимой только ему одному, через виноградник и по дороге к побережью.
Двигаться так быстро без малейших усилий было сущим наслаждением. Эта девица была права лишь отчасти: он не просто прекрасно держался в своем хождении по мукам, он наслаждался им. Злость на девчонку бодрила, как свежий ветер, ворвавшийся в душную комнату через распахнутое настежь окно. Прежде ему и в голову не пришло бы, что только смерть заставит его почувствовать себя живым – впервые за несколько десятков лет!
Хотя причиной этому, пожалуй, была не только злость. Радость принесло настоящее дело. Только теперь он осознал, как засиделся на месте. Сам того не сознавая, он превратил свою жизнь в искусство отворачиваться от всего на свете – от людей, от испытаний, от повседневных забот внешнего мира. Все, что он полагал величайшими достижениями, было просто незначительными мелочами, обретавшими видимость величия из-за одного-единственного простого и трагического обстоятельства: после смерти Миранды он настолько утратил требовательность к самому себе и столь малого достиг в науке волшебства, что любое, самое крохотное открытие казалось гениальным озарением.
Теперь же перед ним была настоящая загадка. Девица Медичи сказала, что послана кем-то, обладающим даром Видения. Несомненно, ведьмой – ведьмой исключительной силы, тут можно было биться об заклад на что угодно. Безусловно, это она снабдила девчонку неким средством, которое помогло той обойти защитные чары, а простой бабке-ведунье подобное не под силу. При первой же возможности нужно расспросить девицу подробнее.
Юноша отыскался в номере на втором этаже постоялого двора, где имелось сносное вино и отменные шлюхи. Следуя вдоль нити, Просперо влетел в окно. Юнец сидел на краю постели, обхватив руками голову. Губы его были мертвенно бледны. Судя по трясущимся пальцам, он до сих пор не оправился от потрясения.
Просперо скользнул вперед, повис перед ним в воздухе и презрительно скривил губу, услышав всхлипывания.
– Видишь меня?
Если Медичи и видел его, то не отреагировал никак. Приблизившись к столу в углу комнаты, Просперо увидел лежавшее на нем письмо.
«Сеньор де Медичи!
Связать себя узами брака – дело немалое. Убедитесь, что отдаете свое сердце достойной избраннице. Если хотите узнать истинную природу вашей суженой, будьте в верхней комнате башни Просперо, что в его зимней усадьбе на южной границе Милана, в ночь полнолуния. Позаботьтесь, чтобы вас никто не видел. Только тогда вы поймете, достойна ли она вашего сердца.Друг».
Почерк казался знакомым, но Просперо не мог вспомнить, чья это рука. Определенно, женская… Значит, этот юноша должен был увидеть момент убийства – или же появиться сразу после. За всем этим чувствовались весьма серьезные силы. Мальчишка ведь не прятался в темном углу весь вечер и всю ночь до предрассветных часов? Конечно, нет, иначе был бы обнаружен. Нет, он явился именно к нужному времени – в момент убийства.
Этот факт, вкупе с тем, что на девчонку не подействовали защитные чары, говорил о чем-то большем, нежели простое ведовство. Он указывал на ту, которой поклоняются сами ведьмы.
Франческо подошел к окну и выглянул наружу – как раз в том направлении, откуда пришел Просперо. Глаза его были красны от слез и недостатка сна.
– Ты – не более, чем актер в чьем-то театре, – сказал ему Просперо. – Глупец! Ты слышишь меня?
Ответа не последовало. Тогда Просперо подлетел ближе и помахал рукой между окном и Франческо – в каком-то дюйме от лица юноши.
В кои-то веки ему действительно потребовалось поговорить с одним из Медичи – и это было невозможно! И как же долго было невозможно поговорить с той единственной, с кем хотелось поговорить… Сколько раз он горел желанием поговорить с дочерью –
хоть однажды, напоследок? Но смерть – разлучница жестокая и неумолимая…
Комната постоялого двора вдруг сделалась серой. Что-то, словно невидимая рука, подхватило герцога и унесло прочь. В следующий миг Просперо увидел, что стоит посреди дороги, за городом, но окрестности были совершенно не похожи на буколические сельские места, которыми ему доводилось путешествовать раньше. Все вокруг было слишком цветистым и ярким, чтобы оказаться чем-либо, кроме Волшебного царства.
Навстречу Просперо шагал юноша, и оба они увидели друг друга в один и тот же момент. Юноша был хорошо одет, бородка его – аккуратно подстрижена, волосы – ослепительно белые, несмотря на его молодость – ниспадали на воротник густыми, завивающимися прядями. Просперо никогда прежде не видел его, но не мог избавиться от явственного ощущения, будто хорошо с ним знаком. Однако юноша узнал его и остановился так резко, что качнулся вперед, прежде чем отшатнуться, словно с перепуга.
– Не верю собственным глазам, – проговорил он. – Как вы здесь оказались?
– Значит, вы видите меня?
Встречный криво улыбнулся:
– Но вы меня не видите.
– Отчего же, вижу. Рад встрече, юный странник. Сегодня день чудес. Меня зовут Просперо…
– Я знаю, кто вы. Вы вспоминались мне всего лишь миг назад. Вы вообще редко покидаете мои мысли.
Просперо сделал паузу. Что-то в наклоне головы, в осанке, и взгляд, в котором раздражение борется с нуждой…
– Вы очень напоминаете человека, который был мне крайне дорог… но, простите, я не припомню, чтобы мы встречались прежде.
– Я кого-то напоминаю вам? О ком вы? – незнакомец скрестил руки на груди. – Возможно, о старом слуге?
– О моей дочери – единственной дочери, умершей много лет назад.
Казалось, незнакомец намерен сказать что-то жестокое и резкое, но при виде печали Просперо усмешка на его губах увяла.
– Вы скучаете по ней?
– Каждый день.
– Вы были так близки?
– Только пока она была маленькой. Потом она вышла замуж, и мы мало-помалу отдалились друг от друга. Так уж устроен мир. Но я не знаю ни вашего имени, ни отчего мы здесь. Сегодня весьма необычный день…
Незнакомец отвел взгляд, сделав вид, что любуется придорожным цветком.
– Кто я – неважно. Просто прохожий. Скажите, отчего умерла ваша дочь?
– От горячки. Она была так молода… Вы очень похожи на нее.
Глаза незнакомца странно блеснули, и он поднял руку, будто приглаживая волосы. Но его белоснежные волосы, повинуясь движению ладони, начали расти, и Просперо решил, что завел разговор с эльфом или феей и сейчас увидит, как чары спадут. Однако увидел он иное. Мужские плечи сделались у́же, бедра – шире, черты лица мягче… Миг – и перед ним оказалась та, кого он знал лучше всех на свете.
– Миранда! – Просперо шагнул к ней, чтобы обнять ее, но разум в нем возобладал и спас его от унижения. – Что это? Что за жестокие шутки? Кто вы на самом деле?
– Отец… это не шутка. Я здесь, и я жива.
Годы ее не коснулись. Она выглядела точно так же, как в последний раз, когда пришла к нему в печали, разочаровавшись в жизни вне пределов острова. Лепестки едва расцветшей любви съежились и опали, и не было на всем свете места, где она была бы счастлива и любима…
– Хотел бы я поверить, что это ты, но ведь мы в Волшебном царстве, а мне известно, что здесь все – не то, чем кажется.
– А… Один мой друг помог мне спастись бегством от той миланской жизни. Теперь я могу быть кем пожелаю, идти куда угодно и учиться всему, чему захочу, – она шагнула вперед. – Я – в самом деле Миранда, отец.
Крохотный остров радости оттого, что дочь жива – от воплощения того, чего он так мучительно желал все эти годы – поглотило цунами гнева.
– И ты оставила меня скорбеть о тебе? Бросила меня тонуть в тоске и безысходности и влачить сумрачное существование в юдоли скорби ради того, чтоб развлекаться среди фей и эльфов и делать, что захочешь? Задумалась ли хоть на минуту о брошенном муже? О любящем отце? Нет?
Виноватое выражение, на миг возникшее на лице Миранды, сменилось злостью.
– А к чему мне было возвращаться? Мы с Фердинандом никогда не смогли бы жить счастливо, а тебе миланский трон был дороже моей любви. Сколько раз я умоляла тебя помочь мне? Мое счастье не интересовало тебя, пока я была жива, и, даже поверив в мою смерть, ты подумал только о собственном потерянном счастье!
– Какой эгоизм! Я…
– Не стоит винить меня в том, что мне захотелось жить собственной жизнью! Если уж бранить меня за то, чем мои поступки обернулись для тебя, не эгоизм, то что же тогда эгоизм, скажи на милость? Ты вспомнил только о собственных страданиях, но даже не подумал спросить меня, нашла ли я свое счастье за все эти годы разлуки. Но разве любовь – не в том, чтобы в первую очередь желать любимому счастья и радости?
– Твои же собственные слова говорят о том, что и ты никогда не любила меня, – сказал Просперо. – Как я мог быть рад и счастлив, думая, что вместо полноценного материнства ты обрела могилу?
Миранда вскинула руку и вновь приняла облик встреченного на дороге юноши.
– Я – более, чем женщина, какой видят меня мужчины. Я – более, чем просто твоя дочь, которая будет безропотно страдать, лишь бы не навлечь позор на твою голову.
– Вижу, вижу, – ответил Просперо, указывая на Миранду в ее (или его?) новом облике. – Ох, как я скучаю по нашему острову! В качестве моей дочери ты была много разумнее и послушнее.
– Возможно, к сыну ты отнесся бы мягче. Возможно, когда мы жили в Милане, ты прислушался бы ко мне или нашел во мне больше достоинств, будь я наследником мужского пола.
– Не ищи утешения в волшебстве фей, дочь моя. Несмотря на эту бороду, ты капризна и ветрена, как всякая другая женщина!
– Довольно!
Дочь взмахнула рукой, и Просперо закружило в пестром водовороте красок и звуков, вскоре превратившемся в его собственный виноградник. Герцог лежал на земле, лицом к осеннему небу. Невдалеке виднелся охотничий домик, у крыльца топтался конь, и Просперо почувствовал, как его тянет к домику – эта девчонка Медичи ждала его возвращения, забыв о власти над ним, дарованной ей кинжалом.
Значит, Миранда жива. А он – мертв. Как же быстро мир перевернулся вверх тормашками! И если ему не удастся что-либо сделать с этим кинжалом, вскоре все станет еще хуже. Намного хуже.
Слезы иссякли. Оставалась лишь ноющая боль в пустом желудке, но даже мысль о еде, лежавшей в седельных сумках, казалась Лючии невыносимой. Мать осталась дома, во многих лигах отсюда, и ничего подобного она не Видела. После поездки к пещере мать снова была счастлива и каждое утро