эти годы. Кинжал, завернутый в ткань и перевязанный золотым шнуром, был заперт в особом ларце. Вскоре он, согласно договору с шотландским королем, отошлет его обратно в Шотландию и официально отметит последний год жизни. Решиться вернуть кинжал было нелегко – в конце концов, это значило смириться со смертью и покончить с жизнью, – но это решение было правильным. Оно покоилось внутри, словно хороший обед – вкусный, сытный, естественный. Кинжал сделал свое дело в нужный час, и Просперо был не готов идти дальше по пути исследования других его возможностей. Чудовищная вещь! Просперо исполнит обязательство и вернет его Макбету до зимнего солнцестояния, зная, что к Стефанову дню[24] умрет. Дальше откладывать возвращение кинжала, неразрывно связанное со смертью, было бы глупо. Если его не вернуть до зимнего солнцестояния, Милан и его народ постигнет несчастье. Быть может, он, миланский герцог, довольно хладнокровен, но не чудовище же он! Он позаботится о том, чтобы избавить своих подданных от любых бед, которые он в силах предотвратить.
Внимание Просперо вновь вернулось к груде писем на столе. Последнее дело перед тем, как собрать все нужное и отправиться в последний путь. Могила Миранды была прибрана и украшена свежими цветами еще днем. Завещание – написано и отдано на хранение в присутствии доверенных лиц. Оставлять переписку многих месяцев преемнику не следовало, несмотря ни на какие соблазны. Половина писем была получена от этих треклятых Медичи – обе семейки умоляли принять их сторону в силу самых немыслимых причин, какие им только удавалось выдумать, и их письма можно было просмотреть и сжечь довольно быстро. Он безбоязненно игнорировал эти письма месяцами, но они все приходили и приходили. Просперо не питал никакого интереса к союзам с ними, как бы ни подзуживали его так называемые советники. Он знал: чью сторону он примет, те и победят, и во всех последствиях обвинят не кого-нибудь, а его. Оправиться от войны – дело не из легких, и он совсем не хотел взваливать на свои плечи такое бремя. Пусть спесивые Медичи режут друг дружку сами. Пока они развлекались этим в пределах Тосканы, ему до них не было ни малейшей заботы.
Третья чаша опустела, когда в камине догорало последнее письмо из Тосканы. Просперо громко, от души рыгнул. Дело было сделано. Он начал наполнять чашу в четвертый раз, но шорох за дверью кабинета остановил его. Просперо приоткрыл дверь.
– Виллем? – окликнул он, полагая, что его непутевый слуга опять шатается по коридорам, несмотря на поздний час. – Виллем, это ты?
Никто не откликнулся на зов, но Просперо не оставляло чувство, что в башне кто-то есть. Но, не будь это кто-то из домашних, защитные чары искрили бы вовсю. Между тем, вокруг было тихо, как в могиле дочери. Просперо зажег свечу в подсвечнике, которым пользовался, чтобы ходить по дому по ночам, и шагнул в коридор.
– Виллем?
Просперо двинулся вверх по узкой винтовой лестнице – мимо запертой спальни, прямиком к верхней из комнат. Дверь была заперта, но изнутри слышался шорох. Неужели что-то вырвалось на волю? Подняв кованое железное кольцо, он повернул его, отпирая замок. В центре комнаты, в лунном луче, струившемся внутрь сквозь узкую бойницу, рядом с ларцом, где был заперт кинжал, стоял закутанный в плащ человек. Вор? В его башне? Почему же защитные чары не сделали свое дело? Не будь перед ним столь убедительных доказательств, Просперо решил бы, что такое невозможно. Изумление тут же сменилось гневом, и Просперо ринулся внутрь. Неужто Макбет настолько не доверяет ему, что послал человека выкрасть кинжал раньше назначенного срока? Шаг, другой… Рука Просперо легла на плечо вора и резко развернула его. Девчонка? Серый отблеск металла в свете луны – и боль, жгучая боль в животе…
Выронив подсвечник, Просперо пошатнулся. Ладони сделались мокрыми от крови. В свете гаснущей свечи он увидел рукоять того самого подлого кинжала – будь он проклят! – глубоко вонзившегося в живот. Колени Просперо подогнулись, а девчонка бросилась к нему и крепко ухватила рукоять кинжала, рыдая от неких сильных чувств, природу коих Просперо постичь не сумел. Ненасытный клинок вытягивал из него душу, и он не мог поделать ничего – из раны струилась кровь, а с ней уходили и последние мгновения жизни. Вспомнилась Миранда – вот она, заливаясь смехом, мчится вдоль берега острова прекрасным летним днем, вот она лежит в гробу… Но видения тут же исчезли. Осталась лишь уверенность в том, что, кем бы ни была убившая его юная злодейка, страдания ее будут длиться вечно.***
Кровь, брызнувшая на руки, едва Лючия попыталась выдернуть кинжал, оказалась неожиданно горяча. Рыдая над умирающим, она едва могла разглядеть ее сквозь слезы. А еще никак не могла понять, как все это вышло. Вот она развернула кинжал… миг – и клинок глубоко вонзился в живот Просперо! Кинжал словно сам, по собственной воле – непреклонной, решительной, жаждущей крови – кинулся к нему, увлекая ее за собой. Ведь она хотела только украсть этот кинжал, чтобы помешать замыслам Просперо, а после найти способ убедить его отказаться от задуманного, однако сделала именно то, о чем просила наставница матери. Все сопротивление ее воле, все планы, все разговоры, постоянные споры с самой собой и с матерью – все, что произошло после ночной поездки к той пещере, пошло прахом. Быть может, сама судьба вонзила в Просперо клинок, оставив ей лишь…
– Черт раздери!
Голос в дверях заставил вскинуть голову. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди. Франческо в Милане? Здесь?
– Любовь моя…
– Любовь? Если в груди моей и жила любовь к тебе, теперь она мертва! Как я мог думать, что ты мила и непорочна, когда ты способна на такое?
Выпустив кинжал, Лючия с трудом поднялась на ноги. Подол платья, рукава, ладони – все было залито кровью.
– Я только хотела…
– Я видел, как ты ударила его! Вот этими, своими собственными глазами! Убийца! Неужели нашего брака было бы мало? При чем здесь герцог? Все из-за того, что он решил принять сторону моего отца?
– Франческо! Я…
– Суть не в причине, а в поступке. Как проклята душа твоя отныне, навеки проклят будь и наш союз.
С этими словами Франческо повернулся к ней спиной и помчался вниз, громко стуча подметками по каменным ступеням. Вот-вот позовет стражу… Как ни болело, как ни рвалось на части сердце Лючии, жажда жизни в ней не ослабла. Обернувшись к телу, она коснулась век герцога, закрыв лишенные жизни глаза, и выдернула кинжал из раны – легко, будто соломинку из волос. Без лишних раздумий Лючия обернула оружие той же тканью, в
которой обнаружила его, перевязала тем же золотым шнуром и спрятала в сумочку, укрытую под плащом.
Ключ от комнаты, сделанный матерью, рассыпался в пыль, сделав свое дело, поэтому Лючия просто тихонько закрыла дверь и поспешила вниз, каждый миг ожидая услышать крик Франческо, зовущего слуг. Но во дворце царило то же безмолвие, что и по пути внутрь – даже шагов Франческо было не слыхать. Лючия пустилась бежать тем же задним ходом для слуг, каким проникла во дворец, надеясь, что Франческо поступил так же – в конце концов, это был самый легкий путь, – однако юноши нигде не было видно.
Со времени заката прошли многие часы, но до рассвета оставалось еще больше. Лючия решила как можно скорее покинуть дворец, добраться до своей лошади – а там ей, возможно, удастся перехватить Франческо на дороге и упросить выслушать ее.
Винный погреб был тих и пуст, как и прежде. Лючия зажгла фонарь, спрятанный за одной из бочек, и поспешила через огромный зал, тянувшийся из конца в конец особняка, к черному ходу, оставленному открытым подкупленным слугой. Задув свечу, она повесила фонарь на пояс и выскользнула наружу, во двор.
Из караулки доносился мирный храп стражника. Фруктовый сад в дальнем углу парка был так же пустынен, как и в те минуты, когда она кралась сквозь него в дом. Франческо поблизости не было, и тревоги он до сих пор не поднял. Лючия беспрепятственно добралась до стены, приставила к ней садовую лестницу, взобралась наверх и тихо оттолкнула лестницу прочь, в высокую траву. Спрыгнуть вниз, в кусты, разросшиеся по ту сторону благодаря разленившимся стражникам, было легче легкого.
Зимняя резиденция Просперо находилась на южной окраине города, среди виноградников. Не в силах поверить, что ей удалось выбраться из дворца без малейших препон, Лючия бежала, пока под ней не подломились ноги, и она не рухнула в грязь. Кое-как поднявшись, она продолжила путь. Ее душили слезы, вина лежала на плечах тяжким грузом, будто ярмо раба. Наконец она добралась до неглубокой речки на краю виноградника и без сил опустилась на землю. Горизонт озарился зловещим багрянцем. Стоило смежить веки – перед глазами появлялась кровь, а каждый вдох нес с собой воспоминания об отвращении в глазах Франческо. Пока что ей ничто не угрожало, и Лючия, забыв об осторожности, уткнулась лицом в землю и плакала, пока не защипало в горле.
– Ну вот, теперь в слезы! Да что же ты за тварь?
Взвизгнув, Лючия отпрянула назад – так, что плечи ее оказались в воде. Перед ней стоял волшебник и герцог Миланский. Его одежды тоже были залиты кровью, но с виду он был вполне жив и здоров.
– Разве вы… Но я же…
– …убила меня – да, я знаю. Я при сем присутствовал.
– Клянусь, я лишь хотела забрать этот кинжал, прежде чем вы сможете осуществить свой план!
– Неужто он настолько не верит в то, что я верну его, согласно уговору?
– Я ничего не знаю ни про какой уговор. Знаю только, что вы хотите убить моего суженого.
Герцог наморщил лоб в неподдельном недоумении.
– Представления не имею, кто ты такая и кто имеет несчастье быть твоим суженым. Мой план состоит лишь в том, чтобы отослать этот кинжал обратно в Шотландию, – взглянув на свои одеяния, он пощупал пятна запекшейся крови, но его пальцы прошли сквозь ткань и плоть, будто сквозь туман. – Обгадь тебя господь, теперь я мертв и не могу найти упокоения! Не будь я призрачен, малютка, шею бы тебе свернул!
– Что ж, вы в полном праве преследовать меня.
– Я не нуждаюсь в твоем разрешении, несносная гнойная язва, и даже не думай, что я на этом остановлюсь. Радуйся последним минутам свободы, ибо в самом скором времени я положу ей конец, – герцог повернулся, точно намереваясь куда-то пойти, однако ж не сдвинулся с места. Он просто стоял и смотрел на свою усадьбу, как будто приказывая ей оторваться от земли и самой подойти к нему, затем негромко выругался и покачал головой. – Кинжал… ну конечно же. Что ж, дело плохо. Я не в силах даже вернуться к своему телу и уличить тебя, несмотря на все меры, принятые мною против покушений. Проклятый кинжал… Скажи, кто же послал тебя, если не король Шотландский?
Изумление, охватившее Лючию при виде бранящего ее призрака, мало-помалу прошло, сменившись другим чувством – тревогой.
– Та, что наделена даром Видеть.
– Ведьма? И я убит ее фамильяром? Вот это унижение!
– Никакой я не фамильяр! А она – вовсе не ведьма! Как вы только посмели назвать ее так! Я – Лючия де Медичи, обрученная с Франческо де Медичи, которого вы вознамерились убить этим кинжалом!
Герцог взглянул на нее, будто на помешанную.
– Медичи? И что ж? Я должен быть польщен тем, что убит не простым сервом, а дочерью благородного семейства? А о твоем Франческо мне известно лишь одно: он – не более, чем закорючка на родословном древе, к которой я никогда не питал ни малейшего интереса. С чего бы мне желать ему вреда?
– Я… Мне было сказано, что вы хотите продолжения войны. А наш брак должен был завершить ее… – на глаза вновь навернулись жгучие слезы. – А теперь никакому браку не бывать. Он видел, что я натворила.
– А, это тот, что стоял в дверях… Мне в этот момент было не до него. О, прекрати же рев, жалкое создание! О ком ты плачешь? Уж никак не обо мне! Я убит твоей рукой, и ты же плачешь оттого, что твой нареченный увидел, что ты за злодейка? Ну да, кому, кроме Медичи, свойственен этакий эгоизм!
– Неправда, я плачу и о вас! Кинжал… он будто сам устремился к вам, клянусь своей душой! А Франческо решил, что я это нарочно, но клянусь, у меня и в мыслях подобного не было! Да, я хотела украсть ваш кинжал, это так, но убивать вас не собиралась, хоть мне и велели сделать это, чтобы спасти Франческо и свою семью!
– Ты словно бездна, в которой тонет без возврата здравый смысл. Зачем же было приводить его с собой, если ты не хотела, чтобы он узнал обо всем?
– Да я понятия не имела, что он в Милане! Как он мог здесь оказаться? Что могло побудить его забраться в вашу башню именно этой ночью? В этом нет никакого… – Лючия крепко зажмурилась. – Кто же злоумышляет против нас? Я обманута, а вы из-за этого мертвы… О, расступись, земля, и поглоти меня немедля!
– Довольно трагических завываний. За всем этим кроется чей-то загадочный умысел, а также – его причина, пусть ни то ни другое нам пока неведомо. Что ж,