с различными поручениями, а сам был в смятении. А второй глоток?
– Второй помог проверить, не заметят ли меня по пути в дом.
– Постой. Выходит, каждый глоток показывал все возможные варианты развития событий?
– Нет. Я просто была осторожна. Подкупила нескольких человек, чтобы разузнать все о ваших слугах, а после подкупила двоих из них, чтобы попасть в дом и подняться на башню. Второй глоток показал, что мой план верен.
– Подкупила? – Просперо пришел в ужас. – Моих слуг? – Лючия кивнула, и он в ярости попытался пнуть табурет. – Подумать только, а ведь я оказывал им столько милостей…
– Похоже, эти милости были не слишком-то запоминающимися. Ваши слуги мигом забыли о них, увидев немного золота, – на миг Лючия усомнилась, что Просперо вообще известно значение слова «милость», но нет – это, пожалуй, несправедливо. – Я собираюсь отправиться к Франческо и поговорить с ним, а кинжал оставить здесь. Подождите возражать. Клянусь, после этого я позабочусь о том, чтобы вернуть кинжал в Шотландию, если такое развитие событий окажется верным.
– Думаешь, я доверюсь глупой девчонке, которую сумели обманом заставить убить меня?
Вскочив на ноги, Лючия громко хлопнула по столу.
– Вы – как старая оса, не в силах устоять при виде возможности причинить боль! Как надоели мне ваши жестокие речи! Знаю: то, что я натворила, ужасно, но, клянусь всем святым, я не хотела этого! Теперь вы знаете, что все это – дело рук богини, и я, хоть и буду помнить свою вину всю оставшуюся жизнь, не вижу способа что-либо исправить – вы ведь жалите и жалите! А теперь уймитесь, или я вовсе перестану обращать на вас внимание, и мы еще посмотрим, кто кого сведет с ума!
У Просперо отвисла челюсть. Глядя на Лючию, он моргнул – раз, другой – и медленно кивнул.
– Да. Я слишком долго прожил в несчастье и совсем забыл, что такое учтивость.
– Что ж, – сказала Лючия, опускаясь на табурет, – я понимаю, что и вам сейчас нелегко, так давайте же покончим с этим и начнем сначала, иначе так и не избавимся от наших бед.
Смежив веки – по большей части, чтобы отдохнуть от вида Просперо и странных выражений, сменявшихся одно за другим на его лице, – Лючия глубоко вздохнула. Отчетливо представив себе, как отыщет Франческо и что ему скажет, она выдернула из пузырька пробку и залпом выпила последние капли, остававшиеся внутри.
В третий раз потрясение оказалось не таким сильным, но ощущение все равно было не из приятных. Разум словно отделился от тела и на миг погрузился в непроглядную тьму, тут же взорвавшуюся хаотическим вихрем цвета и звука, словно все дни и ночи на земле разом пустились вокруг Лючии в пляс. Но вскоре из множества картин и звуков осталась лишь одна. Комната на постоялом дворе. Глаза Франческо, красные, точно очи самого Сатаны, смотрят прямо на нее.
– Оправдания? Какие тут могут быть оправдания? Ты совершила убийство, и никакие слова не заставят меня забыть о крови на твоих руках.
Страх накатил волной. Изо всех сил стараясь не упустить временный дар Видения, Лючия изменила решение. Что, если отыскать Франческо через день-другой, чтоб дать ему возможность успокоиться и оправиться от потрясения? Вновь хаос звука и цвета – и Франческо снова перед ней, в лесу, по пути к побережью, садится в седло. Ее рыдания звучат отвратительно и громко.
– Ты для меня мертва!
Нет! И здесь все идет не так, как должно. Нужно еще подождать – пусть он достигнет границ Тосканы. За это время он вспомнит об их любви; тогда-то Лючия и поговорит с ним.
– Ты отвратительна, Лючия. Отпусти плащ! Когда моя семья узнает о твоем злодеянии, мы сообщим обо всем в Милан. Преемник Просперо с великой радостью присоединится к нам в войне со столь порочным семейством!
Как ни меняла Лючия свои планы, как ни пробовала переубедить Франческо, его презрение и ненависть раз за разом хлестали ее, точно плеть. И все это время ее не оставляло ощущение неимоверного напряжения в какой-то далекой-далекой части ее естества. Вскоре все возможности поговорить с Франческо и все слова, которые она могла бы ему сказать, иссякли, и картины грядущих событий замелькали перед Лючией так, что в глазах зарябило. Лицо Франческо при встрече с отцом… Гонцы, выезжающие за ворота – один сворачивает в сторону Милана, а прочие скачут к войскам отца Франческо и его сторонников… Снова Франческо – прекрасный, учтивый Франческо – в доспехах, верхом, выезжает на поле боя вместе с братьями, и огонек доверчивой радости совсем угас в его глазах… А вот отец и брат Лючии ведут войско в бой. Падает снег, слышится громоподобный лязг, белая земля обагряется кровью… Отец, возвышаясь над поверженным Франческо, вонзает меч в грудь ее нареченного… С отчаянным криком Лючия рухнула куда-то вниз – и вновь оказалась в охотничьем домике. Над ней парил в воздухе призрак Просперо.
Лицо было мокро от слез, в горле саднило. Все вокруг казалось тусклым, тягучим, нереальным.
– Судя по твоему лицу, спасти любовь не удалось, – заметил Просперо – впрочем, не без сочувствия в голосе. – Повремени, приди в себя. Боюсь, ты цеплялась за крапивный стебель этой волшбы дольше, чем следовало. Я бы помог тебе подняться, да не могу.
Лючия перекатилась набок. Отяжелевшее тело совсем не слушалось. Встать на ноги удалось лишь с огромным трудом. Подняв упавший на пол табурет, она села и молчала до тех пор, пока окружающий мир не обрел реальность.
– Все пропало, – прошептала она. – Ни одно из пророчеств не сбылось. Я обрекла многих и многих на гибель. Франческо невозможно переубедить, и он не женится на мне. И убьет его не этот кинжал, а меч моего отца на поле брани. Я убила невинного, навлекла проклятье на собственную душу, а будущее моей семьи ввергла в адское пекло.
– Ну, не так уж я невинен, однако картина, согласен, мрачная.
Лючия вскинула взгляд на Просперо, потрясенная неуместным легкомыслием его тона.
– Вас это забавляет?!
– Нет. Прошу прощения. Но, пока ты смотрела в будущее, я обратился к прошлому. А именно – к тому самому дню, когда был заключен договор относительно этого кинжала. Он способен далеко не только причинять преждевременную смерть. Я нашел решение, способное остановить войну, но тебе будет очень нелегко.
Утерев с лица слезы, Лючия расправила плечи.
– Так расскажите, в чем состоит ваш план, ваша светлость. Чтобы прекратить войну, я сделаю все, что в моих силах. Как бы мне ни было тяжело.
– О, Лючия! – на глаза матери навернулись слезы. – Как же ты прекрасна!
Не в силах взглянуть самой себе в глаза, Лючия разглядывала в зеркале подвенечное платье – бархатное, цвета полночной сини,
расшитое золотом, с корсажем, усеянным крохотными зернами жемчуга. Платье выглядело именно так, как ей хотелось всю жизнь, и, очевидно, было именно таким, каким его неизменно видела мать.
– Отчего ты так печальна? – шагнув к Лючии, мать захлопотала, поправляя одну из драгоценных заколок в ее прическе. – Нервничаешь? Ну, это абсолютно естественно. Но сегодня тебе нечего бояться, сердечко мое. Ты ведь не из невежественных новобрачных, не знающих, где им отныне суждено жить – в чертогах радости или в обители скорби. Уж мы-то с тобой знаем, что сегодня начнется чудесный брачный союз, будь и твой брак, и ты тысячу раз благословенны. Так улыбнись же и радуйся этому дню! Ведь это – не просто свадьба. Это – конец войне!
Лючия заставила себя растянуть губы в улыбке – едва достаточной, чтобы мать бросилась к дверям и закричала на одну из служанок, как делала всегда от излишнего возбуждения.
Лючии давно наскучило разглядывать собственное отражение. Подойдя к окну, она выглянула во двор, залитый зимним солнцем. Снаружи царила неистовая праздничная суматоха. Слуги тащили с кухни в зал блюда, полные угощений, прямиком через двор, так как на крытых галереях было не протолкнуться от тех, кто украшал колоннады цветами и сметал паутину со сводов. Ворота распахнулись, пропуская пышно разодетых музыкантов и целую толпу цветочниц с корзинами. Интересно, остался ли за пределами этого дома еще хоть один цветок?
Посреди двора появился Маттео, брат Лючии. Подняв взгляд к плывущим по небу облакам, он увидел, что Лючия смотрит на него, изящно поклонился и послал ей воздушный поцелуй.
За последний год Маттео не менее пяти раз чудом избежал гибели. Впервые услышав, что ему больше не придется выходить на бой, он со всех ног бросился к сестре, подхватил на руки, закружил, так что Лючия взвизгнула, и поцеловал в макушку.
– Моя жизнь снова принадлежит мне! Надеюсь, ваш союз принесет тебе больше радости, чем огорчений!
– Конечно, – ответила на это Лючия (но только потому, что все вокруг смотрели на нее).
С тех пор она стойко притворялась счастливой целых две недели. Все думали, что она так рано уходит спать, чтобы выглядеть в день свадьбы как можно лучше, но на самом деле к концу дня ей просто безмерно надоедали бесконечные шутки и веселье. Надоедали тетушки, постоянно норовившие утащить ее к себе, чтобы поделиться перлами мудрости, слепленными из макаронного теста; надоедали хвастливые разглагольствования отца о том, как легко ему удалось выторговать мир – будто все многолетние старания матери были тут ни при чем; надоедала тихая радость матери…
Но самым утомительным было – хранить молчание о том, что произошло в Милане.
– Скоро снег пойдет! – крикнул брат в сторону одного из окон первого этажа. – Ставлю сто флоринов!
Дверь за его спиной распахнулась, и к нему подбежал лакей.
– А-хой! Встречайте жениха! – крикнул Маттео. Увидев, что Лючия все еще смотрит на него из окна, он замахал на нее, будто прогоняя прочь кошку. – Ступай, Лючия! Тебя он не должен увидеть!
Лючия укрылась за шторой. Сердце гулко билось в груди. Вот оно. Вот и настал день, которого она ждала с тех пор, как выучилась говорить. Сейчас ей полагалось вприпрыжку сбежать по лестнице и, хихикая, ждать, пока за ней выстроится ее свита. Ей полагалось радоваться… Прикусив губу, она подождала, пока не отступят слезы, готовые вот-вот навернуться на глаза. Мать уже громко звала ее из коридора. Настал час встретить свою судьбу.
Переполох среди слуг, прощальные напутствия взволнованной матери, рука отца, дверь в приемный зал… Шепот вслед – уверения в том, что она ослепительно прекрасна, пожелания удачи, здоровья и радости… и улыбки, улыбки отовсюду, куда ни кинь взгляд. Топот рассаживающихся по местам гостей, скрип стульев, ропот предвкушения… Все вокруг выглядело нереальным, невероятным, словно происходило с кем-то другим, а Лючия лишь наблюдала со стороны. Двери распахнулись, и музыканты заиграли…
– Франческо! Наконец-то я могу назвать тебя братом! – Маттео хлопнул жениха по спине. – Это куда приятнее, чем протыкать тебя насквозь!
Франческо захохотал.
– В самом деле, братьями быть куда лучше! Война превратила нас в глупцов – пусть же теперь за нее это делает вино.
– Осторожнее, брат, – ухмыльнулся Маттео, зазвенев кубком о кубок Франческо. – Как бы дневные глупости не довели до беды ночью!
Лючия покраснела. Видя это, Франческо со смехом обнял ее за талию, привлек к себе и поцеловал в щеку.
– Отныне никаких бед! Я запрещаю! А ты, моя любезная жена, изволь повиноваться своему мужу и господину!
Вымученно улыбнувшись, Лючия высвободилась из его объятий.
– Прости меня, здесь так много тех, с кем нужно побеседовать…
Остаток дня она провела, непрестанно улыбаясь, пока не заболели скулы, болтая, пока не запершило в горле, и танцуя, пока не загудели ноги. И, как и всё, прилетающее на крыльях страха, час провожать жениха и невесту к брачному ложу пришел слишком быстро.
Франческо – смеющийся, раскрасневшийся – позволил шаферам выпихнуть его на середину зала, а Лючия предпочла не сопротивляться своей свите. Жених подхватил ее на руки, и от приветственных возгласов зазвенело в ушах. Их вывели из зала, проводили через заснеженный двор, распахнули перед ними двери в другое крыло усадьбы и остановились, глядя, как Франческо несет ее вверх по лестнице. Дойдя до верхней площадки, он развернулся, позволив Лючии помахать рукой и взглянуть на мать, промокающую глаза кружевным платочком, и зашагал по коридору к спальне. Гости устремились обратно за праздничный стол.
Франческо отыскал на ощупь дверную щеколду и внес Лючию в их супружескую спальню. Урвав поцелуй, он поставил ее на ноги и закрыл дверь.
Ложе было выстелено свежими простынями, подушки усыпаны лепестками роз. Свечи уже были зажжены, камин растоплен, благовония в курильницах насыщали воздух прекрасными тонкими ароматами.
Лючия отошла от жениха – так, чтобы между ними оказалась кровать.
– Не слишком ли далеко все это зашло?
Но он промолчал. Напевая какую-то вульгарную песенку, которой научил его Маттео, он начал расстегивать дублет. Лишь расстегнув все пуговицы, он взглянул на Лючию и увидел, что она все еще стоит, скрестив руки на груди.
– О… Ты боишься. Да… Понимаю. Могу лишь заверить, что приложу все усилия и буду добрым и заботливым мужем, – его улыбка отнюдь не согревала. – В конце концов, разве нам не пророчили счастье в браке? – он обошел кровать и приблизился к ней. – И множество детей?
С этими словами он опустил взгляд к ее груди, и Лючия испугалась, что сейчас ей сделается отчаянно дурно.
Увернувшись от него, она метнулась прочь и опять встала так, чтобы кровать оказалась между ними.
– Но разве у тебя нет других обязательств? Кинжал должен быть возвращен в Шотландию ко дню зимнего солнцестояния, и срок уже близок.
Старый волшебник улыбнулся