ей в ответ глазами Франческо.
– О, я тщательно все обдумал и пришел к заключению, что в этом более нет необходимости. В конце концов, мне досталось здоровое юное тело, и сердце в его груди будет биться еще многие и многие годы. Моя душа живет в этом теле, и значит, можно утверждать, что меня никак невозможно считать мертвым. Будучи же живым, я вполне могу оставить кинжал у себя. Так гласят условия договора.
Лючия отвернулась, не в силах вынести звук его голоса – без единой нотки, без единого отголоска души любимого. Она сама отсекла его душу от тела, пока он спал, следуя указаниям старого волшебника, всхлипывая и находя ничтожное утешение лишь в том, что душа Франческо устремится прямо в рай и не будет обречена на вечные земные мытарства. Ритуал оказался очень сложным и утомительным, но другого способа добиться мира не было.
Она заставила себя снова повернуться к нему и попыталась примирить меж собой красу возлюбленного и душу коварного старца, смотревшего на нее из глубины глаз Франческо, словно из-под украденной у прекрасного юноши маски. Сможет ли она жить с ним? Поможет ли ей то, что это был единственный способ прекратить войну?
Все, что было сказано в пещере над языками голубого пламени, сбылось. Лючия вышла замуж за Франческо де Медичи в день, увидевший и снегопад, и солнце на ясном небе, и их союз положил конец войне и принес мир на тосканские земли. И это действительно причинило ей страдания – да еще какие! Кинжал Просперо пролил кровь, которая усугубила вражду, и погубил ее возлюбленного, и ей никогда не носить под сердцем его дитя, потому что на его месте – другой. Теперь, когда все это было предельно ясно, Лючия не на шутку сомневалась в правдивости слов матери, уверявшей, что ее замужество будет счастливым. В пещере об этом не было сказано ни слова.
В ту ночь она была еще ребенком, а после покров невинности начал осыпаться с нее, точно короста, обнажая нежную, кровоточащую кожу. Вот-вот опадет последний клочок, и все – оттого, что, узнав свое будущее, она согласилась с этим без лишних вопросов.
Но больше такому не бывать.
Она уже написала в Эдинбург и позаботится о том, чтобы это жуткое оружие вернулось к хозяину. Ответа еще не получила, но кое-что увидела в снах – одновременно с тем, как в Тоскане установилась необычайная, не по времени скверная погода.
Она разберется во всех тонкостях политики. Она узнает все о богах, духах, феях и эльфах. Она будет учиться дни и ночи напролет.
Что до новоиспеченного мужа… Она даст ему срок – ровно одну луну. Если за это время душа Просперо не переймет от юного тела Франческо его доброты и искусства быть внимательным и нежным, она не станет страдать всю жизнь. В конце концов, теперь она знает, каково это – без оглядки полагаться на других, не зная, что у них на уме.
К тому же – теперь она умеет убивать.
Адриан Чайковски
Хоть в пушечном жерле…А затем любовник,Вздыхающий, как печь, с балладой грустнойВ честь брови милой. А затем солдат,Чья речь всегда проклятьями полна,Обросший бородой, как леопард,Ревнивый к чести, забияка в ссоре,Готовый славу бренную искатьХоть в пушечном жерле. Затем судьяС брюшком округлым, где каплун запрятан,Со строгим взором, стриженой бородкой,Шаблонных правил и сентенций кладезь, —Так он играет роль[25].Акт I
Иллирия, 1601 г.
Пустынный берег после бури.
Обломки мачт и рей, обрывки тросов, доски корабельной обшивки разметаны по берегу в диком беспорядке. Меж ними высятся курганы мокрой насквозь парусины. Вокруг ни души. Кричат чайки; их тени скользят по песку.
Ближайшая груда парусины вздрагивает, приподнимается и кашляет, извергая наружу добрую порцию «соленого стихийного элемента», как, несомненно, выразился бы Жак, будь он поблизости. Сам спасшийся, однако же, сказал бы на это, что все соленые стихийные элементы на свете могут поцеловать его в гузно.
Из-под мокрого тряпья выбирается ПАРОЛЬ.
Пароль не был ладно скроен от природы, но вполне мог бы изобразить довольно внушительный вид, не будь он так потрепан морем. В облепивших его скромные стати одеждах, будь они сухими, всякий узнал бы серый мундир руссильонского лейтенанта. Это также было ролью, которую он мог бы убедительно сыграть, вот только на пустынном берегу не случилось ни нижних чинов, коих можно тиранить и угощать зуботычинами, ни высшего начальства, перед коим надлежит выслуживаться. Прокашлявшись, Пароль перевернулся на спину, тут же пожалел об этом, поспешил встать на четвереньки, и его снова звучно вырвало.
– Клянусь, – сказал он, подняв взгляд к небу, – ни ради золота, ни ради испанского хереса, ни ради женских прелестей в море больше не пойду!
– Прежде, чем покинуть этот берег, научи и меня ходить по водам морским!
Пароль разом сел на песок и потянулся к поясу в поисках поглощенной морем шпаги. Новоприбывший, как и сам Пароль, вымок с ног до головы, но держался не в пример лучше. То был смуглый, приятный на вид малый с аккуратной бородкой, в прекрасно пошитом синем мундире, ныне почти черном от влаги – явно один из арагонцев, недавних попутчиков Пароля.
– Некогда меня выучил этому трюку один алхимик, – с готовностью отшутился Пароль. – И, будь расположение звезд и прочих небесных тел благоприятным, я добежал бы отсюда до самого Милана, глумясь над бурей, гонящейся за мной по пятам, – окинув пришельца взглядом, он оценил его уверенную повадку, а также рапиру на поясе, уцелевшую и при том не утащившую хозяина на дно. – Знаете ли, сэр, случалось моему бренному телу попадать и в худшие передряги. Однажды был я…
– Оставим небылицы до тех пор, пока не усядемся к костру в компании получше, чем мы двое, – перебил его арагонец.
С этими словами он протянул руку, а Пароль был не настолько горд, чтобы отказываться от помощи.
– Оба мы – крысы столь гадкие, что даже море отказалось нас принять, – вяло улыбнувшись, заметил арагонец. – Я – Бенедикт.
– Пароль из Руссильона.
– Из свиты лекарки?
– Ближайший ее друг и конфидент, – подтвердил Пароль, полагаясь на то, что все, кто мог бы уличить его в преувеличении, покоятся на дне морском. – Увы, море поглотило все ее пилюли и снадобья, но даже не изменило цвета.
– Что ж, остается надеяться, что от них морскую пучину стошнит, и ее выбросит на сушу, – сказал Бенедикт без особого оптимизма. – Надеюсь, то же станется и с моим принцем.
Они прошлись по берегу, исхлестанному ливнем и заваленному обломками, но человеческих следов впереди не нашли. По пути Пароль выжал влагу из нескольких историй, которыми обычно угощал случайных знакомцев – наглых выдумок о военных походах, большую часть которых он провел, прячась в
обозе, о шрамах, которых он никогда никому не показывал, о победах, ради которых и пальцем не шевельнул. Но настроения врать и хвастать не было – нет, не из-за скорби по погибшим товарищам, а лишь потому, что он промок и замерз, а этот двужильный испанец, очевидно, не собирался позволять ему попросту удрать и где-нибудь укрыться. Небо над головой все еще было темно от туч, хотя внезапный шторм, положивший конец их плаванию и разнесший на куски корабль, умчался так же быстро, как и налетел.
Бенедикт, в свою очередь, мысленно взвесил его ветхие небылицы и из вежливости не стал пробовать их на прочность. Однако в конце концов он поднял руку, призывая спутника придержать язык, и Пароль умолк едва ли не с облегчением.
В наступившей тишине они услышали голос – печальный и звучный, читающий нечто, поначалу принятое обоими за ритуальный стих заклинания.
– Из вод, что в лоне матери, на воздух выходит человек в начале лет; затем с него мать-церковь при крещеньи водой смывает первородный грех. Не хватит ли воды? Или должны мы к сему вдобавок дерзостно плясать над злою бездной, что всегда готова обратно воспринять нас в лоно вод?..
– Я думаю, это он насчет моря жалуется, – таково было веское мнение Пароля.
– Значит, он – наш товарищ по несчастью. Идемте, присоединим к его жалобам и наши голоса.
Бенедикт рванулся вперед, предоставив французу тащиться за ним следом, но вскоре спереди раздался крик – высокий голос велел Бенедикту остановиться.
– Мир! Я из Арагона! – крикнул в ответ испанец. – Насколько мне известно, мы – союзники!
Поравнявшись с ним, Пароль увидел юнца с натянутым луком – тощего, как щепка, и одетого в зеленый мундир арденских егерей. На камне за его спиной сидел постный бородатый старикашка, облепленный потемневшим от влаги балахоном.
– Я вижу лишь одну стрелу, а колчан твой пуст, – заметил Бенедикт. – К тому же, оба мы уже едва не утонули. Лучше сбереги выстрел для настоящего дела – ведь мы и без того полумертвы.
Юноша недоверчиво опустил лук.
– Вы ведь синьор Бенедикт, не так ли? Я видел вас с вашим господином на борту корабля, за столом для почетных гостей.
Сам он назвался Ганимедом, а его старший товарищ оказался Жаком, философом, одним из послов, спутников сгинувшей лекарки, спутницы Пароля. Им надлежало, достигнув Милана, молить престарелого Просперо о помощи в тосканских войнах.
Похоже, в последнее время ни одна битва в Европе не обходилась без волшебства. Совсем недавно сами повелители Волшебного царства едва не пошли войной на Иллирию, но тут война, как обычно, претерпела очередную перестановку сил. Войска Оберона рассеялись, как дым, а Орсино, герцог Иллирийский, ринулся в драку, денно и нощно собирая под свои знамена злых духов, ведьм и прочую нечисть. Каждой из противоборствующих сторон приходилось опасаться заклятий, чар, чудовищ и дурных знамений. И, конечно же, внезапных бурь.
Пароль хмуро взглянул в небо, не понимая, с чего кто-то взял, будто эта чушь приведет к чему-то хорошему.
Юноша из Ардена отправился в лес, тянувшийся вдоль берега, и вскоре вернулся с хворостом и растопкой для костра.
– Как вы полагаете, сударь, удалось ли спастись кому-нибудь, кроме нас? – спросил он Бенедикта.
– Не трогайте его, наивный юноша, – вмешался Пароль. – Ненасытная пучина поглотила его принца! А я лично не сомневаюсь, что из множества пассажиров нашего барка только нам четверым посчастливилось быть…
Он сделал паузу в поисках выражения поэлегантнее и был здорово обижен тем, что фразу за него цветисто завершил Жак:
– …изблеванными прочь соленым стихийным элементом.
К пущей обиде Пароля, старик тут же добавил:
– Кроме того, вот и пятый. Не из ваших ли он родичей, синьор Бенедикт?
Бенедикт вскочил на ноги, но надежда, озарившая его лицо, немедленно угасла.
– Нет, – ровным тоном ответил он, – но из родичей моего господина. Вот доказательство тому, что честь тонет там, где бесчестье держится на плаву среди волн, точно масляное пятно. И что теперь, сударь мой дон Хуан?
Новоприбывший оказался еще одним смуглым и бородатым арагонцем, заметно уступающим статью Бенедикту. Быстро окинув каждого холодным взглядом, он пренебрег всеми.
– Синьор Бенедикт, хвала Господу, море пощадило вас. Увы, среди вас нет моего брата? Будьте уверены, я молился о ниспослании ему спасения из пучин!
Пароль отчетливо услышал скрип Бенедиктовых зубов. Речь Хуана привела его в восхищение – ну как не восхититься человеком, способным вложить столько неискренности в каких-то два десятка слов!
В небесах прогремел гром. Тучи сгущались на глазах, и вскоре пасмурный день сделался темнее ночи.
– Похоже, непогода обрела второе дыхание, – задумчиво заметил Бенедикт.
– Не более естественное, чем первое, – заявил Ганимед, снова накладывая на тетиву стрелу, точно собирался сбить грозу с неба.
– Коль небо своевременно краснеет, – начал Жак, – то радуется пахарь и пастух, но не один лишь пахарь ужаснется, коль небо вдруг чернеет среди дня…
– Да, – оборвал его Пароль, – да, небо черным-черно. Да, очевидно, это какая-то черная магия. Не могли бы мы укрыться вон там, под деревьями, пока не… – голос его затих. – Господи праведный, а это еще что?!
Вдоль берега, по-над разметанными штормом обломками корабля, двигалось нечто, стягивавшее к себе сгущающуюся тьму, точно покрывало, заставляя ее вихрями клубиться в воздухе. Казалось, тучи в небе водят хоровод прямо над головой странного существа, а с пальцев его с треском срывались стрелы молний. Обличьем оно походило на старуху – иссохшую мегеру в лохмотьях. Старуха медленно плыла прямо на них, и шлейф ее рваного одеяния тащился за ней следом, едва не касаясь песка. С виду она была слепа – ее глаза казались не более, чем глубокими складками среди избороздивших лицо морщин, и молнии вспыхивали, ветвились, словно щупальца, отыскивая путь и обшаривая каждый обломок, выброшенный на берег.
– Что-то злое к нам спешит, – заметил Жак. На сей раз его лаконичность оказалась выше всяких похвал.
– Не объявить ли нам ретираду? – предложил Пароль, так как на всех у спасшихся имелась лишь одна рапира и одна стрела, которые вряд ли могли хоть чем-то угрожать приближавшемуся чудовищу.
Никто не питал желания признавать тактический гений руссильонца, однако все невольно попятились назад. Пароль решил, что остальные могут топтаться на месте сколько угодно. К тому же опыт показывал, что завтрашняя похвальба вполне способна покрыть сегодняшнюю трусость в любых количествах. Резко развернувшись, он едва не сбил с ног женщину.
Женщина была очень красива, и мокрое платье облегало ее фигуру так, что при иных обстоятельствах открывшееся зрелище доставило бы ему немалое удовольствие, не говоря уж о поводе для нескромных замечаний. Но так уж вышло, что эту женщину он знал давным-давно и вовсе не хотел бы испытать на себе остроту ее языка и прочие выдающиеся таланты.
– Привет, Елена, – только и сказал он.
– Цыц,