дурачье! Тихо! – зашипела она, оттолкнув Пароля с дороги и подойдя вплотную к его насквозь промокшим спутникам.
Ведьма медленно, но неуклонно приближалась. Выхватив из рук Ганимеда лук и ни на кого не глядя, Елена вычертила на песке вокруг спасшихся круг и что-то пробормотала себе под нос. Пароль от души пожалел, что не пустился бежать сразу, едва увидев приближающуюся тварь: теперь он оказался отданным на милость не одной, а целых двух ведьм.
– Молчать. Не двигаться. На ведьму не смотреть, – прошептала Елена. – Даже мысли не выпускайте из головы.
С этими словами она крепко стиснула одной рукой плечо Пароля, а другой – дона Хуана, словно определив их двоих в самые ненадежные.
Но все послушно замерли, не проронив ни звука, и ведьма, окруженная вихрем струй ливня, тьмы и кислого запаха гниющих водорослей, проплыла мимо и направилась дальше вдоль берега. Старая карга давным-давно скрылась из виду, но даже Елена еще долго не осмелилась заговорить.
– Не думайте, что все опасности позади, – наконец сказала она. – Шторм застиг нас в водах Иллирии, и, если волшба здешних ведьм не сумела отыскать нас, эту задачу препоручат простым смертным. Пока не поздно, нужно бежать прочь от берега.
Вскоре после того, как потерпевшие крушение скрылись, на берегу появился отряд всадников. Останавливая коней у каждой кучи мокрой парусины и обрывков канатов, они пронзали ее пиками – на случай, если под ней прячется кто-то живой.
Отряд возглавлял юный офицер. Чистотой безбородого лица он вполне мог бы поспорить с Ганимедом. Солдаты называли его Цезарио, а больше не знали о нем ничего, кроме того, что их предводитель держится в седле, фехтует, играет в кости и ругается наравне с лучшими из них. Только старый сержант, ехавший позади, знал, что на самом деле их командира зовут Виолой.
Молодая жена герцога Орсино уже не в первый раз украдкой покидала дворец, чтобы натянуть бриджи и показать мужчинам, что почем. Старый герцог не возражал; похоже, от этого он только крепче любил своего бывшего верного пажа Цезарио.
Виола окинула взглядом песок, взрыхленный штормовой ведьмой и прибитый струями дождя, и выругалась в выражениях, вогнавших в краску солдат-рядовых. Дождь, заботливо оставленный им удалившейся ведьмой, лил, как из ведра, и сержант поплотнее натянул на голову капюшон плаща.
– Ох, вера истинная! Напомни-ка, отчего меня дернуло второй раз пойти играть в солдатики?
– Оттого, что ты никогда не упускал шанса оказаться в дураках, Фесте, – объяснила Виола.
– Вот как? – склонившись к ней, Фесте перешел на шепот. – А не оказался бы я еще большим дураком, кабы отпустил супругу своего господина играть в солдатики без сопровождения хоть одного мужчины, который мог бы, в случае чего, прийти ей на помощь?
Виола, в силу давней привычки, тут же ощетинилась:
– Если ты полагаешь, что мне нужна твоя помощь… – пожав плечами, она улыбнулась. – Впрочем, за компанию благодарю – пока ты не утратил остроумия. Вижу следы. Наши сомнительные союзники уничтожили большую их часть начисто, но похоже, что в лес ушел небольшой отряд. Около полудюжины человек.
Сощурившись, Фесте пригляделся к песку под копытами коня.
– Что тут можно сказать, при таком-то освещении? Дева Мария, с тех пор, как эти скотты почтили нас своим обществом, мы уже по горло сыты полночными полднями!
Помолчав, Виола позволила отряду спешиться и дать отдых коням. Взяв под уздцы своего коня, она отвела его в сторонку. Фесте послушно последовал за ней.
– Я предупреждала повелителя, что этот скотт нам недешево обойдется, – негромко сказала она, взглянув в необычно темное небо.
– Знаю, знаю, – подтвердил Фесте, – но ведь на всю Европу не осталось ни единого поля честной битвы, не испохабленного черной магией. Все – благодаря несдержанному нраву царя эльфов… А у кого из военачальников ее больше, чем у этого скотта, которого нельзя убить, к поясу которого прикованы цепью три ведьмы, который, вдобавок, в фаворе у Гекаты? Чтобы отказаться от союза с этакой силищей, твоему повелителю пришлось бы облачиться в мой старый колпак с бубенчиками.
Виола лишь покачала головой.
– Разве этот союз принес нам выгоду? Или только потери с обеих сторон возросли? Сейчас их волшба сбила нас со следа, и точно так же из-за нее каждая битва – хоть выигранная, хоть проигранная – обходится все дороже и дороже.
– Святая вера, да ты разумнее многих, позволю себе заметить, – согласился Фесте. – Но пока этот скотт омрачает своим присутствием двор твоего супруга, все мы – все равно что тот малый, решивший прокатиться верхом на медведе. Пусть и тряско ему, и страшно, а слезать-то еще страшнее.Акт II
Лагерь в низинке среди лесной чащи.
Сцену пересекают длинные тени, отбрасываемые деревьями. В центре – костерок, совершенно бездымный и столь низкий, что со стороны не видно ни язычка пламени; различим лишь неяркий мерцающий свет.
Елена – она-то и развела этот костерок – подкармливает огонь не хворостом, но вязью слов и щепотками порошков из многочисленных мешочков. Прочие потерпевшие крушение, устало сгорбившись, сидят вокруг костерка, греются и сушатся. Не хватает лишь одного.
Входит БЕНЕДИКТ с охапкой хвороста.
Бенедикт без лишних слов взял на себя заботу о поддержании духа спутников на должной высоте, но эта роль оказалась неблагодарной. За исключением дона Хуана, к которому он отнюдь не питал любви, от души улыбнуться способен был один лишь Ганимед. Лакейской душе Пароля не хватало хозяина, присутствие коего могло бы вызвать льстивую улыбку на его лице, Жак мог жаловаться на жизнь до самой смерти, а Елена была просто… холодна. Впрочем, Бенедикт был рад тому, что волны пощадили ее: именно та, чье лекарское искусство, благодаря неустанным штудиям, превзошло пределы, положенные человеку от природы, и открыло перед ней книгу сверхъестественного, была самым многообещающим из послов, которым предстояло молить о помощи Просперо, волшебника и герцога Милана. Бенедикт не без оснований считал, что она добьется от старика Просперо большего, чем Жак, стонущий перед беднягой-герцогом пятистопным ямбом. Вот только ладить с этой женщиной было нелегко. Сам Бенедикт привык покрывать слова сахарной глазурью, согласно требованиям придворного этикета, но Елена не желала играть по придворным правилам. При первой встрече он приветствовал ее, как подобает арагонскому дворянину приветствовать благородную даму, но ее ледяное презрение, словно клинок рапиры, пронзило его обаяние насквозь.
Он ненадолго задумался, не замкнуться ли и ему в угрюмом молчании, но «noblesse oblige» побуждало к действию.
– А теперь, – во всеуслышание объявил он, – взгляните: вот жидкость малая, счастливо спасшаяся от жидкости великой! – с этими словами он выхватил из-под загубленного вынужденным купанием дублета серебряную фляжку. – Дух самой Шотландии! Уискебо[26] из страны проклятого скотта! Кто пожелает выпить со мной в пику ему?
Это вызвало некоторый интерес даже у скорбного старого философа,
и Бенедикт поднял фляжку.
– Те, кто оставил дома любимых, пусть выпьют за них! Скоро им предстоит оплакивать нас, но какая радость ждет их, когда мы найдем дорогу домой!
Ответ дона Хуана был вполне предсказуем:
– Я скорее повешусь, чем стану пить за острый язык твоей благоверной, – сказал он, сплюнув.
Исключительно ради него Бенедикт улыбнулся шире прежнего.
– Пью за прекраснейшую из женщин – мою жену, чей язык так же остер, как и ум, и чья единственная трагедия – тот жалкий муж, которым она обременила себя из-за минутного каприза. – Сделав глоток, он передал фляжку дальше. – Ганимед, вскружили ли вы голову какой-нибудь из Арденских девиц?
– Я состою в браке, сэр, – ответил юноша, принимая фляжку и с подозрением принюхиваясь к ее содержимому. – Бьюсь об заклад, моя любовь прекрасней всех на свете: благородна, нежна, верна… Да, поэта хуже среди живущих не найти, но лучшего борца придется поискать!
Тут юноша осекся и покраснел. Пароль громогласно захохотал.
– Парень, любить девок, знающих толк в борьбе – это прекрасно! – выдавил он сквозь смех, не обращая внимания на угрожающий взгляд Ганимеда. – Что до меня, у меня имеется по девице в каждом порту и гарнизоне, и все они, несомненно, наденут вдовий траур, услышав, что наш корабль не вернулся из плавания.
К фляжке потянулся дон Хуан, но тут вмешался Бенедикт:
– Мой господин, разве вы уже женаты?
– Как я могу жениться, – прошипел его соотечественник, – когда этот глупец, мой старший брат, еще не женат? Кто пойдет замуж за нищего младшего сына, когда старший до сих пор ходит в холостяках? И оба мы знаем, Бенедикт: он взял бы замуж твою жену, если бы только она пошла за него. Думаешь, он не заглядывается на нее до сих пор?
Бенедикт прибавил своей улыбке еще дюйм ширины.
– Ты хочешь уязвить меня тем, что мне завидуют принцы? Ганимед, передайте фляжку следующему из тех, у кого есть семья.
– Дайте сюда! – выхватив из рук юноши фляжку, Елена сделала большой глоток. – Скажем так, – продолжала она, отнимая горлышко от губ, – в дни юности я что есть мочи бегала за неким прекрасным юношей. И, потрудившись пораскинуть умом, заполучила его, о чем до сих пор сожалею. Сэр, – тут она обратилась к дону Хуану, – не вздумайте жениться. Брак превратит вас во внешнюю сторону дырки в заднице, а вашу нареченную – во внутреннюю.
Жак было вскинулся, чтоб опровергнуть сей поклеп на мужской пол и институт брака, но холодный, точно камень, взгляд Елены заставил его промолчать. Без лишних слов он передал фляжку Хуану, от которого она перешла к Паролю.
Солдат помедлил, глядя на Елену, затем встряхнулся и торжественно заговорил:
– Признаться, я слишком забочусь о женщинах вообще, чтобы связать себя узами с какой-либо одной из них, лишив всех прочих моего внимания. Но если мы воистину в Иллирии, мне стоит выпить за то, что желаннее, чем любовь, и долговечнее, чем непорочность. Пью за богатство, ибо пьянчужка, с которым я как-то встретился, сказал, что я непременно разбогатею, если когда-нибудь попаду на эти берега.
– Он – бесстыжий враль, – сказала Елена, едва Пароль умолк, чтобы приложиться к фляжке. – Его слова гроша ломаного не стоят.
Фляжка добралась до Жака, обнаружившего, что она таинственно пуста. Видя, что старик вот-вот начнет жаловаться, чем сумеет досадить и самим богам, Бенедикт вновь вскочил на ноги.
– Что ж, я был бы рад отдохнуть у вашего костра, госпожа Елена, но долг влечет вперед. Мой принц, дон Педро, где-то на этом берегу, либо уже в руках врага.
– Либо на дне моря, – мрачно буркнул дон Хуан.
– Да, уж вы бы предпочли именно это.
– И если это так, ты вскоре можешь очень пожалеть о своей непочтительности. Ведь кто тогда займет трон Арагона? – требовательно спросил Хуан.
– Тогда и я, и весь наш народ должны молить господа, чтобы это было не так, – только и смог ответить Бенедикт. – По этой причине от вас я помощи не жду, но сам отправлюсь на поиски, разыщу ближайший город и буду расспрашивать встречных, пока не исчерпаю все возможности.
– Невдалеке на бреге сем есть город, – затянул Жак, – названье Аполлония ему. От нас он к югу. Там ищи счастливцев, что, избежавши волн, попали в плен…
– Хорошо-хорошо, благодарю вас, – поспешно перебил его Бенедикт.
– Мы пойдем с вами, – сказал Ганимед, с некоторой неохотой поднимаясь со своего места у костра.
Стоило Бенедикту сообразить, что это «мы» подразумевает и Жака – сердце его упало.
– Не стоит… – начал он.
– Ваше лицо, речь и платье, – перебил его юноша, – тотчас выдают в вас арагонца – одного из главных врагов Орсино в Тосканских войнах. Сколько раз вы скрещивали мечи с иллирийцами? А мы, арденцы, пока ничем особенным себя не проявили. Уж позвольте нам послужить вашими глазами и ушами, иначе, если и найдете своего принца, то только в соседней камере.
Бенедикт кивнул, признавая его правоту, и резко обернулся, услышав шипение Елены над костром.
– Что там?
– Ведьма, искавшая нас на берегу, возвращается. Бьюсь об заклад, ее бессмертная повелительница недовольна отсутствием пленных, – глаза лекарки блеснули в свете костерка. – Если вам нужно идти, ступайте, да поскорее. Она движется к нам со стороны моря; отправляйтесь на юг, а я отвлеку ее от вас, а остальных спрячу.
Поморщившись, Бенедикт кивнул Ганимеду:
– Тогда идемте, но, умоляю, пусть философия подождет в безопасном месте, иначе мы никогда не доберемся до этого порта.
– Так вам известен парадокс Зенона, столь удививший весь античный мир… – обрадованно начал Жак – и продолжал, и продолжал, пока его голос не затих вдали.
Елена подобрала хворостину и начала чертить на земле круг, обводя линией костер и что-то высчитывая в уме. Волшебство Старой Шотландии основывалось совсем на других материях – духах, эльфах и дьявольских договорах, навеки связывавших его приверженцев с губительными силами, с которыми ей вовсе не хотелось иметь дела. Ее волшебство – книжное – имело корни в натурфилософии, сделавшей ее столь выдающейся целительницей, способной излечить любую болезнь и едва ли не возвращать к жизни мертвых. То было волшебство эпохи разума – алхимия, философия и ясный свет дня, а не дым и паутина темных ночей прошлого.
– Не залить ли мне костер? – тревожно спросил Пароль.
«Надо бы, – подумала Елена, – пугать его почаще». Похоже, лучшие из его человеческих качеств в нем был способен пробудить лишь низменный инстинкт самосохранения.
– Она не глазами ищет, – ответила она, откровенно любуясь выражением его лица: в прошлом им доводилось встречаться, а забывчивостью она не отличалась.
Ведьма была уже близко. Вокруг поднялся ветер. Деревья зашумели.
– Держитесь ближе к центру круга, – предупредила Елена обоих оставшихся с ней. – Молчите и даже не смотрите на нее.
По небу над их головами неслись тучи, и Елена вспомнила об отправившемся на поиски Бенедикте, надеясь, что ей