– Ну-ну, интересно.
– Я тогда от вашего вопроса уклонился. Сейчас он подполковник, имеет свое подразделение, чем занимается, неизвестно, подчиняется непосредственно генералу Володину. Недавно один из оперативников Вердина при мне вскользь упомянул ваше имя.
– Спасибо, – искренне ответил Гуров. – Я Вердина практически не знаю, но, по отрывочной информации, он мутный парень, используется властями для выполнения особых поручений.
– Ликвидатор? – Кулагин вздрогнул и решительно добавил: – Считайте, я вам ничего не говорил.
– Ликвидатор? – Гуров усмехнулся. – Это вряд ли, подобных специалистов в главке на официальных должностях не держат. Тем более не подчиняют напрямую замначу управления. Просто беспринципный человек, ведь недаром же его из капитанов сразу в подполковники произвели?
– Верно, – Кулагин облегченно улыбнулся.
– Ну все, Павел, высокие договаривающиеся стороны пришли к консенсусу. Если вообще кто-нибудь понимает, что означает данное слово. Появится что-либо конкретное, позвоню.
…На следующее утро прилетела Мария. Она загорела, похудела, не сверкала красотой. Гуров вежливо поблагодарил сопровождающих актрису парней, в дом их не пригласил, вызвал лифт. Он занес чемоданы и неожиданно для себя крепко обнял любимую, она даже охнула.
Поцелуй получился быстрым, скользящим, но глаза Марии были ясными, только очень усталыми. Он поднял ее на руки, уложил на диван, сдернул с ног «шпильки», отправился на кухню готовить кофе.
– Я многое о тебе знаю, но что ты такой ревнивый и заботливый, ощущаю впервые. – Мария села, поджав ноги, подвинула чашку кофе, переставила пепельницу и рюмку, которую подал ей Гуров. – Что, супермен, плохо тебе без женщины?
– Плохо, – признался Гуров, чем удивил Марию больше, чем всем остальным, включая жесткие объятия и неестественную заботу.
– Когда ты так внимателен, это даже подозрительно. – Мария отпила кофе. – Следует квартиру осмотреть. Ты даже не обратил внимания, какая я некрасивая.
– Я понял более важную вещь. – Гуров тоже взял чашку кофе.
– Какую? Ничего нет важнее красоты женщины.
– Глупости, которые придумали различные модели для своего оправдания.
– А чего ты смотришь в сторону? Тебе говорили, когда ты собираешься соврать, отводишь взгляд и слегка щуришься? Теперь ты еще и краснеешь! Знаешь, для одного дня это слишком много! Пусти в ванной воду, плесни шампунь, мы допьем кофе, покурим, ты закинешь меня в ванну. А теперь помолчи, пожалуйста.
Мария вдруг остро почувствовала, как этот мужчина ее любит и насколько он ей дорог. Но ощутила она при этом не радость, не восторг, а тяжесть, даже боль.
– Только этого мне и не хватало! А ну смотри мимо стеклянными глазами, сиди на месте и уберись в свой проклятый мир!
Гуров лишь улыбнулся и чужим голосом ответил:
– Все еще будет, Мария. И то, что ты сейчас требуешь, к сожалению, тоже наступит.
Два дня они почти не выходили из квартиры, ощущали себя слегка напуганными и немного чужими.
Телефон зазвонил около шести утра. Гуров взял трубку.
– Слушаю.
– Котов. Я вынужден к вам приехать, Лев Иванович, и не один. Нам деваться сейчас некуда.
– Приезжайте. Врач не нужен?
– Вроде нет, – не очень уверенно ответил Григорий. – Будем минут через тридцать.
– Валяйте! – Гуров хотел выскользнуть из постели тихонько, но Мария потянулась, закинула руки за голову, снова потянулась.
– Все в норме! Поезда вновь ходят по расписанию. Закрой дверь в спальню плотнее и готовь своим уголовникам завтрак самостоятельно.
Садовод Эдуард Ивлев, детектив Котов и полковник Гуров завтракали на кухне, пили кофе, молчали, лишь изредка Ивлев возмущенно, порой жалобно повторял:
– Ничего не понимаю.
Григорий Котов принял душ, главное, притащил к полковнику этого мужика и в настоящий момент ни за что не отвечал. Он выполнил задание, теперь решать Гурову. Сыщик вел себя индифферентно, как вежливый, не очень довольный ранним визитом хозяин.
– Ну что вы молчите? – возмутился наконец Ивлев. – Вы что, меня похитили? Так с меня особо и взять нечего.
– Эдуард Александрович, где вы пропадали девять дней? – спросил Гуров.
– Вам какое дело и кто вы, собственно, такой? – Ивлев пытался говорить возмущенно.
– Вам человек, – Гуров кивнул на Котова, – жизнь спас, я вас завтраком кормлю, угощаю приличным кофе, а вы возмущаетесь, словно сидите в сыром подвале связанным.
– У меня цветы гибнут! Мне некогда рассиживаться!
– А девять дней цветы без вас жили прекрасно. Вы почему и от кого скрывались? – спросил Гуров.
– От бабы своей скрывался, запойный ведь я, как приму стакан, так к Людке сбегаю, у нее и оттягиваюсь. – Ивлев явно успокоился, в его голосе появились даже саркастические нотки. – И кто же на меня покушается? Суд прошел, мне теперь цена копейка.
– Вы задержанного опознавали по фотографии или в личность? – спросил Гуров.
– Опознавал? – Ивлев смешался. – Какие фотографии, когда он в суде в клетке сидел?
– Это в суде, а во время следствия?
– Так очная ставка была, тот парень вроде и не отказывался. Он молчал, мы с ним в автобусе рядом сидели.
– Вы ведра с цветами у метро «Белорусская» оставили и куда поехали?
– Куда поехал? – Ивлев смешался. – Девчонку одну проведать, там неподалеку живет.
– Как зовут? Адрес?
– Чего пристаете? Сами сказали, сядь в автобус. Я и сел! – вспылил Ивлев.
– Кто сказал? В какой автобус?
– Такой, как вы, и сказал. Что я, не вижу, что вы мент? Да чувствовал я, нельзя связываться. Гражданский долг! Совесть! Теперь душу вынимаете!
– Значит, вас попросили сесть в автобус. Зачем?
– Да знаете вы, на парня на этого взглянуть. Он на заднем сиденье сидел, с ребенком играл. Сказали, ты нам услугу окажешь, мы тебя от рэкетиров убережем. Знаете, сколько приходится ежедневно отстегивать? Пикнешь, все цветы изничтожат.
– Ну хорошо, вошли в автобус, сели на заднее сиденье, взглянули на того парня. А чего же вы на ближайшей остановке выскочили? – спросил Гуров.
– Да цветы-то у меня без пригляда остались! А розы уникальные, сам вырастил, у них даже имени нет. А цвет! А аромат! Там Клава рядом стоит, ей все одно, чем торговать! У нее цвет подвянет, она лепесток-другой оторвет, дунет, и порядок. А я по совести.
– По совести! – передразнил Гуров. – В самый сезон сад бросил, стакан принял и убежал.
– Испугался, – Ивлев сообразил, что сказал лишнее, отвернулся. – К делу отношения не имеет.
– Вы, Эдуард Александрович, рассказывайте, мы решим, что имеет отношение, что не имеет.
– Черт меня попутал связаться. Все платят, и ты плати, не высовывайся. Кофейку еще можно? И стаканчик.
– Кофейку, пожалуйста, а стаканчик нельзя. – Гуров налил Ивлеву кофе. – Так чего вы испугались?
– А вы что, из другой конторы? – Ивлев хитро прищурился. – Очень хочешь знать, так налей. А без стопки у меня памяти никакой.
Гуров в похмельном синдроме разбирался, словно нарколог. Сыщик оценивающе взглянул на цветовода, определил, что он, видно, первый день «завязывает», да еще на психику давят, но решил со стаканчиком не торопиться.
– Я тебе, родной, сейчас так врежу, что у тебя память в момент вернется.
– Не-а, вы культурный и в своем доме, лучше налить…
Котов, не вставая, шлепнул Ивлева по шее, ударил вроде небрежно, даже шутливо, но цветовод грохнулся на пол.
– Я не культурный и не в своем доме! Я, падла, твою дешевую жизнь остерегал, по росе измок. Отвечай, когда тебя начальство спрашивает. Я тоже до смерти выпить хочу, выкладывай, и остаканимся.
Белобрысый Ивлев втянул голову в костлявые плечи, взобрался на стул, смотрел на Котова с опаской.
– Да я не против, скажу, что знаю, не пойму, что вам требуется.
– Только правду, – жестко сказал Гуров. – Чего вы испугались, почему сбежали из дома?
– Участковый зашел, знает, есть у меня, а у него колотун со вчерашнего. Ну, я налил, властям положено. Он, беспредельщик, хотел всю бутылку забрать. Меня черт за язык и дернул. Говорю, халявщики вы, пьете, делом не занимаетесь. Чего вы парня в автобусе «пасли»? Знали, что у «черного» бомба, дождались, пока не рванет и людей не поубивает. Бес попутал!
– А почему вы решили, что сотрудники про бомбу знали? – спросил Гуров.
– Честно, поначалу я и не догадывался. – Ивлев скривился и выпил кофе. – Когда в суде мы, свидетели, сидели в отдельной комнате, один мужик и сказал: вот, мол, что суки делают. Не могут настоящего террориста изловить, так выследили одного, обставили свидетелями, вместо того чтобы парня повязать, дали бомбу взорвать, людей поубивали, лишь бы потом уже известного захомутать да ордена получить. Вот тогда я сообразил, а потом в сердцах участковому и брякнул. Он, сопляк, нехорошо посмотрел, бутылку оставил, ушел. А я тут вспомнил, как в суде мужик тот, по всему судимый, нас предупредил, мол, вы, козлы безрогие, помалкивайте, иначе из вас быстро шашлыки изготовят. Я подхватился и деру, а сегодня решил заскочить, время прошло, да и бабки кончились.
Котов взглянул на Гурова вопросительно, мол, чего же вы, господин полковник, главный вопрос не задаете, но сыщик лишь отмахнулся.
– Коновалов Василий Гаврилович, ему одному сорок с небольшим, и судимый лишь он, больше некому, – сказал Гуров, тяжело поднялся, словно постарел разом, вынул из холодильника бутылку водки, налил Ивлеву половину стакана, взял Котова под руку, вывел в гостиную, закрыл за собой дверь.
– Хоть стреляйся, кто же рядом служит?
– Это не наши, – быстро сказал Котов.
– Не российские, с Марса прилетели. Допустим, одна мразь задумала, так ведь исполнителей найти требуется. Пять свидетелей, значит, кошмар этот проворачивало человек десять.
– Лев Иванович, может, ребят втемную использовали? – с надеждой спросил Котов.
– Или из детсада набрали! – Гуров длинно выругался. – Возможно, кто и не догадывался, но после взрыва даже дебил понял.
– А после взрыва они же кругом виноваты оказались! Не опередили! Опоздали! Рот откроешь, пойдешь под суд! Имели подозрение, «вели». Никакая организация не доказывается, а исполнители в наличии.
– Ты черта рогатого оправдать можешь. Сейчас они всех свидетелей уберут, людей спасать требуется. – Гуров постучал в дверь спальни. – Мария, подъем!
– Я у вас не служу, господин полковник! – отозвалась Мария.
– Раньше не служила, теперь послужишь. Куда же мы такую ораву денем? – Гуров сел к телефону.
– Так они только за Ивлевым охотятся, – заметил Котов.
– Разговор-то в комнате свидетелей происходил, значит, все слышали. – Гуров соединился с первым абонентом. – Станислав, найди Валентина и быстро ко мне. – Он начал набирать новый номер. – Павел? Понимаю, что спишь. Однако пора вставать. Ты мне людей обещал. Сколько сможешь, но учти, лучше на пять человек меньше, чем на одного больше. Мы в дерьме по самые уши. Кто мы? Ты, я, все россияне!
Гуров вернулся на кухню.
– Хочешь жить, про водку забудь. У тебя, Эдик, в других городах России приятели имеются?
– У меня Людка в Москве, одна десятерых стоит, – ответил Ивлев.
– Забудь. Вольно или невольно о твоем сегодняшнем возвращении сообщила она. Может, через подруг или соседей, значения не имеет. Тебе лучше из Москвы уехать.
– Тетка в Иркутске…
– Родственники не годятся.
– У меня в Малаховке приятель обитает, бобылем живет.
– Близкий приятель? Людмила или жена о нем знают?
– Нет, мы в гастрономе по пьянке познакомились. Несколько раз выпивали, затем его печень прихватила, он зашился. Ну а какой он друг, коли не пьет? Около года и не виделись.
– Прекрасно. А куда твою тачку девать? С машиной тебя быстро разыщут.
– Лев Иванович, с машиной я вопрос решу, – вмешался Котов.
– У меня денег нет, все у жены, – сказал Ивлев.
– Деньги я вам дам. Гриша, несколько часов у нас есть, отвези садовода, реши с машиной и звони либо сюда, либо Орлову.
– Все! Жизнь вернулась в привычное русло. Чингачгук вышел на тропу войны! – Мария появилась в дверях спальни, причесанная, в макияже и на каблуках. – Куда определите, господин полковник?
– В команду прикрытия, – Гуров поцеловал Марию в щеку. – Кто из твоих друзей имеет дачу и кому требуется за домом присмотреть?
Виктор Олегович Вердин выглядел удивительно молодо, лет на двадцать пять, на самом деле подполковнику уже исполнилось тридцать четыре. Он говорил на французском и испанском хорошо, а по-английски безукоризненно. И моложавость, и способность к иностранным языкам были у него качествами наследственными, заложены генетически. Бабка Вердина была дворянка, с детства говорила с внуком лишь на французском и английском, умерла в девяносто два года, выглядела максимум на семьдесят. Ее родной брат, дед Виктора, уехал из России еще до революции, никогда на родине не был, служил на дипломатической службе; родной его дед, тоже разведчик, служил при штабе Деникина, в тридцатые годы пропал без вести. Все родственные связи, способности, целеустремленность, стремление сделать карьеру любым способом, своеобразное понятие о нравственности были зафиксированы в личном деле Вердина, порой помогали ему, чаще мешали в продвижении по службе. Он не мечтал, был убежден, что будет разведчиком международного класса, окончил высшую школу КГБ, начал работать в ГРУ.
Уже был разработан сложный маршрут следования через три страны в Англию, разработана «крыша» для работы нелегалом, когда один крупный партийный функционер, вчера руководивший свиноводством, поставил на карьере Вердина жирный несмываемый крест и послал в Лондон своего племянника. Тот шпионил недолго, вскоре провалил агентурную сеть в Лондоне, но сам имел дипломатический паспорт и спокойно вернулся в Москву.
Вердин к тому времени уже работал в контрразведке, где его особо не привечали, считая человеком ГРУ, непонятно, каким образом связывали его имя с провалом агентурной сети в Лондоне. Работая в контрразведке, он засветился перед спецслужбами иностранных посольств, дальнейшее его использование в качестве разведчика стало невозможным.
В Лэнгли, где расположена штаб-квартира ЦРУ, давно присматривались к Вердину как к человеку безусловно талантливому, незаслуженно обиженному на родине, потому очень подходящему для вербовки. Неизвестно, стал бы Вердин работать на американцев или нет, но его биография вновь сыграла с ним шутку. Один из аналитиков русского отдела ЦРУ, внимательно изучив личное дело кандидата, выразил мысль, что биография последнего излишне сложна, достоинства слишком велики и девяносто процентов из ста – парня на вербовку подставляют. А он очень умен, и, прежде чем с ним разберемся, можно оказаться в дерьме и на пенсии.
Мы в очередной раз хвастаемся, что имеем самых великих перестраховщиков в мире. Чего другого, а подобных индивидуумов хватает среди чиновников всего мира.
Так, со знанием иностранных языков, яркой индивидуальностью, превосходным цинизмом и иными многочисленными плюсами, Виктор Вердин и прослужил бы свой век в пыльной канцелярии. Однако Россия решила перестраиваться. Ни один народ в мире, даже немцы, не испытывали к своей спецслужбе столь испепеляющей любви. Любовь народа к партии и спецслужбе была всеобъемлющей, безграничной. Но потому нас, россиян, и называют народом загадочным, непредсказуемым, русскую душу – не имеющей дна и полной тайн. Никому и в голову не может прийти, что мы сами краев не видим, собственных загадок разгадать не в силах, будущего не знаем, а в душу свою не заглядываем, может, страшно, скорее лень.
В общем, перестройка – это хорошо, однако партию не запретили, а спецслужбу начали класть из старых кирпичей. И перестройщиков понять можно, в партии, считай, каждый активный россиянин пребывал, искренне добра хотел, сразу не получилось, так семьдесят лет для России это срок? Татары за триста не управились. А со спецслужбами вообще мутотень. Хоть одна страна в мире свою спецслужбу столько раз переименовывала? Надо в архивы лезть, так кто же туда пустит? На память получится неточно, с ошибками, но представление иметь будем. ВЧК, НКВД, МВД, КГБ, ФСБ, ФСК… Чего вспоминать, если сегодня никто не знает, как кого зовут? Сколько умных, порядочных людей под данными вывесками служили, не пересчитать, хотя бы потому, что половину из них уничтожили.