Молодой врач, стоя возле операционного стола, тыльной стороной ладони коснулся ее щеки, желая, чтобы Людмила открыла глаза. Она слабо ему улыбнулась:
— Я рада тебя видеть.
— Теперь потерпи. Будет больно.
— Боря, очень и очень больно мне было там.
— Где это «там»?
— В лесу…
Никакой сложности для Бориса Чопака эта операция не представляла. Он аккуратно удалил довольно крупный осколок немецкого снаряда, очистил рану, быстро наложил на нее три шва и отправил пациентку в отделение хирургии. В нем работали хорошо обученные профессионалы. Все, что требуется для лечения подобных ранений, в медсанбате Чапаевской дивизии имелось. Однако ему показалось странным, что возле операционного блока внезапно очутился человек в гимнастерке с малиновыми петлицами младшего лейтенанта и бесцеремонно схватил его за рукав:
— Доктор, ради бога, скажите, она будет жить?
— Старший сержант Павличенко?
— Нуда.
— Конечно, будет. А вы ей кто?
— Я командир второй роты пятьдесят четвертого стрелкового полка Алексей Киценко. Люся у меня командует взводом. Просто чудом удалось найти ее на нейтральной полосе в лесу и вынести оттуда.
— Наверное, вы и вынесли.
— Да. Но поймите, служебные отношения здесь ни при чем. Просто я люблю Людмилу…
— Неужели? — удивился Борис.
— Не могу вам даже описать, какой она превосходный снайпер, какой командир, — волнуясь, продолжал Киценко. — Огромным уважением пользуется у всего рядового и сержантского состава. Ее смелость и сноровка в уничтожении противника…
— Послушайте, Алексей, — перебил его Чопак, стараясь освободиться из цепких рук командира второй роты. — Жизни товарища Павличенко сейчас ничего не угрожает. Может быть, вам лучше уехать в расположение вверенной вам воинской части? Ведь ночь на дворе.
— Вы правы, — младший лейтенант вздохнул. — Но я не могу уехать, пока не увижу ее снова. Я должен твердо знать, что с ней все в порядке. Не найдется ли у вас в медсанбате какого-нибудь местечка? Только переночевать, и все…
Смуглый крепыш Боря взглянул на рослого, белоголового викинга с чувством некоторого превосходства. В качестве соперника он его пока не воспринимал, ибо досконально изучил характер девушки по прозвищу «Рысь» и восхищался присущей ей решительностью. Ясное дело, человеку, спасшему ее от смерти, Людмила будет благодарна. Но вот полюбит ли она его — это большой вопрос. Дикие лесные кошки слишком хитры, осторожны, своенравны. Их не так-то просто заманить в ловушку.
Для Киценко молодой хирург нашел хорошее место — одну из подсобок, находящихся в распоряжении медсестры-хозяйки дивизионного медсанбата. Там хранились матрасы, подушки, одеяла. Кроме того, добрейшая Зинаида Кузьминична снабдила симпатичного пехотного офицера кружкой горячего чая и вполне заинтересованного выслушала его рассказ о том, как вторая рота сегодня отбивала третью атаку фрицев.
Глава десятая. ПОЕДИНОК
Над серыми бетонными опорами в беспорядке громоздились перекрученные, изломанные, разбитые металлические конструкции. Ветер раскачивал несколько балок, свисавших вниз, и они, цепляясь одна за другую, издавали противный скрежет. Все это до середины ноября прошлого, 1941 года, было ажурным, но крепко построенным железнодорожным мостом. Его перебросили над Камышловским оврагом, соединив два крутых склона, северный и южный, в далекое царское время, когда от Москвы до Севастополя начали ходить товарные и пассажирские поезда. При обороне города мост оказался не нужен ни русским, ни немцам. Его взорвали. Великолепное инженерное сооружение превратилось в руины, свидетельствующие о беспощадной и бессмысленной силе войны.
Однако обер-фельдфебель 121-го полка 50-й пехотной Брандербургской дивизии вермахта Гельмут Боммель уже полчаса рассматривал их в бинокль и размышлял. Центральная часть длинного моста обрушилась вниз, но три пролета в самом его начале уцелели. Мост господствовал над местностью. Следовательно, с этих пролетов открывался вид на советские оборонительные позиции, сейчас пролегавшие по гребню южного склона Камышловского оврага и по южному берегу реки Бельбек. Обер-фельдфебель прикидывал, каким может быть тут расстояние до цели. Получалось, что метров 600–800, а это — действенный снайперский выстрел.
В 121-й пехотный полк уроженец города Бремена прибыл совсем недавно, в конце января 1942 года. Второй штурм Севастополя для немцев закончился неудачей, город они не взяли. Командование Одиннадцатой армии принялось анализировать собственные ошибки. Из Берлина торопили эту работу и присылали всевозможные подкрепления. Так и Гельмут Боммель, инструктор стрелковых курсов, получил командировку в Крым, дабы ускорить подготовку армейских снайперов, способных вести борьбу со снайперами противника. Те совершенно обнаглели и не давали покоя героическим частям вермахта, осаждавшим русскую крепость, ни днем, ни ночью.
Выбор начальства был вполне оправдан. Обер-фельдфебель получил две награды: ордена «Железный крест» 1-й и 2-й степени, — метко стреляя в Польше, Бельгии и Франции. Счет уничтоженных вражеских солдат и офицеров превышал у него цифру двести. Командир 121-го полка полковник Рудольф Шмидт, принимая известного в армии снайпера, выразил надежду, что Боммель отличится и здесь, загонит в землю не менее сотни «Иванов» еще до тех пор, когда Севастополь будет взят доблестными войсками фюрера.
В январе 1942 года Бранденбургская пехотная дивизия занимала довольно обширный участок фронта: от деревни Камышлы по северному склону оврага до обрушившегося Камышловского железнодорожного моста и дальше за ним — по Бельбекской долине до высоты 133,3 метра. Потому Гельмута поселили в деревеньке под названием «Бельбек», в доме, расположенном на окраине. Глава семьи Ахмет Керимов, бесспорно, являлся человеком проверенным. Он служил в карательном татарском батальоне, гонялся по лесам за русскими партизанами, часто расстреливал непокорных крымчан в городах и селах полуострова.
Здешние леса и горы интересовали обер-фельдфебеля, поскольку главенствовали на том пространстве, где нынче предстояло ему действовать во славу германского оружия. Будучи опытным стрелком, Боммель желал изучить местность досконально прежде, чем выбрать огневую позицию на ней и заглянуть в прицел снайперской винтовки.
Крымские татары подобострастно относились к оккупантам. Ахмет Керимов тоже всячески старался услужить господину обер-фельдфебелю, сопровождая его в прогулках по лесным тропинкам. Он без конца что-то объяснял на своем тарабарском наречии. Однако проблема в общении существовала. Боммель, естественно, не владел ни татарским, ни русским. Садовод из деревни Бельбек говорил по-русски плохо, путая слова, неправильно расставляя ударения, а также — падежные окончания прилагательных и существительных. Переводчик, которого однажды прислали Боммелю из штаба, жаловался, что не понимает многих фраз татарина, не знает, как их перевести.
Между тем леса, скованные холодом и чуть заснеженные, были очень красивы. Боммель и без подсказок Ахмета узнал вяз, священное дерево древних римлян, дуб скальный, вечнозеленый можжевельник и клен-явор, чьи ветви расходились в разные стороны, как лучи солнца. Одно оставалось для него непонятным: как прятаться, как маскироваться среди этих нагих стволов, лишившихся листвы, как продираться сквозь колючие кусты «держи-дерева» и «собачьей розы», то есть крымского шиповника.
Ведь ему лучше всего удавалась стрельба в правильно застроенных европейских городах с узкими улочками и двух-трехэтажными домами. Участвуя в польской кампании вермахта осенью 1939 года, он воевал под Вестерплате. Там поляки семь дней защищались в здании городской почты. Обер-фельдфебель засел в доме, разрушенном бомбой, на втором этаже и, переходя из комнаты в комнату, через разбитые окна вел огонь. Постепенно он застрелил 30 человек, в том числе — седоусого полковника, который командовал этим отрядом. Тот имел обыкновение, вдохновляя подчиненных, выскакивать вперед с револьвером в руке. При третьем выходе его и сразила снайперская нуля.
Весной 1940 года Боммель побывал в Бельгии и Франции. Особенно запомнилась боевая операция под городом Дюнкерком. Там в окружение попали 18 французских, 10 английских и 12 бельгийских дивизий. На равнинной заболоченной местности у берегов Северного моря вражеским пехотинцам просто негде было спрятаться. Германская авиация и танковые части под командованием генералов Клейста и Гота лишили союзников воли к сопротивлению. Как говорится, стреляй — не хочу…
После очередной прогулки в лесу обер-фельдфебель заглянул в солдатскую кофейню, что располагалась недалеко от штаба 50-й Бранденбургской дивизии. Там Боммель случайно встретился с прежним своим сослуживцем Эрихом Гофманом. Ветераны обнялись и сели за один столик выпить кофе. Эрих ничуть не изменился. Он все так же носил погоны унтер-офицера с поперечными нашивками, положенными кандидату на офицерское звание. Почему он до сих пор не лейтенант, Гельмут решил не спрашивать, а сам Гофман о том не заговорил. Зато он с удовольствием поведал обер-фельдфебелю о здешних делах, выложив целый ворох побасенок и слухов, распространенных среди нижних чинов Одиннадцатой армии. Среди них был и такой: в Севастополе есть красивая русская женщина-снайпер, у ее на счету — двести убитых немцев.
— Ерунда, — небрежно ответил Боммель. — Типичная большевистская пропаганда, лживая и нелепая.
— Разведка подтверждает, — возразил Эрих.
— Пойми, женщины из-за своей физиологии и по складу характера не могут быть снайперами. Эта работа — не для них.
— А ты бы, Гельмут, поборолся с ней?
— Запросто! — рассмеялся обер-фельдфебель. — Как только увижу, застрелю, но не сразу. Очень хочется насладиться ее красотой…
Испытывая необъяснимую неприязнь к крымскому лесу, Боммель избрал для первой своей боевой позиции разрушенный железнодорожный мост над Камышловским оврагом. Не раз и не два обходил он его руины пешком. Бетонные опоры моста действительно не пострадали. Три пролета с рельсами, балками, ограждениями стояли прочно. Дальше путь обрывался. Искореженные металлические конструкции висели над землей на высоте пяти метров. Здесь уже начиналась нейтральная полоса, не принадлежавшая ни русским, ни немцам.
В предрассветном сумраке обер-фельдфебель забрался туда и обустроил снайперское гнездо. Опорой для ружья послужил причудливо изогнутый стальной прут. Однако вести стрельбу Боммель мог только с колена. Лечь, сесть, вытянув ноги, встать во весь рост не позволяло узкое пространство между балками. Зато с одной стороны они надежно прикрывали тело стрелка. Открытыми оставались голова, шея, плечи и правый бок.
Перед восходом солнца порыв ветра промчался над оврагом. Точно ожив, взорванное железо закачалось, заскрипело. Боммель в тревоге оглянулся. Но его положение не изменилось, он рассчитал его правильно. Успокоившись, он поднял бинокль к глазам и посмотрел на позиции противника. Вскоре там на проселочной дороге показалась пароконная повозка. Кроме кучера в ней сидели два человека в ушанках и длинных серых шинелях, перетянутых офицерскими портупеями…
Старшего сержанта Павличенко вызвали в штаб полка внезапно. Пришлось прервать занятие по изучению материальной части СВТ-40, которое она проводила для новичков, на прошлой неделе прибывших во вторую роту. Оставив вместо себя Федора Седых, Люда отправилась к начальству.
Встречи с ним уже не заставляли Людмилу нервничать так сильно. Вместо любвеобильного майора Петраша командиром 54-го стрелкового полка в конце декабря 1941 года стал майор Николай Михайлович Матусевич. Участник Гражданской войны, кадровый офицер РККА, бывалый и мудрый человек, он ценил в подчиненных боевые качества, а не готовность угождать людям вышестоящим. Павличенко представилась ему, выйдя из госпиталя после второго ранения. Она сразу поняла, что Матусевич знает о ее несостоявшемся награждении и намерен как-то загладить эту несправедливость.
Много чего наговорили майору про лучшего снайпера Чапаевской дивизии. Но при встрече Николай Михайлович увидел перед собой лишь ершистую по характеру девчонку, на самом деле очень искреннюю. За порученное ей дело она болела всей душой, стремилась исполнить его наилучшим образом, а тех, кто мешал ей в этом, не щадила. «Сработаемся!» — подумал тогда новый командир 54-го полка.
— Товарищ майор, старший сержант Павличенко по вашему приказанию прибыла! — Люда, вытянувшись по стойке «смирно», приложила руку к пилотке.
— Вольно, товарищ старший сержант, — улыбнулся ей Матусевич. — С вами желает поговорить полковник Потапов, командир семьдесят девятой особой морской бригады.
Людмила взглянула на строгого офицера, сидевшего за столом. Потапову не исполнилось и сорока лета. На Черноморском флоте он служил с 1933 года, потом работал преподавателем в военно-морском училище береговой обороны, но на войне проявил себя способным и решительным командиром, пользующимся уважением у подчиненных. Теперь он испытующе посмотрел на девушку, чью фотографию видел на Доске Почета Приморской армии, установленную около командного пункта. На фотографии Павличенко получилась явно старше своих лет и гораздо солиднее. Потапов, взяв карандаш, показал какую-то точку на карте:
— Мы думаем, что на участке фронта, занимаемом нашей бригадой, появился опытный немецкий снайпер. Вчера прямым попаданием в голову был убит мой начальник штаба подполковник Морозов. Позавчера — командир одного из батальонов. Три дня назад — два офицера-связиста. Сегодня выстрел засекли. Вроде бы он сделан с разрушенного железнодорожного моста над Камышловским оврагом.
— С моста? — Люда тоже посмотрела на карту.
— Снайпер очень мешает нам, Людмила Михайловна.
— Не сомневаюсь в этом, товарищ полковник.
— Сможете помочь?
— Если идти в засаду, то только в паре, — подумав, сказала она.
— Кто вам нужен? — Потапов приготовил блокнот и карандаш, чтобы записывать.
— С собой взяла бы сержанта Федора Седых. Если, конечно, товарищ майор не возражает.
— Нет вопросов! — Матусевич пожал плечами. — Для морской пехоты — все, что угодно! Собирайся, Люда. Товарищ полковник будет ждать тебя и Седых в своей машине…
Солдатские сборы недолги. Но Люда невольно тянула время, складывая нехитрый скарб в вещмешок в блиндаже командира второй роты. Она ждала появления Алексея Киценко. Ведь после того, как он привез ее из медсанбата обратно на позиции 54-го стрелкового полка, они стали… мужем и женой.
Тысячу раз она говорила себе, что так нельзя, что все происходит слишком быстро, что мама не одобрила бы ее поступок, что младший лейтенант пока еще мало знаком с ней. Однако викинг решительно завладел ее сердцем. Вероятно, все случилось еще 19 декабря, в лесу, при лучах солнца, пробивающихся сквозь черные переломанные ветви. Блеск его доспехов ослепил израненного старшего сержанта. Это был свет жизни, с которой она прощалась в ту минуту.
Конечно, блиндаж командира роты обустроен лучше, чем у рядовых. Он гораздо просторнее, потолки в нем выше, имеется какая-никакая мебель из ошкуренных досок. Однако он не представляет собой удобного места для первой брачной ночи, и викинг постарался его украсить. Когда Киценко впервые привел Людмилу сюда, она увидела на столе, накрытом холстяной скатертью, «вазу» — латунную гильзу от 45-мм снаряда, в ней зимний «букет»: зеленые побеги можжевельника и ветка клена с чудом сохранившимися на ней желто-красными листьями. В подвальном помещении, освещенном тусклым светом аккумуляторной лампочки, они пылали, как два фонаря.
— Сегодня — особенный день, Люся, — сказал он, целуя ее. Затем наклонился к вазе, сорвал кленовый лист, похожий на человеческую ладонь с расставленными пальцами и вручил ей. — Маленький сувенир для тебя, любовь моя!
Противиться его ласкам она не могла, да и не желала. Своими сильными руками викинг обнимал ее, затем расстегнул ворот гимнастерки, стал целовать ей шею и плечи. Горячими губами он коснулся ее груди, и это оказалось нестерпимо. Вздрогнув, Людмила отстранилась и попросила: