Они просидели на террасе почти до начала одиннадцатого. Колосов слушал их рассказ, почти не перебивая. Изредка только задавал вопросы, и все они поначалу касались в основном застолья в доме вдовы художника. Что подавали за столом? Чайники были с травяными и фруктовыми чаями? Целых семь штук? Странно, вроде как-то не по-русски, а? Вон у нас – самовар и заварной чайник. А семь чайников! И кто же из вас какой чай пил? Что наливали Сорокиной?
– Этого я не видела. Но может, и видела, да уже не вспомню, – призналась вслед за Катей Нина. – Мы про все забыли, как только с Лерой начало происходить это. А потом, потом там вообще поднялась суета из-за ее припадка.
Колосов достал из кармана блокнот. Снова задавал вопросы, записывал. Теперь его интересовало, кто присутствовал у Чебукиани в тот вечер. «Черт возьми, и все приличные люди!» Это открытие расстроило его чрезвычайно. Складывалось впечатление, что больше бы его устроило, если бы у вдовы художника собрались люди «неприличные» – бомжи, доходяги. С такими можно не церемониться. Взял за шкирку, выдернул в отдел на допрос. А тут такая компания… Услыхав от Кати фамилию Смирнова, Колосов удивленно и раздраженно хмыкнул:
– А этот гусь тусовочный что делал у вашей Александры Модестовны?
– Они со Смирновым, по-моему, старые знакомые, – пояснила Нина. – Кстати, Кать, я тебя спросить хотела – ты не читала статью про него в «Культурном обозрении» в последнем номере? Смирнов вроде бы к началу сезона готовит «Бурю», а сам намерен сыграть Просперо.
– Кого-кого? – Никита прищурился.
– Волшебник такой, великий маг у Шекспира. – Нина покачала головой. – Как раз по возрасту ему сейчас седовласые маги. А то уж очень он разошелся. Ну, естественно, мальчишек каких-нибудь голышей снова на сцену выпустит в роли стихийных духов. Он корреспонденту говорил, что, мол, всегда голову ломает над тем, чем будет публику удивлять. Так просто Шекспир, дескать, скучен стал, несовременен. Следовало бы его приблизить к оригиналу, выстроив спектакль в духе эпохи Возрождения.
– И что это значит? – спросил Колосов.
– А это значит, что все роли в пьесе сыграют мужчины – да и женские тоже, как это было во времена Шекспира, – ответила Катя. – Только этим публику уже не удивишь. Марк Захаров вон показал, как Чичикова на колесе распинают, и то уже проглотили это и забыли. Не читала я этой статьи, Нина. Да про Смирнова сейчас много чего пишут. Прилепили ему репутацию скандалиста… Зря это. Он сложный человек, как и любой талант. И что-то невеселый, как мне показалось.
– Павлин он самодовольный. – Нина поморщилась. – Я там за столом все на него смотрела, впрочем, как и ты, радость моя. Он значительно лучше сейчас стал, чем даже в молодости был. Есть такие мужчины, которые к пятидесяти выглядят интереснее, чем в двадцать пять. Смирнов же слишком долго был травести. По виду Колосова Катя поняла, что «театральный экскурс» Нины его начал утомлять.
– Муж мой про него так говорит, – не унималась Нина. – Смирнов кого играл в молодости? Безусых мальчиков и все в основном в фильмах про гражданскую войну и в пьесах Розова. Комсомол, борьба хорошего с еще лучшим. Он слишком моложаво выглядел. Вот и работал под юнца. А травести для мужчины – амплуа коварное. – Нина усмехнулась. – Сейчас он словно бы все наверстывает, словно взрослеет: поздний брак, ребенок в шестьдесят лет, по сути, первенец. Сколько я с ним интервью по телевизору видела, везде он молоденьким корреспонденткам повторяет, что «он мужик», «мы еще детей рожаем», «мы еще можем», «есть еще порох у нас в пороховницах». Его словно бы беспокоит это, словно он всем пытается доказать, что… А ты роли его последние вспомни – одна другой скандальнее.
– Смирнов и прежде наверняка был женат. Что же, в том браке детей у него не было? – спросила Катя.
– Был женат на известной актрисе. Сказать фамилию? – Нина снова усмехнулась. – У таких детей не бывает принципиально. Как мой Борька говаривал, быт актеру клинически противопоказан. Потому что актер – это и не человек вовсе, а музыкальный инструмент. Флейта-пикколо, одним словом.
– Ваш муж, Нина, кто же по профессии будет? – спросил Колосов.
– Театральный режиссер. Неудачник. Его фамилия вам ничего не скажет.
– Так, значит, Смирнов пил неумеренно в тот вечер, говорите? – Колосов, уловив в ее голосе трещинку, сразу же сменил тему. И разговор снова вошел в деловое русло. Катя терпеливо и подробно отвечала на вопросы, а сама размышляла над словами приятельницы: «Травести – скажет же Нинка такое! Травести в старом ТЮЗе в пьесах дедушки Михалкова про счастливое пионерское детство играли. А сейчас у всех этих „пионеров“ уже внуки небось. А Смирнов…» Ей вспомнилось его лицо: угрюмая меланхолия и печаль в глазах. И рот, улыбающийся самой обаятельной, заученной еще, наверное, в театральном училище профессиональной улыбкой. О чем он думал в тот вечер? Он, казалось, был очень далеко и совсем не обращал внимания на то, что происходило за столом. Или все-таки обращал? А тем временем, если брать за основу версию, что произошло убийство, то Валерия Сорокина могла в чашке чая – Колосов вон утверждает, что этот чертов гранозан в жидкости великолепно растворим, – получить от кого-то порцию отравы. И если это было так, то… Тут Катя похолодела. А что, если Лера хлебнула не из своей, а из чьей-то другой чашки? И тот яд предназначался совсем не этой несчастной дурочке, а кому-то другому?
Но тут она оборвала себя: как всегда, мысль у тебя, дорогуша, опережает факты. И фантазия неуемная. Ведь точно-то все равно пока не установлено, что Лера была отравлена намеренно, а не сама покончила с собой, выпив этот проклятый…
– Никит, а гранозан – это пестицид? – спросила Катя.
– Не совсем. Это сельскохозяйственный ядохимикат.
– И что, его свободно можно купить?
– Можно достать, скажем так.
– А вы как-то намерены искать сам яд, ну, предприятие, где его производят, реализаторов, ту емкость, где он хранился, наконец, бутылку, пузырек?
– Предприятие, производящее ядохимикат, установить будет нетрудно по химическому составу вещества. С предприятиями-реализаторами сложнее, их наверняка не одна сотня по России наберется. А насчет остального – бутылочки… Хочешь спросить, будем ли мы завтра обыск проводить у Сорокина? Нет, не будем.
– Почему? То есть… я хотела спросить, почему именно у Сорокина обыск?
– Если девицу отравили намеренно, у убийцы было достаточно времени, чтобы избавиться от такой важной улики, как пузырь с ядом. Но я сейчас даже не поэтому подожду соваться с обысками к кому-либо из вашей теплой компании май-горских дачников. Мне сейчас важнее знать другое.
– Что?
Колосов молча смотрел в темное окно. На яркую, только недавно показавшуюся над Май-горой луну – ну чистый романтик!
– Нина, как старожил здешних мест, кого из своих соседей, тех, кто были с вами у Чебукиани, вы знаете лучше всего? – спросил он после паузы.
– Ну, я уже говорила: Александру Модестовну, Костю, Леру знала, но… С Сашкой Кузнецовым тоже прежде встречались.
– Кузнецов, а-а. – Колосов вспомнил парня с подбритым затылком, утихомиривавшего Сорокина в опорном пункте. – Он вроде родственник будет этой вашей вдове художника?
– Племянник. Когда еще его мать была жива, они часто летом приезжали к дяде Георгию. Такой мальчишка был озорной – ужас. Форменный хулиган, никому проходу не давал – тут же в драку кидался. Потом с возрастом поутих, поумнел. – Нина улыбнулась, словно что-то припоминая.
А Катя отметила про себя, что Нина не особенно общалась там за столом с этим парнем, оказавшимся, как выяснилось, тоже знакомым ее детства.
– А он вообще чем занимается? – спросил Колосов.
– Сначала он вроде в гору пошел, как мне рассказывали, – фирма у него была какая-то рекламная. Потом погорел. Торговал понемножку – поставки из Испании вина, кожгалантереи, ну и… Кризис, в общем. – Нина наморщила лоб. – Бог знает, сколько мы не виделись. Там у Александры я его поначалу даже и не узнала. А сейчас его Смирнов к себе взял, в театр.
– Кем же? – удивилась Катя.
– Менеджером по снабжению – что-то в этом роде, так мне Сашка сказал. Он пробивной, луну, если захочет, с неба достанет. В нем жилка коммерческая ключом бьет. Но что-то ему не везет в последнее время. Хотя кому везет-то? Александра Модестовна наверняка его по знакомству к Смирнову пристроила – трудные времена пересидеть. Все лучше, чем на винном складе менеджером работать – тут все же богема какая-никакая. – Тут Нина состроила презрительную гримаску. – Платят там, конечно, негусто. Но ничего, Сашка никогда не жалуется, не привык. Он сам мне так сказал.
Катя с великим трудом припомнила этого Кузнецова: типичный купи-продай. Шкаф шкафом, да еще этот подбритый затылок. Только золотой печатки на пальце и не хватает – был бы натуральный Черкизовский рынок. Странно, что у этой вдовы художника, в прошлом балерины – не бог знает какой известной, но все же, – и такой плебейский родственник. Впрочем, это поначалу только кажется, подумала Катя, что все эти «люди искусства» живут какой-то «особенной», отличной от простых смертных жизнью. Копнешь поглубже каждого из них, и оказывается, что и жизнь у них как жизнь, и родственники как родственники.
– За столом присутствовали еще двое, насколько я понял. – Колосов сверился с блокнотом. – Мужчина по имени Владимир…
– Ничего про него сказать не могу. – Нина покачала головой. – Впервые в жизни его увидела. Кто он Александре – знакомый ли, близкий ли, дальний ли… – Она посмотрела на Катю. – Красавец расписной, глаз не отвести. На даче у Чебукиани он не живет – это точно. Когда мы уходили, Кать, он шел следом за нами почти до конца улицы. Значит, он не гостит у Александры, а либо дачник здешний, либо у кого-то снимает.
– Ладно, справки наведем. – Колосов черкнул в блокноте. – Но у соседки вашей гостит какая-то подруга.
– Юлия Павловна, она представилась. И тоже ничего про нее сказать не могу. Я ее прежде никогда не видела.
– Там еще ребенок должен быть на даче. – Катя рассказала Колосову «про мальчика в кустах». – Запуганный какой-то. Необычный.
– Чем необычный? – Колосов снова записал что-то в блокноте.
– Альбинос вроде. Белесый как лунь. Но со взрослыми его за столом не было. Спал, наверное, уже.
– Ясно. – Колосов потер рукой лицо. Выглядел он усталым. – Вот, девочки, какие дела-то у нас. Отравление. Чисто женский прием расправы с жертвой, вам не кажется, а?
Катя встала, начала убирать со стола посуду. Никита вышел на крыльцо курить. Ясно, в голове начальника отдела убийств Гениального Сыщика уже наверняка бродит целый выводок «рабочих версий по делу». Как же без этого! Начальство требует активизации розыскной работы. А в заведенном по этому факту оперативно-розыскном деле и пунктик соответствующий имеется.
Катя потянулась за подносом. Первая, напрашивающаяся сама собой версия проста. Никита о ней уже обмолвился, когда упомянул про обыск у Сорокина. Кому, по самой примитивной логике, выгодна смерть Сорокиной в первую очередь? Самое простейшее предположение – ее брату Константину, не скупящемуся на родственные затрещины.
Каждый несет свой крест – Нина это не раз повторяла. Но крест в какую-то минуту жизни становится просто непосильным, и его так и тянет сбросить с плеч. А поэтому…
Заботы о сумасшедшей сестре могли в конце концов встать брату поперек горла. И он вполне мог решиться на… Правда, у этой версии, при всей ее простоте и заманчивости, имеется одно слабое место. Сорокин мог убить свою сестру и раньше. Что ему мешало сделать это неделю, месяц, год назад, наконец? Правда, на это можно возразить, что обстоятельства его жизни как-то вдруг могли измениться, а это, в свою очередь, привело и к перемене его взаимоотношений с сестрой, но…
Катя смотрела на Колосова: нет, уж ты, конечно, не будешь слушать мои версии. Зачем тебе? Они и так давно уже запечатлены в твоем заветном блокноте. Но у нас в запасе и вторая версия: Сорокина покончила жизнь самоубийством. О, тут сразу возникает масса неясностей. Где сумасшедшая могла самостоятельно достать ядохимикат гранозан? Купила в магазине «Ваш сад-огород»? Интересно, а умственные ее способности позволяли совершать подобные покупки? Ведь сначала надо было все разузнать о действии яда, является ли эта дрянь смертельной, в какой дозе ее принять, чтоб уж наверняка… Такая морока и здоровому-то человеку не под силу. Проще уксусу хлебнуть неразбавленного или из окна сигануть. Или же найти подходящий крюк в потолке, или сук на осине и… Катя чуть не выронила блюдце. ОСИНА… Ей вспомнилось это дерево и обрезок веревки на нем в старом парке «Водник» у ржавой карусели…