Колосов, выпрямившись, посмотрел на забор: от гаража через улицу сквозь буйную зелень просматривался кусок участка дачи Чебукиани. Если представить, что ночью Сорокина по какой-то причине вышла из дома, то сначала направилась именно сюда, к гаражу и дровам. Отсюда скорее всего и та щепка в трещине каблука босоножки. Тут ей стало плохо. Но вот затем… Вместо того чтобы вернуться на дачу и разбудить брата, она пересекла участок по диагонали, вышла за калитку и сломя голову побежала на другой конец поселка, к церкви.
Колосов подошел к забору, облокотился на него – не такой уж и высокий, ветхий. Ночью отсюда, от гаража, можно видеть освещенные окна дачи Чебукиани – деревья не заслоняют.
Они с Карауловым дотошно осмотрели весь участок. Заняло это, кстати сказать, немало времени. Караулов был явно разочарован, но вида не показывал.
Делать нечего – пора было убираться несолоно хлебавши. Колосов наблюдал за Сорокиным. Тот был мрачен как туча, однако стал как будто спокойнее.
– Какую еще помощь могу я оказать следствию? – спросил он, когда Колосов и Караулов вяло направились к калитке, где ждала колосовская «девятка», на которой они все трое и прибыли в Май-Гору.
– Вам это, думаю, лучше знать, – многозначительно уронил на ходу Караулов. – Если вдруг что-то важное вспомните – позвоните. Вот мой телефон.
Его рука с клочком бумаги зависла в воздухе. Сорокин не торопился подниматься со своей лавочки. Наконец поднялся, подошел, взял номер телефона. Он проводил их до калитки, которую и запер за ними на засов, словно хотел действительно удостовериться, что они наконец уезжают. Колосов видел: их присутствие его тяготит. Сорокин был отгорожен от них невидимой, но непробиваемой стеной молчания и неприязни. Он не хотел говорить с ними о своей сестре, об отчиме. Вообще не желал пускать их в мир, в котором жил все эти годы. Стена защищала его, а у них пока еще не было такого тарана, который мог бы пробить в ней ощутимую брешь.
«Ну полная безнадега», – это так явно читалось в глазах юного следователя прокуратуры, что Колосову невольно стало его жаль. Однако особо рассусоливать свои переживания Караулов не мог – в прокуратуре его ждали другие дела. Колосов выговорил себе минутку: надо было заскочить в опорный пункт к участковому, которому дано было задание установить личность и местожительство одного из гостей Чебукиани, пока еще проходящего по делу лишь под одним только именем Владимир. Но тут вдруг у начальника отдела убийств сработал мобильный телефон.
Окончив переговоры, он обернулся к Караулову, и тот по его лицу сразу понял: что-то случилось.
– Довезу только до автобусной остановки – уж не обижайся. Срочно в главк надо вернуться, меня наши через дежурку с собаками ищут. – Колосов хотел было ограничиться этим куцым объяснением, но, поймав любопытно-умоляющий взгляд следователя, снизошел до пояснений: – Там вроде какая-то каша интересная заваривается по нашему прежнему делу. – По Ачкасову? – Караулов едва не подпрыгнул на сиденье. – Что там?
– Данные с РУБОП поступили: Модин – ну помнишь, его компаньон – с заявлением на Петровку обратился, а они его к нам сплавили – он-де прописан не в Москве, а в области. С него деньги якобы вымогают. Кругленькую сумму.
– Кто?
Но Колосов уже тормознул у остановки рейсового автобуса, идущего в Старо-Павловск, широким жестом распахнул дверь: выметайтесь, мол.
– Узнаю, что там и как, – проинформирую всенепременно. Жди, Юра, звонка. – Он хлопнул дверью, и «девятка» взяла с места в карьер.
Следователь прокуратуры Караулов остался сиро-та сиротой под палящими лучами августовского солнца у покосившегося фонарного столба, где висело объявление о расписании автобусов пригородного маршрута. Он думал с великой горечью, что сыщики, ох, эти сыщики… Недаром их в прокуратуре недолюбливают, ой недаром, крайне ненадежный и вероломный народ, зажиливающий самую нужную, самую полезную информацию по делу до тех пор, пока… Караулова терзало острое, как гвоздь в башмаке, любопытство: что там наклевывается у них с этим Модиным?
Но тут на шоссе показался автобус, желтый, как канарейка. И размышлять о превратностях профессии и коварстве коллег сразу же стало недосуг. В ход пошла ловкая работа локтями, потому что собравшиеся на остановке дачники и деревенские штурмовали автобус так дружно, словно это был их последний шанс добраться до старо-павловского колхозного рынка.
Глава 12
ЛИКИ ЛЮБВИ
В доме кончилось молоко «из пакетика», которое они привезли с собой из Москвы. Утром Катя взглянула в холодильник и обнаружила это, Нина еще спала. Ночью ее и правда мучила бессонница. Катя слышала, как за стеной подруга ее ворочалась в постели, вздыхала, шуршала страницами книги, включала и выключала настольную лампу. Но под утро сон взял свое.
Катя решила не будить ее. Часы показывали без четверти восемь, а в половине девятого в местный продуктовый магазин привозили молоко и молочные продукты. Катя решила туда сходить: Нине молоко полезно, тем более такое вот, деревенское, парное. Она поискала какую-нибудь подходящую емкость, но ничего лучшего, чем две пустые бутыли из-под кока-колы, не нашла.
У магазина – это был ветхий дощатый теремок, боком к которому лепилась косая сторожка с гордой табличкой «Поселковый опорный пункт милиции», – несмотря на ранний час, вовсю кипела жизнь. Покупателей собралось немало. Цистерну с молоком перед окнами магазина поджидала длиннющая очередь: помимо май-горских дачников, набежало за молоком со всей округи и много местных – все с емкими эмалированными бидонами.
Катю эта прыть удивила: неймется им! Переться в такую даль, речку по мосту переходить – и зачем? Ведь всем известно: молочная цистерна после Май-Горы едет в заречные поселки и продает молоко «с колес» уже там. Ее удивление рассеяли старушки, занявшие первые рубежи очереди:
– Сюды, сюды ходим. Тут надежней. Они, совхозные-то, нынче как избаловались? Тут-то дачники денежные – им и молоко, значит, цельное везут, хорошее. А к нам за реку… Тут вот распродадут полбочки, а потом рази за ими уследишь? Зачерпнут ведром из речки воды, дольют в бочку-то свою, ну, чтоб больше было, и к нам везут то молоко с лягушками. Мы уж и к участковому ходили – жалились, все без толку. Рази их, мошенников, за руку кто поймает? Потому сюды и ходим.
Помимо любителей парного молока, в хвост очереди подстраивались помятые синеносые личности, от которых разило перегаром. Местные пьянчуги тоже с нетерпением ожидали цистерну: ведь при ней имелся еще заветный прицеп, развозивший по поселкам дешевое пиво в разлив. Алкаши вклинивались в очередь маленькими, но сплоченными группками. Были то в основном шабашники, занятые на строительстве и ремонте дач, а также поденные рабочие из местных, промышлявшие разовой работенкой на участках.
Цистерна запаздывала. Катя, чтобы скоротать время, прислушивалась к разговорам в очереди.
– Да что ты мне заливаешь, Колоброд, что я, не знаю, что ли! Микроба там нашли, понял – нет? Опасного микроба, болезнь. Оттого и источник закрыли плитой, а случилось это…
– Да не потому! Какого, на хрен, еще микроба! Не знаешь ничего, а споришь. История с этой водой приключилась нехорошая. Понял?
Впереди Кати стояли двое – по виду типичные алкаши. Оба голенастые и тощие, как «ножки Буша». Тот, кого назвали смешным прозвищем Колоброд – сожженный солнцем, пропитанный самогоном мужичок в давно не стиранной клетчатой рубахе и спортивных штанах «с лампасами», – горячился, силясь переспорить своего лысого, красноносого, желчного собеседника:
– История хреновая, Саныч, понял? Я тут всю жизнь прожил, родился здеся, так что верь: знаю точно. Батя родной мне рассказывал и дядька – старшой брат отцов. Сам-то я, конечно, ничего не видел, я ж с сорок седьмого годка: батя, как с фронта вернулся, настрогал нас погодков пять человек, и все, кроме меня, бабы, прости хосподи… Он-то все хорошо помнил, хотя до войны зеленый пацан был. Что приключилось – что приключилось… Щас, погодь, не торопи. Ну, где ж эта бочка пивная, едрена вошь?! Усохнешь тут на жаре… Ну, значит, так дело было: в тридцатом году, ну землю-то когда обобществляли, колхозы делали, и тут у нас тоже, отец рассказывал, всех под одну гребенку начали чесать. Ну, сорганизовали колхоз. Все вроде улеглось беспокойство-то, мужики крестьянствовать начали. И вдруг – бац! Случай за случаем! То амбар колхозный сгорит, то рига, то вдруг недород на поля, да такой, что хоть с голоду дохни. Ни зерна, ни капусты, ни яблок, на хрен… Траву солнце пожгло, скот с голода ревет. Напасть, да и только. Государству-то сдай что полагается – тогда строго было. А сам хоть лебеду трескай. Ну, начали мужики разбираться, что к чему, отчего такое дело. А потом, отец рассказывал, и НКВД из Москвы на машинах прикатило – кого-то из деревенских за шкирман: кулаки недобитые, вредители, мол… А слухи тем временем по деревне другие ползли. А потом вдруг – раз и… Да где ж это пиво, мужики, а? Может, и совсем не приедут сегодня? Зря стоим?
Катя посмотрела на дорогу – нет машины.
– Ну, дальше-дальше…
– Щас, не гони, – Колоброд резво подтянул спортивные штаны. – Церковь-то, что под горой, к тому времени уж закрыли: попа на Соловки, а в ней клуб сначала хотели открыть, потом склад под зерно. А родник-то бил под горой. Озерцо там даже было крохотное, ну, вроде яма глубокая в земле. А вода в ней, отец рассказывал, чистая как слеза была, вкусная. И вот как-то раз пошли туда пацаны, и бац! А в яме-то той утопленница головой вниз. Одни синие пятки наружу. Милиция из района снова налетела: как, что, шум, гам. Вредители, мол, противники колхоза, расправу над его активом творят! Заарестовали кого-то сразу. Баба-то утоплая наша местная была. Незамужняя, вековуха, одним словом. В колхоз-то она одной из первых вступила. Ну, разбиралась милиция, разбиралась, ну и убралась потом… А слухи по деревне другие ползли, нехорошие.
– Да какие слухи-то? – Его собеседник слушал уже невнимательно: за рощей слышался настырный гудок. Молоковоз оповещал окрестных жителей о своем прибытии.
– Ведьма то была, понял? Баба-то эта. Давно к ней дурная слава липла: колдовка, одним словом! Порчу, стерва, пускала. А слух по деревне такой полз: мужики собрались у председателя колхоза, а он свой мужик был, местный, понимал, значит, что к чему. Стали судить, рядить, как несчастья-то на общее хозяйство-то свалились – так все и смекнули мужики, чьих рук дело было. Кто порчу пускает. Ну и решили своим судом с ведьмой поступить. На собрании вроде про то порешили и проголосовали промеж себя даже – во как! Вода-то в том роднике испокон века крещеная была, понял, Саныч? Еще с царских времен там ердань на Крещение поп благословлял. А ведьмам такая вода – хуже кислоты. Ну и сунули туда мужики колдовку пятками вверх, чтоб больше уж никому не вредила. А после не стали ту воду пить – брезговали: опоганила ведьма родник. Отравила собой. Потому плитой-то яму ту и придавили. А колхоз-то сразу выправился после того случая, в гору пошел. Перед войной уж в передовых ходил, да и после войны. Я пацаном помню: когда Гагарин-то полетел, как раз я про ведьмин родник, что под горой, от бати и услыхал.