Глава 21
КЛОФЕЛИН
– Никита Михайлович, к телефону вас, Москва, – начальник Старо-Павловского ИВС заглянул в кабинет, где вот уже час совещались Колосов и оперуполномоченный местного розыска, обслуживающий изолятор временного содержания. Беседа шла о том, как характеризует источник, находящийся в камере вместе с Ищенковым, поведение задержанного. В камере, кроме Ящера, как было доложено начальнику отдела убийств, находились восемь человек: четверо квартирных воров, взятых вневедомственной охраной с поличным при попытке проникнуть на оборудованную сигнализацией загородную виллу директора местной нефтеналивной базы, трое сбытчиков наркотиков, задержанных на городском рынке во время профилактического рейда, и бытовой хулиган-пьянчуга, грозивший во время скандала зарубить топором жену и детей.
В такой вот разношерстной компании Ящер и коротал час за часом в ожидании дальнейшего решения своей судьбы. По характеристике источника, вел он себя в камере крайне замкнуто. Ни в какие контакты не вступал и на вопросы сокамерников отвечал крайне неохотно. Источник полагал, что одни сутки – просто нереальный срок для детальной разработки задержанного, и просил дополнительных инструкций и разъяснений по интересующему его в первую очередь вопросу: как долго будет находиться Ищенков под стражей, чтобы, учитывая эту информацию, тактически правильно выстроить схему дальнейшей с ним работы по камере. На вопрос «как долго» мог ответить в такой ситуации лишь сам Господь Бог или уполномоченный им следователь прокуратуры, ознакомившийся с результатами биологической экспертизы.
Колосов, извинившись перед коллегой, вышел в дежурную комнату ИВС. На телефоне его как раз ждал Караулов. И от его новостей – хороших или дурных – сейчас зависело очень многое, в том числе и для работы с источником.
– Никита, только что по факсу из ЭКУ результаты пришли предварительные. – Караулов явно волновался.
– Что с Ищенковым?
– Экспертиза следов крови на изъятой одежде не выявила.
– Черт! – Начальник отдела убийств не мог сдержать досаду: Ищенков был просто идеальным кандидатом в подозреваемые. И несмотря на все странности этого дела, Колосов в тот момент был почти на девяносто пять процентов уверен, что они задержали убийцу. – Юра, они точно в своих выводах уверены? Нет ни малейшего сомнения?
– Ни малейшего. Одежда чистая.
– А если он голый там в лесу куролесил? И такое ведь бывало, а? А потом успел смыть с себя все в реке.
– Никита, я передал тебе голый факт. А насчет того, что он голым мог быть… У Ищенкова в том числе и из-под ногтей брались образцы для сравнения. И там ничего.
– Черт! И как ты поступишь? – Колосов аж охрип от досады и злости.
– Не торопись. Я еще не закончил, дослушай до конца. – Караулов зашуршал какими-то бумагами. – Теперь по Тарантинову новости. Смерть его, по результатам вскрытия, наступила между часом и двумя часами ночи. На теле, помимо резаной раны на горле, действительно обнаружены кровоподтеки на щиколотках – предположительно след от веревки. Волокна были изъяты экспертом и с дерева, к смоле прилипла пенька. Ты был, кажется, прав в плане реконструкции происходившего на месте происшествия: Тарантинова действительно подвешивали или пытались подвесить за ноги. Но, понимаешь ли, с определением точной причины смерти пока у них не все ладится. Эксперт говорит, там что-то с кровью у потерпевшего. Они проводят дополнительные химические исследования.
– То есть? Химическую экспертизу? Как и по Сорокиной?
– Не совсем. Эксперты не все еще закончили. Я просил, как будет окончательный результат по Тарантинову, пусть немедленно позвонят мне или тебе в изолятор. А ты взял уже на допрос Ищенкова?
– Беру. Юра, ты мне не ответил: что ты намерен с ним делать дальше? Отпустишь его?
– Законных оснований для его дальнейшего содержания под стражей после результатов экспертизы у меня нет, как видишь.
– Короче, во сколько приедешь его освобождать?
– Сутки истекают в половине пятого утра. Естественно, в это время я не выпущу его: в изоляторе только дежурный наряд ночной, освобождение в такой ситуации запрещено инструкцией. Позже, утром, я его тоже не имею права освободить. Я приеду в двадцать три тридцать, к разводу караула. Черт бы его побрал, этого ублюдка твоего, допоздна из-за него торчать придется!
– Ладно, – подытожил Колосов. – Выходит, до полуночи у меня с ним еще уйма времени.
– Никита, я только тебя очень прошу!
– Не причитай. Все в норме. Ладно, отбой… Э, нет, погоди-ка. – Колосов, казалось, вспомнил что-то важное. – Ты про телесные повреждения не договорил у Тарантинова. А рана на руке?
– Да, есть. Резаная рана на левой ладони. Возможно, возникла, когда он оказывал сопротивление нападавшему. Носит прижизненный характер… Никита, ты что молчишь?
Колосов не отвечал. Он вспомнил вдруг, и это было так неожиданно и вроде бы совсем не к месту… черный шелковый платок в левой руке Олега Смирнова. Катя сказала, что именно эта рука режиссера отмечена шрамом. И всего несколько часов назад она видела похожий порез и на руке мальчика. ЧЕРНЫЙ ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК… ГДЕ Я МОГ ВИДЕТЬ ЭТУ ВЕЩЬ? ВЕДЬ Я УЖЕ ВИДЕЛ ЕЕ РАНЬШЕ… Колосов закрыл глаза: видел, а потом напрочь забыл, потому что… Внезапно перед ним встала картина: спальня, смятая постель, на ней мертвая женщина, залитые кровью простыни, мертвый ребенок на ковре на пороге и… черный шелковый платок. Он видел его три месяца назад при осмотре квартиры прокурора Полунина. Платок лежал на туалетном столике перед зеркалом. Складывалось впечатление, что им хотели прикрыть зеркало, как это бывает, когда в доме – покойник.
Эту деталь тогда отнесли на счет Полунина: совершив убийство семьи, он, мол, мог поступить таким образом – завесить зеркало черным, открыть газ на кухне, запереть квартиру и затем уже свести счеты с жизнью.
Колосов тогда держал эту шелковую тряпку в руках. На трех концах платка были завязаны тугие узлы. Четвертый конец был свободный. Но когда-то и там был узел – об этом свидетельствовала мятая ткань.
Колосов вспомнил все это, и внезапно его поразила одна деталь, на которую прежде он не обратил внимания: открытый газ на кухне Полунина. Для чего убийца своей семьи сделал это? Что вообще мог означать этот поступок: всего лишь отчаяние, полубезумие или это было осознанное желание как-то замести следы убийства в квартире? Но к чему их было заметать? Ведь Полунин и не собирался бежать, скрываться. Он повесился спустя четверть часа после убийства – тела его жертв в тот миг еще не успели остыть. Значит, идея устроить в квартире взрыв и пожар имела какую-то иную цель? Какую же? Жертвы были мертвы. Для чего Полунину понадобилось в огне пожара уничтожать тела?
– Никита, ты что там, оглох? – нетерпеливо переспросил Караулов. – Что ты хотел мне сказать?
– Слушай, Юра, слушай… вот о чем я тебя сейчас попрошу… Материалы по Полунину меня интересуют. Ты не мог бы кое-что уточнить для меня в протоколе осмотра места?
– Материалы у шефа в сейфе. Я сейчас с бумагами к нему иду. А при чем тут материалы по Полунину? Мы про Ищенкова с тобой говорили и…
– Подожди, не тарахти! Я еще и сам нетверд в мыслях. Пожалуйста, внимательно просмотри протокол осмотра квартиры Полунина, спальни. Там на месте, на туалетном столике у зеркала, был платок: черный, шелковый, с тремя узлами, я помню его. Но уточни: значится ли он в протоколе?
Пауза. Удивленный следователь прокуратуры ждал.
– Потом, меня интересует осмотр трупов жены и ребенка Полунина. Все внимание мы направили тогда на огнестрельные ранения, но… Юра, прошу тебя как о личной услуге – уточни еще раз все детали осмотра, данные экспертизы. Меня интересуют руки женщины и мальчика.
– Никита, я не понимаю…
– Пожалуйста, сделай, что я прошу. Без вопросов пока. Я буду ждать твоего звонка.
Колосов повесил трубку. Смотрел на глухую стену, выкрашенную облупившейся масляной краской. Перед ним и была – глухая стена.
В дежурную заглянул конвойный.
– Ищенкова из пятой заводить в следственный? – осведомился он деловито. – Вы говорили – допрашивать будете.
Спустя пять минут Ищенкова ввели в следственный кабинет. Колосов сразу отметил, что Ящер приоделся и прибарахлился. Вместо изъятой у него одежды после обыска на даче (его проводили со всеми возможными предосторожностями во избежание ненужной огласки местные сыщики и, к своему великому разочарованию, ни в доме, ни в саду не обнаружили ничего подозрительного) Караулов лично привез задержанному в изолятор сменные вещи – джинсы, толстовку и куртку.
Одежда была спортивная, дорогая, фирменная, как раз под стать хорошо оплачиваемому тренеру престижного оздоровительного центра. Однако в стенах обшарпанного провинциального изолятора весь этот фирменный спортприкид смотрелся крайне нелепо. В ИВС гораздо более к месту сгодился бы Ящеру стройбатовский бушлат и рваная тельняшка.
– Я хочу сделать официальное заявление. – Ищенков, узрев начальника отдела убийств, резко повернулся к сержанту-конвоиру: – Я буду разговаривать только с представителем прокуратуры. С этим, – он кивнул на Колосова, – я говорить категорически отказываюсь. Он сводит со мной личные счеты.
Но конвоир был глух и нем. С таким же успехом можно было обращаться к статуе. Дверь кабинета, тяжелая, массивная, «камерная», потому что и помещение было не чем иным, как переоборудованной камерой с подслеповатым зарешеченным оконцем под самым потолком, с лязгом захлопнулась. Они остались вдвоем.
– Слушай меня теперь. – Колосов на этот раз внешне был спокоен и холоден как лед, хотя сердце в груди его бешено колотилось. – Слушай меня очень внимательно. Готовься к тому, что ты отсюда не выйдешь ни сегодня, ни завтра, ни через месяц, ни даже через год. Два эпизода, по которым мы в прошлом году так детально и подробно с тобой беседовали, лягут в основу твоего обвинения. Мы сразу же сообщим в прессу, на радио, на телевидение, что нами задержан подозреваемый в детоубийствах фигурант. Нынешний май-горский эпизод пойдет довеском по совокупности преступлений. Мы начнем допрашивать по этому делу о трех убийствах всех, кто когда-либо… слушай меня, я сказал! Кто обмолвился с тобой хоть словом. Всех преподавателей «Олимпионика», всех учеников, их родителей, обслуживающий спортшколу персонал от сантехника до вахтера, твоих однокашников по институту физкультуры, твою личную клиентуру, с которой ты занимался в частном порядке. Мы будем допрашивать твоих знакомых по Жуковскому – всех до единого человека, начиная со школы, в которой ты учился давным-давно. Вызовем повесткой в прокуратуру всех соседей по дому, в котором живет твоя мать, вызовем гражданок Свиридову, Павлову, Яковинскую. Видишь, я еще не позабыл фамилии твоих подружек. А также твоих московских зазноб: Львову Викторию – ничего, что проститутка по вызову, они таких клиентов, как ты, с плеткой и ошейником, в особой картотеке держат. А также некую Лилечку-Бутон из массажного кабинета…
Лицо Ищенкова окаменело. Колосов назвал имена еще двух женщин. С каждым новым именем Ящер бледнел от ярости и гнева.
– Каждому из этих свидетелей по делу, каждому, я это особо подчеркиваю, Ящер, мы сообщим, что ты подозреваешься в убийствах двух мальчиков десяти и одиннадцати с половиной лет. Детали убийств просочатся в газеты. Будет организована специальная утечка информации, и тысячи людей прочтут твою фамилию рядом с описанием того, что вытворялось в подвалах с детьми. Уголовное дело после всех экспертиз, в том числе и судебно-психиатрической, а в Сербского очередь полугодовая, этак примерно месяцев через четырнадцать мы направим в областной суд. И там… Я отлично знаю, что ты думаешь на этот счет. Так вот, Ящер, слушай внимательно, что я скажу: даже если в суде тебя оправдают – присяжные там или не присяжные, мне это все равно, – это произойдет после полутора лет сидения в изоляторе, где, заметь, каждый зек до последней приблудной «шестерки» будет знать, по каким статьям ты обвиняешься. Даже если после всего этого тебя оправдают в суде и ты выйдешь из зала без наручников с формулировочкой «оправдан за недостаточностью доказательств вины», ты можешь представить, как дальше сложится твоя жизнь среди людей, которые все будут знать: ты убиваешь их детей. И убиваешь так умело, что доказать это очень трудно.