— Запомните мое слово, — сказал Юра. — Этот ручей протекает через кимберлитовую трубку. А трубка находится здесь, в долине.
Целый день геологи рыли шурфы. Кимберлит не попадался. Вечером Юрий сидел у костра, охватив голову руками.
— Неужели снова ошибка? — говорил он, ни к кому не обращаясь.
Он взял ружье и медленно побрел вдоль лога.
— Страдает наш начальник, — сказала Катя Елагина, — мучается.
Неожиданно по долине раскатился выстрел. Через несколько минут запыхавшийся Хабардин сидел у костра и рассказывал товарищам:
— Иду, вдруг смотрю — лиса из норы выскочила. Я подбежал к норе, а перед ней лежит кучка голубой земли. Взял комок в руки — кимберлит! Тут я на радостях и бабахнул.
Поиски снова возобновились. Несмотря на темноту, работали всю ночь. Прорыли несколько контрольных шурфов — всюду был голубой кимберлит. В одном из шурфов обнаружили несколько кристалликов алмазов. К утру трубка была обнесена предварительными контурами, ее нанесли на карту. Юра сделал топором зарубку на одной из высоких лиственниц, стоявшей в самом центре трубки, и сделал химическим карандашом на свежем затесе надпись: «Трубка Мира. Министерство геологии и охраны недр. Амакинская экспедиция. 13 июня 1955 года».
Тайга отступает
Возобновляю свои дневниковые записи…
Мокрые и продрогшие, вспоминая нехорошими словами неудачную переправу через Ирелях, вошли мы вместе с мастером Таборовым темной августовской ночью в поселок Мирный. В доме Таборова нас встретила его жена, Ольга Петровна, — молодая приветливая женщина. Увидев, что с нас течет, как с водяных, она растопила печку, достала чистое белье и одежду.
Пока мы переодевались, Ольга Петровна хлопотала по хозяйству. На столе появилась безупречно белая скатерть, а на ней довольно редкое для тайги угощение: свежие огурцы, редиска, творог. Сначала такое гостеприимство даже несколько озадачило меня: по сложившимся представлениям, жители далеких таежных поселков — народ угрюмый, необщительный. И вдруг такое хлебосольство…
Уже потом, когда, поужинав совсем не по-таежному, мы пили чай с клюквенным вареньем домашнего изготовления, Ольга Петровна, хозяйка дома, прояснила мои сомнения. Оказывается, все дело было в престиже «первой семьи Мирного» — Михаил и Ольга Таборовы были основателями поселка геологов на «Трубке Мира». Они жили здесь дольше, чем кто-либо другой, — уже целых одиннадцать месяцев. Понятно, что, имея «столько» времени для устройства своего быта, «такие» преимущества перед остальными семьями Мирного, чета Таборовых никак не могла ударить лицом в грязь перед гостем. Это была профессиональная гордость новоселов перед приезжим человеком.
Семья Таборовых оказалась вообще очень интересной. Это была типичная «алмазная» семья. Все началось с «алмазной» свадьбы.
Оля Хромовских и Миша Таборов впервые встретились весной 1949 года в вилюйской геологоразведочной партии.
Встретились, познакомились, полюбили друг друга. Осенью, когда геологи партии открыли в среднем течении реки первые вилюйские алмазные косы, начальник партии Файнштейн предложил отметить это событие свадьбой Хромовских и Таборова.
— Все равно у них дело к финишу идет, — говорил Файнштейн. — А это будет даже интересно — свадьба в честь открытия алмазных месторождений.
Оля и Миша сначала были смущены такой пышностью, но потом согласились. Первую «алмазную» свадьбу сыграли в первом деревянном доме, выстроенном на первой вилюйской алмазоносной косе «Соколиная». Молодые — в брезентовых куртках, в ватных штанах и резиновых сапогах — сидели в «красном углу» — там, где были свалены кирки, лопаты, грохоты. По правую руку расположился «алмазный» посаженый отец — Григорий Файнштейн, по левую руку «алмазные» шафера: рентгенолог Старожук, нашедший первый вилюйский алмаз, и Юра Хабардин.
Стол был сервирован двумя сортами «вин»: неразведенным спиртом (для мужчин) и разведенным спиртом (для женщин). Список закусок исчерпывался тремя блюдами: сухарями, мясными консервами и баклажанной икрой (дело было к осени, и продукты в партии, естественно, кончались).
Словом, свадьба удалась на славу. Пели, шутили, смеялись, несчетное число раз провозглашали «горько». Во время одного из «горько» жениху пришлось временно оторваться от выполнения своих прямых обязанностей, так как его и Файнштейна вызвал дежурный по лагерю: начался дождь, и Вилюй стал заливать разведочные шурфы и траншеи, прорытые на косе «Соколиная». Жених и посаженый отец вернулись через полчаса. Начальник партии постучал складным ножом по консервной банке, прося тишины.
— Леди и джентльмены, — сказал Файнштейн, который вообще был склонен ко всяческим сравнениям из области искусства и литературы. — В начале нашего торжества, за неимением ничего другого, мы сделали нашей очаровательной невесте самый дорогой подарок, который когда-либо получали невесты во всем мире: мы подарили ей целую алмазную косу — косу «Соколиную». Но пока мы тут предавались винопитию и кричали «горько», пошел дождь, и подарку нашей уважаемой невесты угрожает затопление. После трезвого анализа сложившейся обстановки выношу на ваше обсуждение следующее предложение: допить весь имеющийся спирт и организованно выйти на борьбу с наводнением.
Предложение было принято единодушно. Быстро выполнив его первую часть, весь свадебный кортеж во главе с женихом, невестой, посаженым отцом и шаферами, разобрав из «красного угла» кирки и лопаты, двинулся на осуществление второй части. Последовательность и логика сделанного посаженым отцом предложения были бесспорны: до самого утра пришлось под проливным дождем на свирепом холодном ветру рыть отводные канавы, накрывать траншеи досками, ставить щиты. Наводнение было отбито, свадебный подарок был спасен от затопления. Так прошла первая брачная ночь супругов Таборовых.
С тех пор Михаил и Ольга остались в Якутии навсегда. Они бродили с поисковыми отрядами по тайге, работали на вновь открытых месторождениях, уплывали далеко на север по угрюмым полярным рекам. Вопреки прогнозам многих скептиков, перебивавшихся в тайге на холостом положении и считавших, что супружескую жизнь при морозах в шестьдесят градусов наладить нельзя, семейному счастью Михаила и Ольги не мешали ни брезентовые палатки, ни вечное бродяжничество по тайге, ни суровые якутские морозы. Оно росло и крепло, это счастье, на зависть скептикам, нытикам и прочим пессимистам. Они носили его с собой в походных рюкзаках — маленькое, не требующее много места, компактное (тем и уютное), надежное, верное, трудное семейное счастье.
…Осенью 1955 года Таборовы жили в Нюрбе. Однажды Михаила вызвал к себе начальник экспедиции Бондаренко. В кабинете у него уже сидели главный геолог Амакинки Ростислав Константинович Юркевич и опытный таежник старший коллектор Иннокентий Прокопьев.
— Получили с Иреляха радиограмму от Хабардина, — сказал Бондаренко и протянул Таборову условный текст радиограммы.
— «Закурили Трубку Мира. Табак отличный», — прочитал вслух Михаил.
— Судя по радиограмме, — сказал Юркевич, — найдено коренное месторождение с очень богатым содержанием алмазов. Необходимо немедленно, не дожидаясь следующей весны, начинать рядом с трубкой строительство поселка. Мы долго подбирали кандидатуры для выполнения этого ответственного задания и остановились на вас с Прокопьевым.
Михаил и Иннокентий, польщенные словами главного геолога, переглянулись и улыбнулись.
— Главная задача состоит в том, — сказал Бондаренко, — чтобы до наступления зимы забросить на трубку людей, снаряжение, запасы продовольствия. Так что будете, товарищи, прорубать окно из тайги на Большую землю, будете закладывать, может быть, первый якутский алмазный город.
…Через неделю группа строителей во главе с Таборовым и Прокопьевым доставила на тридцати лошадях первую партию грузов к «Трубке Мира». На трубке никого не было: отряд Хабардина уже давно ушел вниз по Иреляху. Иннокентий и Михаил нашли зарубку, сделанную Хабардиным на лиственнице, разгрузили около нее лошадей, присели перекурить.
— Надо бы нам как-нибудь обозначить этот лог Хабардина, — сказал Прокопьев, оглядывая окутанную сырым туманом лощину.
— Давай прямо так и назовем: «Лог Хабардина», — предложил Таборов.
Сказано — сделано! Прокопьев выстругал дощечку, заострил оба конца — получилось нечто вроде стрелки-указателя. На дощечке Кеша написал чернильным карандашом: «Лог Хабардина. Собственность Амакинской экспедиции».
С этой стрелки весной геодезисты и перенесли на все карты Якутии название той долины, в которой была расположена «Трубка Мира».
Место для будущего поселка выбирали два дня. Наконец остановились на предпойменной террасе Иреляха, расположенной в полутора километрах от трубки. Застучали топоры. Через несколько дней два первых дома — Иннокентия Прокопьева и Михаила Таборова, были готовы. Начали возводить склады, столовую, пекарню, мастерские.
На «Трубку Мира» продолжал прибывать народ. Но ехали пока только одни мужчины. Ставили дома, заводили унылые холостяцкие хозяйства. Однажды, сидя в одном таком доме и глядя на голые стены, на пустые консервные банки, валявшиеся по углам, Михаил с тоской сказал:
— Эх, неуютно живем, ребята! В такой дом и входить-то не хочется, не то чтобы жить. Надо женщин вызывать.
— Не поедут, — возразил кто-то. — Куда же на зиму с барахлом, с ребятишками в тайгу подаваться? Весны ждать надо.
— Моя поедет, — уверенно произнес Михаил. — А твоя, Кеша? У тебя же трое наследников!
— И моя поедет, — ответил Прокопьев. — Что, она хуже других, что ли? А детишки, что ж поделаешь. Кому-то все равно надо начинать обживать место.
В тот же день Михаил дал в Нюрбу радиограмму: «Оля, приезжай. Надо обживать место».
Вскоре Оля Таборова и Тамара Прокопьева приехали на трубку. Они были первыми женщинами, зимовавшими в Мирном, а трое наследников Иннокентия Прокопьева — первыми детьми в поселке.
— Устраиваться так устраиваться, — говорила Оля, ликвидируя последствия холостяцкой жизни в доме Таборова. — Не один же год здесь жить будем.
За Таборовой и Прокопьевой потянулись в Мирный жены и других строителей. В тайге закачалось на веревках стираное белье, чаще стал струиться дымок над крышами зимовий.
Но вот ударили первые морозы. Термометры показывали минус пятьдесят два. Женщины и дети не выходили из домов, но мужчины по-прежнему продолжали готовиться к весеннему наступлению на «Трубку Мира». В пятидесятиградусные морозы они строили жилые помещения, склады, будущие лаборатории и обогатительные фабрики.
Между тем морозы крепчали. В конце декабря столбик ртути опустился до цифры шестьдесят. Густой, шелестящий туман повис над тайгой. Самолеты не ходили. Положение с каждым днем становилось все серьезнее — в поселке кончались продукты. В некоторых семьях заболели от больших холодов дети. На партийном собрании, которое состоялось в здании будущей столовой, стоял только один вопрос: «Борьба с морозом».
Первые коммунисты Мирного решили: просить руководство экспедиции выслать к трубке машинно-тракторный караван с продовольствием, а своими силами повести от поселка навстречу каравану просеку, чтобы облегчить движение транспорта.
В первых числах января с центральной базы Амакинки вышла в знаменитый «ледовый поход» колонна машин и тракторов. Колонна двигалась напрямик через тайгу. Впереди шли люди с топорами и пилами. Они прорубали просеку и расчищали снег. За ними черепашьим шагом двигались тракторы и машины. Водители не вылезали из кабин по двадцать четыре часа — мотор мог заглохнуть, и тогда замерзшая вода разнесла бы радиатор в куски. Спали прямо за баранкой, не снимая ноги с педали газа.
Иногда над колонной проносились свирепейшие метели. Машины не останавливались: с зажженными фарами шоферы продолжали пробиваться через снежные вихри. Все знали: в Мирном сидят на голодном пайке женщины и дети.
А от поселка навстречу колонне рубили просеку Михаил Таборов, Иннокентий Прокопьев и их товарищи. Это была жестокая схватка с разбушевавшейся стихией. У многих от мороза почернели лица, но просека продолжала двигаться в тайгу. Когда в Мирном осталось продуктов на два дня, колонна, вышедшая с центральной базы, и строители поселка встретились.
Замысел руководства экспедиции — провести предшествующие детальной разведке трубки работы не как обычно, летом, а зимой, сэкономив на этом целый год, был выполнен. С приходом первых теплых дней геологи сразу же начали разведку трубки. На ее поверхности заголубели отвалы шурфов, поднялись над тайгой стальные фермы бурильных установок.
Была решена и транспортная проблема. Кроме самолетов, в Мирный стали ходить тракторы с железными санями. Сани эти были универсальные: зимой их хорошо было тащить по снегу, а летом они не менее ходко шли за трактором по болотам и трясинам.
В далеком таежном Мирном жизнь стала постепенно налаживаться. В магазине был теперь разнообразный выбор продуктов, в столовой, как в заправском ресторане, меню состояло из многих блюд.
Поэтому так рьяно и угощали меня Ольга Петровна и Михаил Иванович Таборовы. Старожилам Мирного, перенесшим трудную зимнюю блокаду 1955–1956 годов, им было все равно, какого рода-племени человек сидел в их доме за столом. Для них, проведших большую часть своей семейной жизни под брезентовой кровлей походной палатки, главное был не гость, а возможность принять гостя, они накрывали стол не столько для меня, сколько для себя. Я быстро осознал свою незначительность по сравнению с небольшим белым квадратом, уставленным многочисленными тарелками, банками и склянками, и воздал должное кулинарным талантам Ольги Петровны. Сами же Таборовы ничего не ели. Они с умилением наблюдали, как я расправляюсь с их припасами. Мы получали, так сказать, взаимное удовлетворение.
Съев на «бис» три розетки клюквенного варенья, я поднялся из-за стола и, поблагодарив хозяев за радушный прием, погрузился в недра любезно предложенного мне Михаилом Ивановичем мехового спального мешка.
На следующее утро я отправился знакомиться с Мирным. Днем поселка я еще не видел и сначала даже не узнал того места, где мы проходили с Таборовым прошлой ночью. Слева дома спускались в Лог Хабардина, а справа вклинивались прямо в тайгу, постепенно переходя в белый палаточный род. Дома были добротные, рубленые, а кое-где на крышах виднелись даже резные деревянные петушки.
Всякое знакомство с новым городом или селом начинается, естественно, с прогулки по центральной улице. Я решил не делать исключения из правила и отправился в вояж по главному проспекту Мирного.
Меня, правда, несколько смущала как-то чересчур широко распространенная по всему поселку грязь. Но я быстро подавил в себе этот приступ малодушия и решительно сделал первый самостоятельный шаг по центральной улице поселка.
Как выяснилось в дальнейшем — это был очень легкомысленный шаг. Оказалось, что главной заповедью хождения по центральной улице Мирного было уже нарушенное мной однажды правило: «Не зная броду — не суйся в воду».
— Как же вы рискнули, молодой человек, ходить по нашей главной улице без проводника? — ужасался несколько часов спустя начальник геологоразведочной партии Николай Александрович Коренев. — Ведь у нас же на этой улице за неделю до вашего приезда трактор увяз по самую трубу. Так и не достали — ушел под землю. Лошадь три дня сидела, вчера только подъемным краном вытащили. Там же редкий на всю Якутию, толщиной в несколько метров, мерзлотный плывун.
Плывун под главной улицей действительно был редкий. Но я понял это, к сожалению, уже после того, как первый шаг был сделан. Нога провалилась сразу выше колена. Ничего еще не зная о плывуне, я решил, что просто неудачно ступил, и начал яростно освобождаться из липких объятий грязи. Через пару минут я стоял в грязи чуть ли не по пояс и жалобным взглядом провожал мелькавшие между домами фигуры. Всасывающее «гостеприимство» трясины было совершенно очевидным, но кричать и звать на помощь представлялось, при всей серьезности момента, все-таки неудобным.