Мисс Фаррингтон выглянула в окно, желая, видимо, навсегда запечатлеть в памяти окрестности Соммервиль колледжа, его двор с безупречно подстриженным газоном. Время словно замерло здесь. Садовник Тукс сажал кустики герани, а кот Мальборо, страдавший от старости ревматизмом и с трудом передвигающийся, лежал на солнышке. Все дышало безмятежностью и покоем, превращая колледж в совершенно особый островок. И вот сегодня Одри придется его покинуть независимо от того, получит ли она диплом или нет. Одеваясь, девушка обдумывала вчерашние экзамены и сочла, что в целом, пожалуй, она держалась хорошо. Но оценки обсуждаются комиссией и станут известны примерно к полудню. Спасаясь от мучительного ожидания, Одри решила прогуляться по Оксфорду и вернуться в колледж к тому времени, когда все уже будет закончено. Ей удалось никем не замеченной проскользнуть во двор и добраться до ботанического сада. Там девушка и просидела до одиннадцати часов.
Как только Одри переступила порог Соммервиль колледжа, подруги, ожидавшие ее появления, устроили овацию. Смущенную девушку подхватили и чуть ли не поднесли к доске с объявлением итогов. Мисс Фаррингтон удостоилась диплома бакалавра искусств первой степени, специалиста по современным итальянскому и испанскому языкам.
Последний визит Одри оставила для Эрика Обсона. Распрощавшись с преподавателями и товарищами и перенеся багаж в такси (в Лондоне уже с нетерпением ждали извещенные о триумфе родители и Алан), мисс Фаррингтон постучала в дверь своего наставника в итальянском языке. Эрик Обсон, высокий худой мужчина, как всегда облаченный в слишком широкий для него твидовый костюм, встретил девушку с особенной нежностью.
– Довольны, Одри?
– Это вам я обязана успехом…
– Ну, в первую очередь – себе самой, верно? И каковы же ваши дальнейшие планы?
– Еще год придется провести в Лондоне – надо получить звание магистра, а потом скорее всего отправлюсь в Челтенхем.
– Правильно. Глучестершир – очаровательное место. А сейчас, значит, возвращаетесь в Лондон?
– Всего на неделю. Хочу съездить в Геную.
– Счастливица – едете в Италию! Постарайтесь побывать в Неаполе. Город того стоит.
Одри рассмеялась.
– Увидеть Неаполь – и умереть, не так ли?
– От этого не всегда умираешь, Одри… Так было бы слишком легко…
Девушку удивила горечь, прозвучавшая в словах учителя. Он это заметил.
– Старая история… Наверное, я зря не довел ее до конца. Во всяком случае, мне жаль тех, кто способен пожить в Неаполе и не испытать потрясения… Впрочем, вы слишком уравновешенны, мисс Фаррингтон, чтобы Неаполь смог околдовать вас и навести порчу…
– Вас это, кажется, огорчает?
– Быть может… Понимаете, Одри, бывают раны, которые, если удается выжить, придают смысл существованию…
– Раны? Но что они могут вызвать, кроме сожалений?
– Вот именно, дитя мое, вот именно…
Алан Рестон ждал Одри на Паддингтонском вокзале. Вежливо поцеловав ее в щеку и поздравив с успехом, он сообщил о точной дате отплытия «Герцога Ланкастерского», на котором Одри, Алан и его мать, Эйлин, собирались плыть в Геную. Все, стало быть, шло по плану. Впрочем, с Аланом никаких сюрпризов ждать не приходилось;
Рестон покинул невесту у дверей родительского дома в Кенсингтоне. Оставшись одна, Одри облегченно вздохнула. Алан очень мил, конечно, но до чего же скучен!
Люси Фаррингтон обняла дочь, расцеловала, назвала ее своим дорогим детенышем и принялась расспрашивать, не замерзла ли она, не проголодалась ли и не болит ли у нее чтонибудь. Успокоенная ответами девушки, мисс Фаррингтон заметила:
– Ты добилась невероятных успехов, Одри! Я звонила Присцилле Олмери, и она сказала, что диплом первого класса вручают крайне редко…
– Да, мама, довольно-таки…
– Необычная ты все-таки девушка, Одри! Я даже боюсь, как бы ты теперь не запрезирала свою невежественную маменьку…
– Ох, мама, как вы можете говорить такие вещи?
Это послужило поводом к новым объятиям, поцелуям, слезам, смеху, и наконец Люси отвела дочь в столовую, где уже накрыли стол к чаю. Ни карьера, ни значительное состояние мужа не помешали Люси остаться простой, по-детски наивной женщиной. И в свои почти пятьдесят лет, несмотря на седину и некоторую склонность к полноте, миссис Фаррингтон с ее кукольным личиком, ямочками на щеках и голубыми глазами вполне могла сойти за одну из тех нестареющих девушек, какими славится англосаксонская раса.
– Одри, дорогая, ты видела Алана?
– Он ждал меня на вокзале.
Наступило недолгое молчание, потом миссис Фаррингтон взяла дочь за руку.
– Одри, ты действительно хочешь выйти за Алана? – спросила она.
– Что за вопрос, мама,, разве это не решено с незапамятных времен?
– Ты его любишь?
– Боже мой…
– Нет, ты его не любишь! Ты не можешь любить его, Одри! Он почти такой же зануда, как и твой отец, хотя и гораздо моложе!
– Мама…
– Мне бы, конечно, не следовало говорить тебе все это, но я так хочу, чтобы хоть ты не была несчастна!
Впервые в жизни Люси Фаррингтон позволила себе такую откровенность, и Одри была потрясена. Она бросилась к матери и обхватила ее колени. Как раз в этот момент вошел Дуглас Фаррингтон.
– Какая трогательная картина! У тебя еще осталось немножко нежности для отца, в высшей степени польщенного твоими успехами?
В пятьдесят восемь лет Дуглас Фаррингтон все еще оставался, как говорят, красавцем-мужчиной. Он управлял крупной адвокатской конторой в Стренде и всем своим обликом, манерой держаться, казалось, воплощал Закон. Бдительный страж Кодекса, мэтр Фаррингтон голосовал за консерваторов как по личным склонностям, так и из чувства долга. Людям он внушал почтение, но не симпатии. Ему доверяли, но никому бы и в голову не пришло полюбить его.
Поцеловав Одри, отец налил себе немного бренди.
– Что говорят в Оксфорде о будущих выборах? – спросил он.
– По правде говоря, там это никого особо не волнует!
– Позвольте выразить глубокое сожаление… Впрочем, к счастью, наши консерваторы снова победят большинством голосов!
– Это мы еще поглядим!
От удивления Дуглас едва не подавился бренди.
– Если я вас правильно понял, Люси, вы не разделяете моего мнения?
– Вам отлично известно, Дуглас, что я голосую за лейбористов!
– Увы!… Это могло бы мне сильно повредить, узнай кто-нибудь о ваших симпатиях. Но в конце-то концов, дорогая моя, какого черта вы голосуете за этих людей?
– Из верности.
– Не улавливаю.
– В прежние времена, Дуглас, когда вы еще не были ни так богаты, ни так торжественны и скучны, вы тоже голосовали за лейбористов. Так вот, я продолжаю это делать из верности тому человеку, каким вы были и которого я любила.
С этими словами Люси встала и вышла из комнаты. В полном смущении Фаррингтон призвал на помощь дочь.
– Ты что-нибудь понимаешь, Одри?
– Мое мнение не так уж важно, отец, но вот то, что вы не замечаете, как мама несчастна, гораздо серьезнее…
II
Не считая Дино, к которому после отказа участвовать в генуэзской операции относились с прохладцей, все семейство пожелало проводить Рокко и Альдо в порт. Клану Гарофани редко удавалось выходить в полном составе. При виде такой толпы капитан грузового судна, на котором предстояло отплыть нашим аргонавтам, подумал было, уж не авангард ли это жителей Неаполя, внезапно решивших покинуть город? Потом, наведя справки, восхитился ловкостью Синьори. Ну какой полицейский, пусть даже самый недоверчивый из всех на этом полуострове, заподозрит, что эти женщины, оплакивающие отъезд двух членов семьи, эти мужчины, возносящие небу пламенные молитвы, и эти вертящиеся под ногами дети собираются нарушить закон? И капитан невольно проникся к своим соотечественникам особым почтением, стараясь, впрочем, не проявлять большей, чем обычно, любезности к Альдо и Рокко. Кто знает, вдруг за ними приглядывают? Но Гарофани вовсе и не думали ломать комедию. Богатое воображение рисовало каждому из них вечную разлуку, а потому горестные стенания вырывались из глубины души.
Сапожник Константине Гарацци, спрятавшись за грузовиком, наблюдал эту сцену – ему предстояло дать хозяевам подробный отчет о начале операции. Убедившись, что все в порядке, он поздравил себя с правильным выбором. Капитан судна засвистел, призывая матросов заняться делом.
– Эй вы, садитесь или нет? – крикнул он с трапа Альдо и Рокко. – Моя посудина – это вам все-таки не такси!
Пришло время расставания. Почтенная матрона осыпала сына звучными поцелуями. Лауретта рыдала. Джельсомина цеплялась за мужа, словно не желая отпускать его. Марио произнес речь, которую никто не слушал, кроме бродяг, вечно ошивающихся в порту. Наконец Альдо, вырвавшись из материнских объятий, вскарабкался по трапу.
– Пиши мне каждую неделю, малыш, – возопила Серафина, – если не хочешь получить весть о моей кончине!
Она совсем забыла, что сын вернется через восемь дней.
Ни Альдо, ни Рокко никогда не уезжали из Неаполя. Зачем покидать этот благословенный край? Поскольку капитан приставил их к самой легкой работе, оба могли вволю наслаждаться бездельем. Раскинувшись прямо на палубе и подложив под голову связку каната, молодые люди часами предавались чисто неаполитанскому времяпрепровождению – спокойно дремали, предоставляя солнцу золотить кожу.
Альдо прекрасно ладил с Рокко и даже часто обсуждал с ним свои проблемы. Вот и сейчас, когда суденышко проплывало мимо Анцио, дядя вспомнил что-то и спросил племянника:
– Теперь, когда мы получим деньги… ты женишься на Фьорелле?
Прежде чем ответить, Альдо мастерски сплюнул за борт, хотя тот находился достаточно далеко, – молодой человек виртуозно владел техникой этого весьма распространенного среди неаполитанских бездельников вида спорта.
– Если хочешь знать, Рокко, она мне уже изрядно осточертела.
Дядюшка со смехом покачал головой.
– Я вижу, ты еще не надумал остановиться, а?
– Все они – одного поля ягоды!
– Да, многие так говорят, пока не наткнутся на ту, что накинет аркан на шею…
Альдо подумал об Орсоле. Неужто она и впрямь приберет его к рукам? Молодой человек стал уже где-то всерьез побаиваться, что так и случится.
– Вот я, например, как только увидел Джельсомину, – продолжал Рокко, – сразу понял, что со всеми остальными покончено, и не ошибся… Уж кто, кто, а моя Джельсомина – редкостная женщина…
– Тебе повезло, Рокко, ничего не скажешь. Но ведь не у всех так бывает? А я вот думаю, когда мы получим свою доли, не купить ли мне лодку, как Дино… Это тяжкий труд, конечно, зато на море ты свободен, и к тому же туристы мне здорово обрыдли…
Рокко ответил не сразу, а когда заговорил, тон его показался племяннику странным.
– Ты очень уважаешь Дино, да, Альдо?
– Это настоящий мужчина…
– А почему он не женится?
– Не знаю. Может, не хочет терять свободу?
– Да и, похоже, чужие жены его больше устраивают!
Молодой человек с удивлением воззрился на посуровевшее лицо дяди.
– Что за нелепая мысль!
– Не такая уж нелепая! Откровенно говоря, Альдо, мне очень не нравится то, как он смотрит на Джельсомину, когда думает, что его никто не видит.
– Надеюсь, ты не хочешь сказать…
– Я говорю только, что мне это не по вкусу… В конце-то концов, разве это нормально, чтобы мужчина жил один? И еще: ты не заметил, что в любом споре Джельсомина всегда встает на его сторону?
– Это потому, что Дино чаще всего прав.
– Возможно, но уважающая себя женщина обязана в любом случае поддерживать мужа!
Разговор взволновал Альдо. Он ни разу не видел Рокко в таком скверном настроении и таким упрямым. И парню стало тяжело на сердце.
– Не валяй дурака, Рокко! Ты сам себя накручиваешь и рискуешь все испортить из-за чепухи.
– Плевать! Я больше так не могу! И для начала, как только получим деньги, переселимся к вдове Сандротти на виа Крочи. Там есть комната с кухней… По крайней мере мы будем у себя и сможем принимать только тех, кого захотим!
Вопреки всем своим надеждам, Одри смертельно скучала на «Герцоге Ланкастерском». Алан не отходил от нее ни на шаг и все время говорил либо о проблемах юриспруденции, нагоняя на девушку отчаянную тоску, либо делился соображениями о политической географии, что погружало ее в сон. Если же Одри удавалось ускользнуть от жениха, рядом немедленно возникала миссис Рестон, тут же принимавшаяся расхваливать своего сына, одновременно предостерегая ее от опасных знакомств. Вообще, надо сказать, что Эйлин Рестон, несмотря на утонченное воспитание, более всего напоминала солдата Королевской кавалерийской гвардии, в шутку (если, конечно, кавалергарды способны на такого рода юмор) нарядившегося женщиной. На стоянках она нанимала фиакр и возила жениха с невестой исключительно по респектабельным местам. За ужином, всегда проходившим на корабле по причине экономии, миссис Рестон критиковала все, что они видели за день, сравнивая с английскими устоями, как известно лучшими в мире. Уединяясь в каюте, Одри проклинала себя за то, что имела слабость согласиться на это совместное путешествие. Наконец, когда корабль остановился в Кадиксе, девушка не выдержала. Она сговорилась с несколькими молодыми соотечественницами и, как только спустили трап, помчалась на сушу, нисколько не заботясь о том, что подумают Алан и его матушка.
Одри провела чудесный день, перекусив в маленьком кафе простонародного квартала – что, несомненно, привело бы в ужас миссис Рестон, – и явилась на корабль, лишь когда сирена в третий и последний раз предупредила опаздывающих, что если они не поспешат на борт судна, то останутся в Испании. Едва Одри вернулась в свою кабину – к ней вошла миссис Рестон.
– Одри, что с вами случилось, милочка?
– Ничего… Я чудесно провела время.
– Без Алана?
– Боже мой, да, без Алана!
Миссис Рестон несколько растерялась. Она, несомненно, рассчитывала на извинения, на раскаяние и теперь кипела от возмущения.
– С кем вы были?
– Я думаю, вы не знакомы с этими людьми.
Непринужденность девушки окончательно вывела из себя Эйлин.
– Вы, кажется, даже не отдаете себе отчета, сколь мало ваше поведение соответствует тому, чего следовало бы ожидать от невесты?
Мисс Фаррингтон, которая в это время разбирала вещи, обернулась.
– Прошу вас, миссис Рестон, давайте раз и навсегда договоримся. Мне двадцать три года, и я полагаю, что сама вправе решать, как себя вести. Я намерена гулять как можно больше, когда хочу и с кем хочу. Алан может поступать так же, я ничуть не возражаю. Но вы должны понять, что, пока не вышла замуж, я никому не позволю вмешиваться в свои дела. А теперь будьте добры оставить меня – я хочу переодеться…
Когда грузовое суденышко вошло в генуэзский порт, Альдо и Рокко замерли в восхищении перед открывшимся их взору пейзажем. Мимо медленно скользил по воде огромный корабль, и молодые люди успели прочитать название: «Герцог Ланкастерский». Таможенники, равно как и полицейские, не проявили излишнего рвения, и через несколько минут по прибытии Альдо и его дядя распрощались с капитаном. Тот пожелал им удачи. Неаполитанцам заказали комнату в «Альберто Бьянко» на салито дель Прионе. Обоим не терпелось поскорее избавиться от брильянтов и получить взамен перламутровые четки. Эти четки они должны привезти в Неаполь в знак того, что удачно выполнили поручение. Таким образом, четки стоили для Гарофани миллион лир. От капитана они узнали, что в одиннадцать часов вечера на площади Нино Биксио какие-то незнакомцы обменяют им брильянты на четки. Но после ужина, когда Альдо и Рокко возвращали дежурному ключ от комнаты, их предупредили, что, хотя свидание состоится в условленное время, место встречи изменилось – им следует явиться в Вилетта ди Негро, к воротам, выходящим на площадь Корветто.
Выйдя из ресторана, дядя и племянник закурили и неторопливо двинулись к месту встречи. Ночь еще не спустилась на город, вечер выдался ясным и теплым, и молодые люди шли прогулочным шагом, чувствуя себя почти туристами. Так они добрались до площади Феррари, поднялись по виа Рома и вышли на площадь Корветто, где Альдо залюбовался воинственным видом Виктора Эммануила II. В одиннадцать часов они расстались с покойным королем и вошли в сад Вилетта ди Негро. Возле Музея археологии неаполитанцы увидели, как из тени деревьев вынырнули два силуэта и двинулись навстречу. Когда незнакомцы подошли поближе, Альдо и Рокко заметили, что их лица практически не видны за низко опущенными полями шляп и высоко намотанными, несмотря на теплый вечер, темными шарфами. Оба зачем-то хотели сохранить инкогнито, и Альдо почувствовал легкое беспокойство, хотя и не признался в этом дяде. Приблизившись к неаполитанцам, один из мужчин невнятно проворчал: