Отдельно от доминошников под чахлым вязом на длинной скамейке, как скворцы на проводе, сидели старушки. Сидели днями и вили бесконечную нить разговоров об одном и том же. К этой скамье и подошла Дьякова. Шесть пар глаз — подслеповатых и зорких, любопытных и настороженных, уставились на нее.
— Добрый вам день, — сказала Дьякова.
— А он такой? — худая бабуля с землисто-серым лицом посмотрела на неё маленькими сверлящими глазками. Другие женщины молча кивнули. Стало ясно — для тех, кто здесь сидел день добрым не был.
— Можно с вами присесть? — спросила Дьякова и, не ожидая приглашения, опустилась на край лавочки. — Я из милиции.
Лица бабулек стали ещё более постными. Заявление, сделанное гостьей, они воспринимали так, как его бы восприняли богомолки, к которым присоединилась новенькая и сказала: «Я к вам от Сатаны». В Красноборске не было таких, кто бы всю жизнь просуществовал в ладу с законом. А если ты грешен, то выгоднее дружить с попом, отпускающим любые грехи от имени господа-бога, чем с ментом, который во всем ищет статью Уголовного кодекса. Даже для своего участкового Ступина не делалось исключений. Все знали и видели, что страж закона почти каждый день на бровях, что делит ложе сразу с Нюркой Квасниковой и Аннушкой Жировой, что берет за просто так сигареты в частном киоске Капы Латыповой, но разве при этом он перестает быть ментом?
Дьякова не сразу завела разговор об интересовавшем её деле. Сперва рассказала старушкам кое-какие сплетни из жизни областного города: кто с кем развелся, кто кого убил, кого поймали за взятки. Обо всем этом писалось в газетах, но бабушки уже давно ничего не читали и новости воспринимали с видимым интересом, выслушав, сочувственно охали. Потому, когда Дьякова спросила, была ли у Максима Чикина в Красноборске подружка, ей в два голоса сразу ответили:
— Ишшо кака была. Галочка Расторгуева. Мадам фик-фок на один бок.
Все знает господь о людях, куда больше знают — городские кумушки. Ничто не укроется от их зорких глаз.
Галина Федоровна Расторгуева заведовала детским садом трикотажной фабрики. Это была хозяйственная энергичная женщина, у которой все горело в руках. К тридцати пяти годам она уже пережила двух мужей, которых, как говорили злые языки, «заморила любовью».
То, что такое было вполне возможно, подтверждал сам вид Галины Федоровны — худая женщина с непропорционально великой грудью, узкими бедами, она передвигалась вихлястой, разболтанной походкой, такой, что казалось, будто каждая часть её тела живет самостоятельно. Глаза Галины Федоровны — большие с легкой поволокой при взгляде на мужчину — будь то истопник детского сада, водитель продуктовозки или инспектор энергосети — горели явственно выраженной похотью, которая читалась настолько легко, что многим казалась выражением психической неуравновешенности и заставляла даже тех, кто был не прочь, воздерживаться от рискованных поползновений — чего доброго свяжешься с чокнутой на свою голову.
Галина Федоровна в сложившихся обстоятельствах нашла неплохой выход. В не таком уж далеком прошлом она встретила Максима Чикина, который перешел из детского сада в школу в первый год её пребывания в заведующих. Она сразу узнала парня, хотя теперь это был не колобок, а плотный, крепко сбитый юноша с вьющимися длинными волосами, с дешевой серьгой в левом ухе. В зубах он демонстративно держал сигарету и посматривал на прохожих с откровенным нахальством, словно старался всем своим видом продемонстрировать независимость и крутость.
— Максик! — Галина Федоровна цепко взяла парня за плечо. — Ты меня узнаешь?
— Ну, — удивленно ответил Макс, ещё не решивший как себя вести в подобном случае. — Галина Федоровна? А чо?
Он не догадался сказать ни «здравствуйте», ни «добрый день», ни даже «хай», что в то время стало принятым у пацанов Красноборска. Да и почему он должен здороваться с кем-то, кто в его жизни не занимает никакого места.
— А ты вырос, — Галина Федоровна, не выпуская плеча Максима, осмотрела его с ног до головы. Она уже почувствовала, как окреп, возмужал паренек, стал мускулистым, жилистым и, наверняка, наполнился мужской ядреной силой, хотя может ещё и сам не догадывается о том. Она сразу определила его в уме словом «бычок», и вдруг жгучее желание, хотя для данного случая не очень скромное, омыло её жаркой волной от груди до пахов.
— Максик, — голос Галины Федоровны походил на мягкое мурлыканье кошечки, которую ласково погладили, — ты не хочешь заработать пачку сигарет? Мне надо немного помочь по дому.
Предложение должно было удивить Максима, но оказалось, что он не удивился нисколько. Ему уже приходилось сшибать рубли, помогая грузчикам продуктового магазина таскать ящики и мешки. Так почему не «срубить капусту» у Галины Федоровны?
— А чо не помочь? Когда?
— Пошли прямо сейчас.
Галина Федоровна, как всегда утром направлявшаяся в детский сад, круто изменила направление.
Сцена совращения была до банальности проста. Хозяйка попросила Макса вытащить из антресоли узлы со старым хламом, которые уже давно собиралась выкинуть. Она показала ему стремянку, которая хранилась на балконе. Макс принес её в прихожую, расставил и полез вверх.
Галина Федоровна стала страховать его, придерживая за ноги. Потом она передвинула руки к его ягодицам.
У многих из нас под влиянием прессы, описывающей и показывающей престарелых спортивных тренеров, которые возбуждают себя и пускают тягучие слюни, когда поглаживают ноги и попы своих подопечных спортсменок, сложилось впечатление, что такое действо доставляет удовольствие только мужчинам и чаще всего далеко не молодого возраста. Увы, все мы человеки — и мужчины и женщины.
Коснувшись пальцами тугого тела парнишки, Галина Федоровна внезапно даже для самой себя стала утрачивать контроль над эмоциями и действиями. Чувства, толкающие лиц разного пола к совращающим действиям, имеют одинаковый механизм.
Галина Федоровна вдруг стала поглаживать бедра Максима при этом бормоча первые приходившие на ум слова:
— Какой ты… хочешь пива? Эти мускулы у тебя… Да ладно, Максик, вещи снимем потом. Ты слезай…
Не понять, что происходит, Макс не мог. К тому времени он уже попробовал все, что считалось запретным — самогон, водку, курил сигареты, начинал баловаться «травкой», и, как говорилось в среде мальчишек, имел собственное «мясо». В роли «мяса» выступала Люська — чернявая вертлявая малолетка, дочь дамского портного Ильи Бару, который обшивал всех модниц Красноборска и даже в полной темноте мог угадать кого из своих клиенток общупывает и обмеряет.
Люська пошла по рукам лет с двенадцати и не по чьей то злой воле, а только в силу собственного великого стремления освоить процесс, окруженный таинственностью, разукрашенный вымыслами и ставший фундаментом российского сквернословия.
Сделав первые шаги по пути постижения неизведанного, Люська тут же поняла, что процесс этот не имеет границ, и каждый новый шаг будет открывать ей в уже известном нечто новое, сладостно волнующее.
Все это делало Люську упорным экспериментатором, за что в силу испорченности нравов, косности и лицемерия многие бабы в поселке именовали её «шалавой».
Макс на единоличное владение Люськой не претендовал, да и она не считала себя однолюбкой, но некоторый опыт общения с женским телом он получил, знал, как и с чего такое общение начинается, что и куда вставляется и какие из того проистекают ощущения. Так что насчет внезапного изменения настроений Галины Федоровны он не ошибался, допустить оплошности на этот счет не боялся и, слезая со стремянки, обеими руками уперся в мощные женские груди, чем вызвал у хозяйки немалое удивление:
— Ой, какой ты шустрый! — Но это прозвучало не осуждающе, а восхищенно, и Галина Федоровна поощряюще притянула, прижала Макса к себе.
Ни опомниться, ни дернуться Макс не успел. События развивались стремительно, и финал приближался неотвратимо. Дядя Иннокентий Шаров, сосед Чикиных по дому, к случаю и без него любил повторять фразу «Не долго билася старушка в гусарских опытных руках». Так вот Макс тогда мог бы с полным правом переиначить слова и сказать: «Не долго дергался парнишка в умелых женщины руках».
Коля Дурдыга — великовозрастный лоб, которого не взяли в армию после того, как обнаружили в нем изрядную придурь, был душой хулиганистой компании малолеток, не расставался с гитарой и пел песни, которых никто другой не пел. Он первым раскрыл секрет отношений Макса с «мадамой» Расторгуевой. Однажды вечером, когда хевра молодых волчат собралась на мусоре у костра, Дурдыга брякнул по струнам и тошнотворным голосом на мотив хорошо известной в советские времена песни, запел её с новыми словами:
По аллеям центрального парка,
С пионером гуляла старуха-вдова.
Пионера вдове стало жалко,
И вдова пионеру дала.
Почему же вдова пионеру дала?
Потому что у нас каждый молод сейчас.
В нашей юной прекрасной стране…
Волчата радостно заржали. Потоптать кого-то из своих, хевре всегда доставляло немалое удовольствие. Все уже знали, что речь шла о их кореше Максюте, но в присутствии Дурдыги смеяться над ним не боялись.
Однако «пионер», которого пригрела вдова, нисколько не потерял в авторитете. Наоборот, его вес в глазах малолеток вырос: Расторгуева была настоящей бой-бабой, не то, что Люська Бару, дешевка и шалава, готовая пойти с любым пацаном, который поманил её за собой и улечься где угодно — на травке, на куче мусора, на куртке, брошенной на холодную землю.
Галина Федоровна жила в стандартной пятиэтажке в однокомнатной квартире на втором этаже. Дьякова нажала звонок, и в глубине квартиры что-то невнятно прощебетало. Вскоре открылась дверь, и на пороге возникла дама в желтом халате, расшитом яркими жар-птицами. О далеко немолодом возрасте хозяйки квартиры лучше всего свидетельствовала кожа на шее — дряблая и морщинистая, как у черепахи.
Разговор у Дьяковой с Галиной Федоровной не сложился. Та выслушала рассказ о преступлении, совершенном Максимом Чикиным в полном молчании, сурово поджав губы. Когда же пришел говорить её черед, стало ясно — Расторгуева человек властный, волевой и каждое свое слово вбивает как гвоздь, считая, что именно на нем держится правда.
— Я мало верю в то, что вы рассказали. Если на то пошло, Максика знаю с детского сада. Он мальчик спокойный и на такое не мог пойти.
— Пошел.
— Отвергаю.
— Но это факт.
— Пусть отвечают за все, те, кто парня испортил. Нынешняя армия — банда хулиганов, а все начальники — воры. Лично я никогда своего сына не отдала бы в их руки.
— У вас есть сын?
— Я сказала «если бы».
— Как вы думаете, к кому Чикин зайдет искать укрытия, если появится в поселке?
— Не хочу даже гадать. Пусть за все отвечают те, кто его испортил.
Хотя от Расторгуевой Дьякова ушла ни с чем, она уже знала, где в Красноборске придется ждать появления убийцы и дезертира.
***
Воспоминания — груз, который каждый человек тащит с собой до конца жизни. И никакими усилиями сбросить его с плеч или хоть немного облегчить людям не удается.
Макс шел, стараясь как можно быстрее уйти от опасных для него мест. Но чем дальше он уходил, тем сильнее его одолевала усталость. Это действовал известный психологический парадокс, когда одно и то же расстояние кажется более длинным и утомительным, если маршрут тебе не знаком, и сокращается, в случаях, когда он пройден тобой хотя бы один раз.
Ко всему вместе с обострявшимся чувством голода портилось настроение, и в голову приходили мрачные мысли.
Нередко случается, что в запале азарта человек, никогда не нырявший с вышки, вдруг по лестнице лихо взбирается на десятиметровую высоту, смело подходит к краю платформы, смотрит вниз и тут начинает понимать, что только моча, ударившая в голову, заставила его совершить необъяснимую глупость. И, проклиная себя, он думает: и на хрена мне все это было нужно?
Предприятие, которое Максу поначалу казалось простым и легко исполнимым, оборачивалось стороной, которая теперь выглядела труднопреодолимым препятствием, а расстояние, измеренное по топографической карте, оказывалось несоизмеримым с тем, что надо было пройти по местности. Знать бы заранее, что все так пойдет, Макс сто раз подумал бы — рисковать или нет. А вот теперь, когда все сделано, путь к возврату ему отрезан. Раскаяние не поможет. Прощения никто не даст.
Как битый пес, легко догадывающийся, кто из встречных может дать ему пинка по ребрам, Макс безошибочно угадывал встречи с кем ему надо бояться особо. Этим человеком был Леонид Андреевич Гусь.
Прапорщика Гуся Макс не любил и побаивался. Они столкнулись в первый же день, когда Макс появился в строю новобранцев. Он стоял в середине шеренги, такой же как и все остальные пятнистый — в зеленом камуфляже, забрызганном коричневыми кляксами; в казенных, как и у других ботинках, но взгляд Гуся сразу нашел слабое место строя, как опытный кузнец находит в цепи слабое звено, которое готово треснуть первым и разомкнуть всю цепь.
Один шаг и Гусь остановился перед Максом. С минуту его разглядывал, зафиксировал взгляд на двух сережках в левом ухе, отметил глубоко таившуюся в глазах и плохо скрываемую наглость.
Заскорузлый палец с засохшей болячкой на суставе и квадратным толстым ногтем воткнулся в грудь Макса. Воткнулся довольно сильно, но главное с железной неотвратимостью.
— Кто?
— Чикин, — ответил Макс, стараясь всем видом походить на солдата, которому не страшна даже война.
— Звание? — Гусь спрашивал со вкрадчивостью, которая в любое время могла обратиться в рык. — Разгильдяй или рядовой?
— Рядовой Чикин, — поправился Макс, преодолев свое естественное отвращение к необходимости считать себя рядовым. В стае таких вот большеухих и смущенных новой обстановкой ребят, в которую его затолкала непреодолимая сила воинской повинности, быть рядовым он не собирался. Рядовые — это бараны. Скотинка, которую готовят на убой. Он — молодой волчонок.
Тем не менее Макс сразу понял: если кто и помешает ему занять доминирующее место в стаде, — называется оно отделением, взводом или ротой, так это не его сослуживцы, а прапорщик-монумент с тихим голосом проповедника секты истинных христиан.
Один такой тип подходил к нему в городе. Вежливым и вкрадчивым голосом пассивного гомика спросил: «Что вы знаете о загробной жизни?». Макс взглянул на него с изумлением, но быстро опомнился. Вынул из кармана нож-бабочку харбинской работы, купленный на толчке у челнока-китайца, блеснул лезвием.
— Счас я туда тебя отправлю, потом ты вернешься и все мне расскажешь.
Молодой миссионер побледнел, стушевался, на умный лоб высыпали капельки пота. Он, должно быть, знал о загробной жизни нечто такое, что воспользоваться шансом её заполучить не спешил.
Всем нутром Макс чуял: с прапорщиком такой финт не пройдет. Покажи ему кто-то нож-бабочку, то уже через секунду лезвие отлетит в сторону вместе с грабкой, его державшей. Об этом убедительно говорил не только краповый берет на голове прапора, но и его напряженная мускулистая фигура. Было абсолютно ясно: под такого лучше не попадать.
Гусь смерил Макса взглядом. Повернулся к сержанту Рогозе, который принимал новичков под свою команду.
— Рогоза, наведите в отделении порядок.
Сержант, ещё не до конца понявший, в чем претензии прапорщика, округлил глаза.
— Я и так вроде…
— Вроде, но не так. — Гусь сурово оглядел строй. — Женщину, рядовую Сикину… Я не ошибся с фамилией? — палец прапорщика как штык указывал на грудь Макса. — Сикину поставить на левый фланг.
Солдаты, уже понявшие, в чем дело, негромко проржали: «гы-гы». Если было бы громко, прапорщик мог расценить это как нарушение дисциплины строя. Умеренное по силе «гы-гы» означало, что воинство понимает и ценит юмор.
— И следите, чтобы ваши жеребчики не учинили в казарме поползновений к девице. Ишь, как их сразу повело: «гы-гы».
— Есть, — ответил Рогоза серьезно.