— Не выпустили? А ты, пацан, привыкай. Быть бычку на веревочке. Сгниешь ты в зоне, если за ум не возьмешься.
— И что? — Макс придал голосу веселость, а виду бодрость, мол, для него отсидка — обычная трын-трава. — Какая разница где жить? Все мы в зоне, только кто-то по одну сторону колючки, кто-то по другую. А конец у всех один. Никто от смерти уйти не сумеет.
Борисов приставил палец к виску и покрутил им, словно собирался просверлить голову.
— Сам придумал или у кого-то сдул?
— Сам.
— Это хорошо. Про смерть ты очень точно сказал. А умирать тебе хоть раз самому приходилось?
— Какая разница? Смерть никого не помилует.
— Что ты все о смерти? Человек рождается, чтобы жить. Ты в это вдумайся. А жизнь не просто возможность жрать и пить. Должно быть в руках дело, которое держит тебя на земле.
— Дело, дело, — буркнул Макс. — А что может быть лучше — лежать на берегу, на песочке, на солнышке. Клёво.
— И надолго тебя хватит?
— Хоть насколько.
— Тогда ты тюлень. Неужели других желаний нет?
— Почему? Жрать могу, пить. Черная икра. Шампанское.
— Где будешь брать деньги?
— А где их берут? Возьму, у кого они есть.
— Думаешь, если один раз нажрался черной икры до отрыжки и посидел вечерок в ресторане, то за это стоит потом просидеть десять лет за колючкой? Ну, дурак!
Макс промолчал.
— Не можешь ответить, тогда не выступай. Тебе забили мозги булдой вот такие недоноски как эти два дуролома. Они же другой жизни не знают, кроме как в зоне. Отсидят срок, выскочат, побегают месячишко на воле и опять в клетку. Им больше податься некуда. А ты? Для начала тебе влепят года два-три. Возможно, условно. Но ты поймешь так, что наказания бояться незачем. Суд не так страшен, как его малюют. В другой раз скачок спланируешь поумнее. Возьмешь деньгу. Тебе это сойдет с рук. Опять продолжишь. И сядешь на баланду. Уже не на два и не на три календаря…
— Пусть сяду. — Максу изрядно надоело слушать нравоучения, но заткнуть рот мужику, их произносившему, силой он не мог. Приходилось отбиваться словами. — Зато как говорят? Лучше год питаться свежей кровью, чем сто лет падалью.
— Во, во! Прекрасный аргумент! Кладет дураков наповал. Давай, расскажи, сколько дней ты ел в три глотки после того, как пощипал чужую дачу? Насколько я слыхал, и бегал ты всего сутки, а на вторые тебя взяли. Сейчас сидишь тут и глотаешь даже не падаль, а дерьмо. Теперь посмотри на этого лысого мудака. Он свою жизнь утопил в дерьме и потому никогда тебе не признается, что испытывает сожаление. А ты с такими взглядами как сядешь, так и не встанешь.
Борисов не угадал. Пытался предугадать, да не знал расклада козырей в колодах судьбы.
Вечером того же дня как Макса увезла милиция, Антонина Анатольевна отправилась в город и взяла в оборот супруга.
— Ты понимаешь, что произошло? Надо солдатика вызволять. Начнется следствие, и он скажет…
— Не бойся. Сказать он может, но кто это будет слушать?
— Я не боюсь, это надо делать тебе.
Внезапная догадка заставила полковника взорваться. Лицо и шея его налились кровью. Кулаки сжались. Он стукнул по столу.
— Ты спала с ним?!
— Дурак! Как посмел подумать такое?! — Что-что, а играть возмущение Антонина Анатольевна всегда умела прекрасно. — Дуботол трехзвездный! Это твоя любимая дочь обмяла с ним все диваны. И учти, он об этом на суде заявит вслух. Вот увидишь! Дурак! Ты должен спасти его любой ценой.
— И оставить в доме? — подозрения полковника ещё не угасли окончательно.
— Кто тебя об этом просит?
Когда задницу припекает открытый огонь, человек может прыгнуть в воду хоть с десятого этажа. Поскольку полковнику делать этого не хотелось, он заранее принял меры.
Армия демократической России — прекрасная кормушка для тех, кто обворовывает её казну и склады изнутри, поскольку имеет право их охранять, а также снаружи, если ему дано право решать, кому предстоит безвозмездно служить в солдатах для людей, которые в это время приумножают свои богатства и капиталы.
Прокурор области Никонов не хотел, чтобы его любимое чадо — сын-лоботряс Савелий встал в строй рядом с оборванцами и взял руки в оружие. Не дворянское это дело в современной России.
Военком области полковник Серенко имел право решать, кого нужно поставить в строй, а кого помиловать, освободить от неприятной повинности служить под началом его высокопревосходительства первого маршала России Сергеева.
Желание одного государственного мужа и возможности другого соединились в одной точке, которая называлась Максимом Чикиным. Мелкая блошка, пытавшаяся напиться крови регионального олигарха, получила амнистию. Только что возбужденное уголовное дело тихо прикрыли. В военкомате в анкету призывника вписали, что к уголовной ответственности он не привлекался, и это открыло путь карьеры Макса во внутренних войсках. Ведь послужи он Отечеству целый год, наверное, стал бы ефрейтором. А ефрейтор — это уже ого-го! — старший солдат — подумать только!
Перед тем как дать Максу вольную, его пожелал увидеть прокурор. Никонов был человеком тертым, умудренным в тонких извивах судеб и потому решил сам разобраться в комбинации, которую ему удалось так легко разыграть.
— Садись, — сказал Никонов Максу, когда того ввели к нему в кабинет, и отпустил конвоира. Сам встал из-за стола, обошел Макса сбоку, встал за спиной. Слегка нагнулся к самому уху и спросил голосом Змия, искушавшего Еву: — И кого же ты там потягивал? А?
Жрец областного правосудия любил разглядывать чужие простыни не из простого любопытства. Он строго придерживался правила, которое вывел для себя в молодые годы. Оно формулировалось так: тебя уважают тем сильнее, чем больше у тебя на друзей компромата. Непонятное заступничество областного военкома за призывника вызывало у Никонова сильное подозрение. Оно укрепилось после того, как следователь допрашивал Чикина и нейтральными с виду вопросами прощупал, чем он занимался на даче полковника. Прощупал и убедился: там что-то было. Но глубже прокурор копать не разрешил. Он беспокоился, как бы не сорвалось дело освобождения сына от армейской службы. Теперь сделка была оформлена и появилась возможность кое о чем выспросить красавчика.
— Так кого, милок? Маму или дочку?
Макс на такой дешевый трюк не попался. Ответил спокойно:
— Я делал только то, что мне велел полковник. А что велел — спросите его самого.
— Спрошу, — пообещал прокурор. Ломать парня через колено у него желания не было. — Теперь можешь уйти. Ты свободен. — И отдал приказ конвоиру. — Снимите наручники.
В тот же день военком вызвал майора, готовившего команды призывников и отдал приказ отправить Максима Чикина по первой же заявке из войск.
— У нас готова команда в отдельную бригаду МВД.
— Туда его и гоните.
— У него записан привод. В МВД таких не берут.
— Да зачеркните вы ему эту запись. Пусть едет чистым.
— Есть, товарищ полковник.
Майорам тоже хочется жить спокойно и тихо.
Уже на другой день после освобождения Макс съездил на дачу полковника. Надо было забрать свои небогатые пожитки и в последний разок пообщаться с Антониной Анатольевной. Он сохранял надежду на её благосклонность. Дача стояла на том же месте. Макс подошел к крыльцу, поднялся на него. Дверь была заперта изнутри. Макс постучал.
Ему долго не открывали. Потом послышалось шлепанье босых ног по полу. Щелкнула задвижка. Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой краснощекий парень ростом повыше Макса и пошире его в плечах. Вид у него был помятый, заспанный. От правого уголка рта по щеке тянулся темно-бордовый след губной помады. Но главное, что сказало Максу сразу обо всем, был белый махровый халат Антонины Анатольевны, который парень накинул на голое тело.
Он стоял, почесывая подбородок, и даже не пытался запахнуть полы халата.
— Чо те?
Врезать бы ему по сусалам, но Макс реалист. Он прикинул на глаз и понял — хуже в драке придется ему самому.
— За вещами пришел, — Макс постарался, чтобы это прозвучало спокойно и безразлично. — Я здесь тобой раньше работал.
Парень или не понял или не уловил издевки и на неё не прореагировал.
— Киса, кто там? — из комнаты донесся капризный голос хозяйки:
— За вещами пришел какой-то…
— А-а, я знаю. Отдай ему зеленый мешок. Он в прихожей. И закрой двери.
С минуту, держа в руке сидорок, Макс постоял у захлопнувшейся перед его носом двери. Мелькнула шальная мысль, что не мешало бы подпалить это гнусное гнездо, но он ещё не забыл запаха пота, мочи и гнилых носков, который пропитал атмосферу обезьянника. Теперь он в натуре знал цену рассказам бывалых зэков о романтике камеры, и покупаться на неё не собирался.
Конечно, можно было облаять хозяйку, высказать ей все, что думал о ней с первого раза, когда она затащила его в свою постель, пусть бы попереживала, помаялась старая курва, но орать у закрытых дверей — только себя ронять. В некоторых случаях надо уметь уходить с высоко поднятой головой.
И Макс ушел. Закинул сидорок на плечо и спокойным шагом, даже чуть приплясывая, направился к автобусной обстановке. Если эта сука смотрела в окно, пусть увидит, как уходит мужик, которому наплевать на бабу.
Через два дня он уехал на службу с командой новобранцев.
***
Инспектор отдела по делам несовершеннолетних капитан Марина Васильевна Дьякова в прошлом педагог-психолог начала обход микрорайона, в котором жил и учился Максим Чикин. Как в любом замкнутом мирке здесь все знали всех. О Максе, Максимке, Максюте, как здесь называли Чикина, люди, прожившие в этих местах не один год, могли рассказать многое. Потому особых усилий Дьяковой затрачивать не пришлось. Она подсаживалась к женщинам — к старухам, коротавшим пенсионные дни от одного дня выплаты до другого; к домохозяйкам средних лет, у которых работу отнял крах местной промышленности, и заводила с ними беседы. В первую очередь Дьяковой предстояло установить места, куда в случае появления в Красноборске, в поисках убежища направит стопы дезертир. А укрыться здесь было совсем нетрудно. Отношения местного населения и властей здесь с давних пор существовали особые.
Поблизости от Красноборска в течение полувека располагались три концентрационных лагеря для политзаключенных и уголовников. Как и положено, в официальных документах на изысканном бюрократическом языке эти лагеря именовались лесными исправительно-трудовыми учреждениями или ещё проще — леспромхозами. Кого за время своего существования эти учреждения исправили, не может вспомнить никто, но дров и судеб они наломали немало.
Близость лагерей к Красноборску сохранилась в памяти старожилов и языке жителей. В Красноборске мало кто говорил по-русски нормально. Даже председатель поселкового совета, принимая по графику трудящихся, мог сказать надоевшему ему посетителю: «Кончай базлать! Встану, начищу хрюкало и хорэ». Тетя Матрена, продавщица из сельпо, на ценнике ботинок написала «Коцы новые». И никто не спросил, что такое «коцы».
Здесь даже географию рассматривали через колючую проволоку. Отчего, например, появилось на карте название Кемь? Да потому, что ещё Петр Первый, подписывая приговор кому-то из своих недругов, начертал «Сослать К.Е.М». Царь имел в виду, что беднягу надо загнать к едрене матери, но в скорописи сократил слова до трех букв. Те, кому положено исполнять повеления стали думать: где же эта «КЕМ»? Не вспомнили. И тогда решили назвать один из удаленных от Петербурга карельских поселков «Кемь», чтобы ссылать туда тех, кому император определил маршрут к едрене матери.
Что такое Омск? В Красноборске объясняли, что это Отдаленное Место Ссылки Каторжан. Томск — чуть посложнее: Таежное Отдаленное Место Ссылки Каторжан.
Короче, все объяснимо, все понятно, если найти верную точку зрения и знать с кем и как говорить. Если для одних нож — это нож, то в Красноборске — перо. Для кого-то брюки, а для красноборского обывателя — шкарята. На все здесь были свои слова, чтобы отличать политического Рабиновича от делового Ивана.
Первым делом Дьякова встретилась с местным участковым старшим лейтенантом Ступиным. Поставила его в известность о происшедшем, спросила, где в Красноборске может укрыться преступник.
— Адресов много, — подумав, сказал участковый, — тут у меня этой шпаны, как тараканов. В каждом бараке — туча. Раньше на них все же управа имелась. А теперь? Так что ежели этот Чика здесь появится, может год кантоваться, и мы не узнаем.
Участковый всем видом утверждал свое нежелание ввязываться в поиск дезертира. Его должно быть в тот момент мучила другая забота. Судя по малиновому цвету лица и грустному выражению глаз старший лейтенант с вечера перебрал, ночь промаялся в муках, а теперь размышлял где бы чекалдыкнуть стаканчик, чтобы подлечиться от похмелюги. Варить с ним кашу смысла не имелось, её бы все равно пришлось переваривать заново.
Распрощавшись, Дьякова пошла на поиск сама. У самого входа в опорный пункт милиции встретила старуху. Поздоровалась и спросила:
— Вы не знаете, где живет семья Чикиных?
— Хто? — спросила старуха и машинально поправила седую прядь волос, подоткнув её под белую косынку. — Чикины? — И вдруг до неё дошло. — Так это ж Крыса, а я сразу и в толк не взяла. Тады вон тот барак. Там и спроси Крысу.
Дьякова прошла к серому одноэтажному дому, который время безжалостно перекосило и скособочило: линия окон тянулась вдоль фасада не по ровной линии, а была волнообразной — один проем выше, второй ещё выше, а третий снова оказывался внизу. Ко всему барак изрядно просел, и вход в него располагался в яме, куда вели две ступеньки. Яму отрыли, чтобы можно было открывать и закрывать наружную дверь.
Внутри барака от входа до дальнего края, где подслеповато светилось грязное окно, тянулся коридор. Вдоль него выстроилась череда одинаковых, окрашенный в грязно-коричневый цвет дверей. Найдя нужную, Дьякова постучала. Было слышно, что в комнате кто-то находился, но ответа не последовало. Дьякова постучала вновь с тем же результатом. Тогда она толкнула дверь, и та открылась. Женщина с седыми сальными патлами, свисавшими на плечи, сидела на пружинной кровати с грязным матрасом, который не покрывала ни простыня, ни одеяло. Поставив локти на худые колени, она курила.
Когда Дьякова вошла, женщина бросила на неё быстрый взгляд, но не произнесла ни слова. Тут же отвернулась и продолжала сосредоточенно курить. Дьякова осмотрела комнату. Колченогий стол. Грязная старая клеенка. Пустые немытые тарелки грудой. Саму комнату густо пропитал запах застарелой мочи.
— Вы Чикина?
— Ну, допустим я. Чо тебе надо?
— Максим Чикин ваш сын? Мы его ищем.
— Надо, значит ищите.
— Он совершил преступление. Убил людей. Украл деньги.
— Много денег? — В глазах женщины блеснул живой огонек интереса.
— Много. Двух человек.
— Значит, так надо было. Это хорошо.
Дьякова пропустила слова мимо ушей.
— Он может здесь появиться?
— Ты чо? Он без денег здесь не бывал. А уж с деньгами…
— Где ваш муж?
— Мой?! — женщина, казалось, протрезвела. — Ты это всерьез?
— Конечно.
— Сдох он, Сучок проклятый.
— Может вы проедете со мной? Мы запишем на пленку ваше обращение к сыну. Вы попросите, чтобы он сдался, если его найдут.
— Зачем?
— Если он будет сопротивляться, его могут убить.
— Это хорошо. Давно пора.
Было ясно, что разговаривать с Чикиной дальше не имело смысла. Дьякова с ней распрощалась. Вышла из барака. Огляделась.
Посреди двора между двумя домами располагалась широкая площадка, утоптанная настолько прочно, что даже осенние дожди должны были лить неделю, чтобы её расквасить. Когда-то здесь была песочница для детей, стояли качели. Дети выросли, а новых в Красноборске заводить никто не спешил. Растить безработных, бомжей и солдат для новой России люди не собирались. Теперь на детской площадке вокруг стола, сколоченного из толстых струганных досок, собирались мужики-доминошники. С утра до вечера площадку оглашал громкий стук. Руки, привыкшие к лопатам, топорам и пилам, лупцевали стол игровыми костями, часто сопровождая удары полновесным матом.