– Оказывается, прошлой осенью он по просьбе Веры Островских водил их в Съяны. С ними был тогда парень. Не Славин, кто-то другой. Швед имени его не помнит, вспомнил только его машину – старый «БМВ».
Катя выпрямилась.
– Серебристый металлик? – спросила она.
– Не знаю. А что?
– Ничего. Просто я вспомнила. «БМВ», серебристый металлик, старый – машина Антона Новосельского. Он меня однажды подвез. А накануне убийства Железновой, когда мы в лагерь ехали, помнишь, ты еще внимание обратил на иномарку на обочине? Без водителя?
Колосов нахмурился.
– Ты сказал – это «БМВ». И еще удивился, что его бросили. Это была та самая машина, если, конечно, здесь у кого-то нет другого такого «БМВ».
Колосов пил пиво.
– Надо вызвать и передопросить этого типа, – сказал он чуть погодя. – Если он один раз туда спускался с девушками, мог и второй, и третий. И уже без проводника. Может быть, он в курсе, что именно их там интересовало и где их искать?
– А мне он вообще наврал, – сказала Катя. – Таким Незнайкой на Луне прикинулся, что ты… Знаешь, у меня иногда чувство, что всей правды нам тут не говорят. Все лукавят. Кроме Мальцева. А он вообще немой.
– Ладно, поехали, а то детишки спать залягут, – сказал Никита. – Только учти, я с УО общаться не умею, у меня педагогических навыков ноль.
Школа-интернат – правильно это учреждение называлось «Детский реабилитационный центр для детей с ограниченными возможностями» – Катю просто поразила. Готовилась она увидеть мрачное заведение для дефективных с решетками на окнах, а попала в уютный дом. Центр помещался в отремонтированном бывшем купеческом особняке – с обилием света, комнатных растений, ковровых дорожек и самых разных игрушек – от конструкторов «Лего» до плюшевых медведей, бегемотов и обезьян.
Встретили их директриса, пожилая и полная, и старшая няня – молодая, спортивная, кудрявая, как Том Сойер. Сначала повели показывать дом – спальни для девочек и мальчиков разного возраста, столовую, игровые комнаты, классы, библиотеку и маленький спортзал.
– Ей-богу, когда крыша совсем съедет, сбегу сюда, брошусь старушке в ноги, попрошу политического убежища. Может, сторожем возьмет, – шепнул Колосов Кате, когда они вслед за директрисой шли по коридору, увешанному детскими рисунками. – А я думал, что это психбольница… Кто же все здесь у вас содержит? – спросил он громко.
– Спонсоры наши, – ответила директриса. – И администрация, и мэрия, но если честно говорить – один Олег Георгиевич Островских. Он и дом нам отремонтировал, и мебель купил, и деньги каждый месяц перечисляет. На прошлой неделе приезжал. Как дочь пропала, места себе, бедный, не находит. Спрашивал меня – не будем ли возражать, если на здание доску мраморную повесит, центр именем дочери назвать хочет. Я ему сказала, мы только рады будем, но пока нельзя, нужно надеяться на бога, может, девочка еще жива. А правда, в городе говорят, что этот, кого вы поймали и в убийствах обвиняете, брат нашей Светы Мальцевой родной?
Колосов и Катя переглянулись: маленький городок, ничего не скроешь.
– Нам нужно еще доказать, что этот человек – Виктор Мальцев, – сказал Никита. – Поэтому мы и с девочкой хотим встретиться. Она как вообще, понимает, разговаривает?
– Света понимает и говорит. Даже поет иногда. Правда, старайтесь уложиться минут в пятнадцать. Иначе ей трудно будет потом сосредоточиться.
Директриса привела их в игровую комнату. Там на диване в обнимку с плюшевым бегемотом сидела худенькая стриженая девочка. У нее была очень нежная кожа молочной белизны и серо-голубые глаза, в которых застыло выражение тупой озадаченности.
– Вот, Света, к тебе гости пришли, – сказала директриса. – Садитесь, поговорите. Я вам мешать не буду. Если что – позовете нянечку.
Колосов огляделся и с опаской присел на расписной игрушечный стул. Катя уселась на диван рядом с Мальцевой. Та на них не реагировала, теребила плюшевого бегемота.
– Какой красивый, как его зовут? – спросила Катя и спохватилась: Свете Мальцевой было тринадцать; несмотря на свой неполноценный ум, она повидала в жизни всякого, и не стоило вести себя с ней как с пятилетним ребенком.
– Тебе твой брат привет передает, Света, – сказала Катя. – Твой брат Витя, помнишь его?
Девочка кивнула.
– Хотела бы ты с ним повидаться? Он хочет. Правда, он не говорит, ты же знаешь, но мы догадываемся.
Мальцева бросила игрушку на диван.
– Наверное, он скучает по тебе, по братьям. – Катя чувствовала: эх, куда-то она не туда заплыла, но уже было поздно. – По маме, наверное, тоже скучает.
Света Мальцева хмыкнула.
– Мамка умерла. – Голосок у нее был тоненький, как надтреснутый колокольчик. – А Витька ее табуреткой по голове бил.
– Это когда вы все дома были вечером – он, ты, твои братья, мама и сестренка? – Катя спрашивала осторожно. Помнила: девочка способна оперировать лишь конкретными понятиями. А все временные категории для нее – вчера, сегодня, год, месяц назад – пустой звук.
– Ага. Она пьяная была. – Света отвечала равнодушно.
– За это ее Витя тогда и ударил, что она была пьяная?
– Ага. Она его немым выродком обзывала. Ругалась. Щеткой его била. А он – ее.
– А вы ему стали помогать? Стали его защищать? Ты, братья, сестренка? Стали заступаться? – Катя смотрела на девочку, на плюшевого бегемота. – Вы били маму?
– Я – нет. Я плакала.
– А братья?
– Они смотрели сначала. Витька ее табуреткой ударил – мамка на пол упала. Тогда они тоже стали ее бить ногами. Верка подползла, за руку ее укусила. Мамка кричала: сейчас поднимусь, всем вам, сучьим выблядкам, головы поотшибу.
Катя беспомощно посмотрела на Колосова. Она чувствовала, что помимо ее воли внутри нее поднимается тошнота.
– Света, а ты не помнишь, мама снимала вас такой маленькой машинкой – фотоаппарат называется? Кнопка щелкнет, и свет такой яркий вспыхивает? – спросил Никита.
– Ага. Мы с Вовкой на диван ложились голые. То он, то я сверху. Мамка смеялась на нас. Свет вспыхивал. А потом пришел дядя Сергей, нас изругал, избил Вовку ремнем. Потом с мамкой на диван лег. А потом пришел дядя Коля, пьяный, в окно стучал, ругался. Дядя Сергей вышел, драться с ним стал. Мамка их выгнала со двора. С Витькой на диван легла. А потом пришел Черный Плащ, мамке деньги принес. Вовка сказал: макарон надо купить и хлеба. А мамка принесла только водки вечером. Витька голодный был, он у нас немой. Он взял щетку и ударил ее по голове. А она вырвала щетку и – его. А он ее табуреткой. И Вовка стал ее бить, и Лешка. А потом она уже больше не шевелилась на полу. Вовка мне сказал: ее на стол надо положить, как дядю Сашу мы клали, когда он от водки умер.
– А кто это Черный Плащ, Света? – спросила Катя. – Мамин знакомый, как дядя Коля и дядя Сережа?
Света Мальцева передернула плечами: какие непонятливые!
– Это Черный Плащ! Дождь был!
– А деньги… За что он маме деньги принес? За то, что она вас фотографировала голых? – спросил Колосов.
Девочка посмотрела на него и бледно улыбнулась, словно вспомнив что-то приятное.
– А он сам вас когда-нибудь фотографировал? – продолжил Никита.
Лицо девочки было безучастным. Она не реагировала на вопросы.
– Часто Черный Плащ к вам приходил? – спросила Катя, сделав жест Колосову: подожди. – Каждый день?
Мальцева задумалась на секунду и покачала стриженой головой.
– Когда дождь, – ответила она. – И когда снег. – Всего несколько раз? Осенью и зимой? Или весной? – пытался уточнить Никита.
– Когда дождь, – упорно повторила Мальцева. – Черный Плащ. Когда темно.
Она встала с дивана, отпихнула бегемота, подошла к окну, взяла пластмассовую лейку и начала деловито поливать цветы в горшках. Было видно, что это занятие ей привычно. Они попытались задать ей еще вопросы, но она больше не реагировала, словно, подобно своему брату, враз лишилась дара речи.
– Все, сеанс окончен. Конец связи. – Никита поднялся, с удивлением разглядывая свой игрушечный стул – не развалится тот немедленно на куски или все же повременит. – Зря мы сюда приехали. А с нашим Маугли у нее никакого внешнего сходства.
– Они же дети от разных отцов, – сказала Катя.
Они вернулись в кабинет директора.
– Ну как? – спросила та. – Пообщались?
– Даже и не знаю, что сказать. – Катя тяжко вздохнула. – Такие вещи услышать из уст ребенка…
– Света натерпелась такого, чего не всякий взрослый вытерпит. Когда к нам поступила, была почти дистрофиком, да еще и с гонореей в придачу. И кровотечениями носовыми страдала. Когда чуть поволнуется или разбегается на прогулке.
– Да? У Виктора Мальцева то же самое. Знаете… она ведь нам сказала: они убили мать.
Директриса кивнула, видимо, эта история была ей знакома и ничуть не пугала и не шокировала.
– Скажите, когда врач здесь, в центре, осматривал Свету, были признаки того, что она подвергалась половому насилию? – спросил Колосов.
– Были, были признаки, молодой человек, – директриса говорила спокойно. – Причем в извращенной форме. Света через многое дома прошла, чего иным и в кошмаре не приснится. Призналась мне как-то, что ей даже очень нравилось все это. Особенно когда ее и братьев мать фотографировала. Девочка, говоря нашим языком, была крайне развращена. Ум у нее сами видите какой, а тело многое испытало и своего требовало. Она и тут у нас поначалу мальчикам прохода не давала, пыталась мастурбировать при каждом удобном случае, принимала непристойные позы. Причем было видно, все жесты у нее словно кем-то отрепетированы, заучены чисто автоматически. Сколько с ней врач-сексопатолог бился. И сейчас еще бывают моменты, когда она… – Директриса взглянула на Колосова и Катю. – Как видите, у нас тут не детский сад и не монастырь, молодые люди. И дети тут разные, с разной судьбой. Есть и очень, очень трудные. Есть и навеки уже потерянные. Но это все равно дети. У них просто украли детство.
– Света когда-нибудь говорила вам про Черный Плащ? – хмуро спросил Колосов.
– А, это… Это мультфильм такой, – ответила директриса. – У нас по пятницам час видео. Мультики показываем, есть и такой сериал.
– Да, точно, знаю. – Катя разочарованно вздохнула.
Никита справился, какие документы нужно привезти, чтобы взять у Мальцевой образцы крови для генетических исследований по установлению родства. Директриса в этом ничего не понимала. Начала звонить в местную юридическую консультацию, которая обслуживала центр бесплатно в порядке благотворительности, и в поликлинику – врачу-педиатру.
Из центра они уехали уже в восьмом часу вечера, когда дети после вечерней прогулки и ужина готовились ко сну.
Катя была разочарована. Думала о том, что пора возвращаться в Москву. Выходные были не за горами. А там и двадцатое число, когда должен прилететь Кравченко. Следовало убраться в квартире, ликвидировать вековую пыль, в сотый раз проштудировать кулинарную книгу, чтобы приготовить что-нибудь любимое «драгоценному В.А.» и этим хоть немного смягчить первичную остроту выяснения супружеских отношений…
– Новосельского, наверное, уже ни к чему вызывать? – рассеянно спросила Катя, когда они ехали по городу. После бессмысленной, как ей казалось, беседы с Мальцевой она уже не верила ни в какие допросы. Все равно дело уже закрыто, больше, видно, из него ничего не выжмешь.
– Почему? Хотя бы для проформы. Сейчас тебя отвезу, заеду в дежурку, оставлю для него повестку. Они сегодня ему в ящик забросят. Он вроде по-прежнему на квартире Славина живет.
– Ладно, если он и выложит что-нибудь новое насчет ребят, расскажешь. Хотя вряд ли. – В душе Катя уже готова была махнуть на все рукой. – Мне-то он все наврал. Его тогда очень интересовало, что спелеологи нашли в штольне. Он был явно разочарован, когда я сказала про клочья рубашки. А она, теперь оказывается, совсем и не Славину принадлежит, а Мальцеву… Знаешь, я подумала, а может, Новосельский потому так допытывался, что знал что-то о тайнике с оружием?
– А как ты с ним познакомилась? – спросил Колосов. – Надо же, когда только успела.
Но Катя снова махнула рукой: ах, оставьте вы это. Чушь все. Ей вдруг вспомнился плюшевый бегемот. Он был ростом почти со Свету Мальцеву. И у него были такие же изумленные, бессмысленные глаза-пуговки. Только не серо-голубого, а черного цвета.
Глава 30
ВЕЧЕР В «ПЧЕЛЕ»
– Кого ждешь? – спросил Лизунов, позвонив в розыск, где на следующий день Никита скучал в ожидании свидетеля.
Колосов объяснил: вызвал Новосельского на час дня, как раз тогда, когда в банке, где он работает, обеденный перерыв.
– А с чего ты вдруг затеял его передопрашивать? – Лизунова заботило совсем другое. – Ну, как знаешь. Между прочим, на сегодня очную ставку следователь по новой назначил между Баюновым и Быковским. А то сроки задержания поджимают. Рабочее обвинение им обоим пока лишь в незаконном хранении оружия предъявлено. А дело-то и правда ФСБ забирает. Мне сегодня прокурор по этому поводу звонил. Не зря, значит, мы Леню Быка дедушкой Феликсом стращали.
Никита заверил: «Как только с Новосельским закончу, сразу приду и на очной ставке поприсутствую».
Однако свидетель не явился. Ни в час, ни в два, ни в половине третьего. А тем временем очная ставка началась и очень быстро закончилась. Лизунов пришел поделиться: Быковский со скрипом и великим мандражом, но все же подтвердил свои показания на Баюнова. А тот от показаний снова отказался. Его адвокат уже подал в суд жалобу на незаконное задержание.
– Ну, это теперь пусть федералы с ними обоими колупаются. Хотя жаль, что Баюна у меня забирают. От сердца, можно сказать, отрываю это дело, давно такого момента ждал. – Лизунов хищно вздохнул. – А ты что ж, так и не дождался? Не явился? Проигнорировал? Ну, обнаглел этот наш финансист! Ладно, попляшет у меня. После работы ко мне махнем, поужинаем, мать звонила – ждет. Потом в одно место заглянем, а потом за этого Новосела возьмемся. Сегодня пятница. Я знаю, где эту публику вечером найти можно.
День прошел нудно. Правда, Мальцев то и дело оживлял атмосферу, оглашая ИВС и двор отдела истошными воплями. Другие арестованные роптали, барабанили в двери камер – уберите от нас этого психованного! Приехала по вызову из Белых Столбов «Неотложная психиатрическая». Но в больницу Мальцева не забрали. Накололи успокоительным.
После сытного домашнего ужина Лизунов, переодевшись в джинсы и новенькую толстовку, предложил Никите «подъехать в одно местечко», а затем «браться за Новосельского».
Подъехали сначала… в лагерь спелеологов. Колосов, как верный товарищ, ждал за рулем. Лизунов, буркнув смущенно: «Я сейчас», скрылся в одной из палаток. Никита сидел в машине. К вечеру снова пошел дождь и похолодало.
Лизунов вернулся вместе с Алиной Гордеевой. Под пестрым зонтом, помахивая рюкзачком, она резво перепрыгивала через лужи, спасая новенькие туфли. Она была в белых модных бриджах, желтой куртке и нарядном батнике. Но все равно, несмотря на эту молодежную пестроту и прикид, было видно, что она значительно старше Лизунова.
Лизунов распорядился ехать в «Пчелу». Что ж, подумал Никита, пятница, конец недели, можно и пивка, и сгонять партию на бильярде. Он прикидывал, куда придется доставлять Пылесоса и его экстремалку потом. Не повезет же он ее после бара домой, в Прохоровку, к маме-папе, деду-бабке? И куда деваться самому, где ночевать? Честно говоря, хотелось расслабиться после всех трудов под полную завязку. А до Москвы на машине в таком состоянии не дочапаешь. Он подумал о Кате. Она вроде не собиралась возвращаться в Москву сегодня вечером…
Глянул в зеркальце на Лизунова. Тот на заднем сиденье, словно нечаянно, от толчка машины, прижался к Гордеевой, поцеловав украдкой ее волосы. Никита вздохнул про себя: м-да, вот как люди оперативно, вот как! А ты тут как…
Гордеева заметила, что он смотрит, отодвинулась от пылкого и. о. начальника и заговорила о… похоронах. Что, мол, все вроде в порядке, устроилось. Никита вспомнил, какие слухи об этих похоронах гуляли по лагерю негласно. Что тело Железновой отправили ее родителям в Питер, что на похороны поехали Майя Арчиева и другие спасательницы, но что якобы мать Железновой категорически запретила Гордеевой приезжать на панихиду, потому что никогда не одобряла отношений дочери и ее «научного руководителя»…