— Но вы же готовы были продать ее за шиллинг, — возразила я.
Она покачала головой и притянула собаку к себе. А я опять ощутила прилив жалости, когда увидела, с какой неохотой подчиняется ей маленькое забитое существо. Я умоляюще посмотрела на молодого человека. Он, улыбаясь, спешился, сунул руку в карман и сказал:
— Вот вам два шиллинга за собаку. Хотите — берите, хотите — нет.
Женщина не могла скрыть охватившего ее восторга при виде такой большой суммы. Она протянула грязную руку, и он грациозным движением бросил деньги ей на ладонь. Потом взял у нее веревку, и она быстро убралась, будто боясь, что мы передумаем.
— Спасибо, — воскликнула я. — Ах, спасибо вам!..
Собака немного поскулила — я думаю, от удовольствия.
— Прежде всего, надо накормить ее, — сказала я, слезая с лошади. — К счастью, у меня есть пирожок с мясом.
Он кивнул и, взяв у меня из рук поводья, отвел наших лошадей с дороги. Я взяла собаку, и она даже слегка завиляла хвостом. Потом я села на траву и вытащила из кармана пирожок. Я кормила собаку, та с жадностью ела, а молодой человек стоял неподалеку и держал лошадей.
— Бедная собачка, — сказал он. — Видно, нелегко ей пришлось.
— Я даже не знаю, как и благодарить вас. Страшно подумать, что бы случилось, если бы вы не оказались поблизости.
— Больше не будем об этом, теперь она с нами.
Нас сближало то, что ему, как и мне, была небезразлична ее судьба. С той минуты она стала связующим звеном между нами.
— Я возьму ее домой и буду ухаживать за ней, — сказала я. — Как вы думаете, она поправится?
— Уверен в этом. Я вижу, это выносливая дворняжка, а не комнатная собачка, которая проводит дни напролет на дамских бархатных подушечках.
— Мне как раз такие выносливые и нравятся, — ответила я.
— А сейчас ее придется кормить регулярно и почаще.
— Я так и собираюсь поступить. Принесу ее домой и буду отпаивать теплым молоком.
Собака чувствовала, что мы говорим о ней, но псе силы у нее ушли на еду, да и пережитые волнения вызвали утомление — так что теперь она, кажется, задремала. Мне хотелось поскорее попасть домой и позаботиться о ней, но, с другой стороны, я не могла заставить себя взять и распрощаться с молодым человеком. Грустное выражение, похоже, столь привычное для него, исчезло с его лица, когда он торговался из-за собаки и вручал ее мне. Я горела желанием узнать, что же такое могло произойти с тем, у кого, казалось, были все жизненные блага. Что могло вызвать такую печаль? Все это заинтриговало меня. Однако еще у меня появилась забота о собаке, и я разрывалась между двумя желаниями: хотелось остаться и узнать поближе этого человека, и в то же время не терпелось отнести собаку домой и покормить ее как следует. Я, конечно, отдавала себе отчет в том, что не может быть никаких сомнений по поводу того, как надо поступить — ведь собака почти умирала от голода.
— Я должна идти, — сказала я.
Он кивнул.
— Я ее понесу, хорошо? — И, не дожидаясь ответа, он помог мне сесть верхом. Он отдал собаку мне подержать, пока сам садился на лошадь, потом забрал у меня маленькое существо, пристроил ее под мышкой и спросил: — Куда?
Я показала дорогу и мы тронулись. Минут через двадцать мы доехали до Гленгрин, почти не разговаривая по пути. У ворот Глен Хаус мы остановились.
— На самом деле она ваша, — сказала я. — Вы ведь заплатили за нее.
— Тогда я дарю ее вам. — Его глаза улыбнулись мне. — Но мне бы хотелось сохранить на нее права. Я обязательно захочу узнать, выживет ли она. Смогу ли я заехать и спросить?
— Разумеется.
— Может быть, завтра?
— Если пожелаете.
— А кого мне спросить?
— Мисс Кордер… Кэтрин Кордер.
— Благодарю вас, мисс Кордер. Габриел Рокуэлл завтра нанесет вам визит.
Фанни пришла в ужас от того, что в доме будет собака:
— А что, если по всему дому мы теперь будем находить собачью шерсть? Что, если теперь мы будем регулярно находить усы в супе или блох в постели?
Я на это ничего не ответила. Я собственноручно кормила собаку маленькими порциями — хлеб с молоком в течение дня и один раз ночью. Я нашла корзину и взяла ее к себе в спальню. Это была самая счастливая ночь после моего возвращения, и я удивлялась, почему мне никогда не приходило в голову попросить собаку, когда я была маленькой. Возможно, потому что я знала: Фанни ни за что не разрешила бы мне иметь ее. Как бы там ни было — теперь она была у меня.
Она сразу почувствовала во мне друга. Она лежала в корзинке, слишком слабая, чтобы двигаться, но по ее глазам я видела: она понимает, что я делаю для ее блага все. В этих глазах уже читалась любовь, они неотступно следили за каждым моим движением. Я знала, что она будет моим другом до конца жизни. Я задумалась, как назвать ее — должно же быть у нее имя!.. Сколько можно думать о ней, как о собаке, купленной у цыганки. Тогда я вспомнила, что нашла ее в пятницу, и подумала: назову ее Фрайди[1]. С этого момента у нее появилось имя.
К утру ей стало лучше. Я ждала приезда Габриела. Волнения по поводу собаки теперь улеглись, и мои мысли обратились к человеку, с которым мы пережили последние события. Я была немного разочарована, так как утром он не приехал. Я загрустила, боясь, что он к этому времени уже забыл о нас. Мне действительно хотелось поблагодарить его, я была уверена, что Фрайди обязана своей жизнью его своевременному появлению.
Он приехал во второй половине дня. Было три часа, я была с собакой в своей комнате, когда услышала внизу стук копыт. Фрайди навострила ушки и завиляла хвостом, будто почувствовала, что еще один человек, которому она навсегда теперь предана, где-то рядом.
Я выглянула из окна, тут же немного отступив назад, чтобы он не увидел меня, если ему вздумается случайно посмотреть наверх. Он был, несомненно, красив, но какой-то утонченной красотой, не характерной для йоркширских мужчин. Я заметила это еще вчера, но подумала, не почудилось ли мне это только потому, что он представлял собой такой разительный контраст с предыдущей хозяйкой Фрайди.
Я поспешила вниз: мне не хотелось, чтобы его приняли неучтиво.
На мне было нарядное темно-синее бархатное платье — мое лучшее: ведь я ждала его прихода, а косы я уложила венком вокруг головы.
Я вышла на дорожку перед домом как раз, когда он появился. Он сорвал с головы шляпу таким жестом, который Фанни назвала бы «легкомысленным», хотя мне он показался верхом изящества и учтивости.
— Вы приехали все-таки! — сказала я. — Фрайди поправится. Я назвала собаку в честь дня, когда мы нашли ее.
Он спешился, и в это время появилась Мэри. Я приказала позвать одного из помощников конюха, чтобы лошадь отвели на конюшню, напоили и накормили там.
— Входите, — сказала я, и, когда Габриел вошел в холл, дом показался светлее из-за его присутствия.
— Позвольте мне проводить вас в гостиную, — сказала я, — а я попрошу подать чай.
Он шел следом за мной по лестнице, а я рассказывала в это время, как у меня обстоят дела с Фрайди.
— Я ее принесу показать, и вы увидите, насколько ей стало лучше.
В гостиной я отодвинула шторы и подняла жалюзи. Теперь все выглядело более жизнерадостным, или это было из-за Габриела? Когда он опустился в кресло и улыбнулся мне, я поняла, что в синем бархатном платье и с аккуратно заплетенными волосами я выгодно отличалась от девушки в «амазонке».
— Я рад, что вам удалось спасти ее, — сказал он.
— Это вы спасли ее.
Ему было приятно это слышать; я позвонила в колокольчик, и почти тотчас появилась Джанет.
Она уставилась на гостя, и когда я попросила ее принести чай, у нее был такой вид, будто я потребовала луну с неба.
Через пять минут в гостиную вплыла Фанни. Ее негодующий вид разозлил меня. Ей пора было бы уже понять, что хозяйка в доме теперь я.
— А! У нас гости, — бесцеремонно выпалила Фанни.
— Да, Фанни, у нас гость. Будь добра, проследи, чтобы чай подали побыстрее, — проговорила я бесстрастно.
Фанни поджала губы. Я видела, что она хотела возразить, но я повернулась к ней спиной и сказала Габриелу:
— Надеюсь, вам не пришлось ехать очень долго?
— Я из гостиницы Блэк Харт в Томблесбери.
Я знала Томблесбери. Это была маленькая деревенька примерно такая же, как наша — в пяти или шести милях отсюда.
— Вы остановились в Блэк Харт?
— Да, ненадолго.
— Вы, должно быть, здесь отдыхаете?
— Можно назвать это и так.
— Вы живете в Йоркшире, мистер Рокуэлл? Впрочем, кажется, я задаю слишком много вопросов…
Я почувствовала, что Фанни уже нет в комнате. Я представила себе, как она пройдет на кухню или в кабинет отца: принимать джентльмена наедине, с ее точки зрения, было ужасно неприлично. Ну и пусть! Пора уже и ей, и отцу понять, что жизнь, уготованная мне здесь, не только безмерно уныла, но главное, — что молодой леди, получившей приличное образование, так жить просто не подобает.
— Ну что вы, — ответил он, — пожалуйста, расспрашивайте меня сколько угодно. Если смогу ответить — то скажу.
— Где же вы живете, мистер Рокуэлл?
— Наше поместье называется Керкленд Ревелз, а расположено оно в деревне, или, скорее, на краю деревни. Керкленд Мурсайд.
— Керкленд Ревелз[2]! Веселое название.
По мелькнувшему на его лице выражению я успела заметить, что сказала что-то невпопад. И еще это говорило о том, что дома он не был счастлив. Возможно, это и было причиной его печали. Мне с большим трудом удавалось сдерживать свое любопытство по поводу его личных дел.
Я быстро произнесла:
— Керкленд Мурсайд… это далеко отсюда?
— Около тридцати миль.
— Значит, вы отдыхаете в этих местах и прогуливались по вересковым полям, когда…
— Когда произошло наше небольшое приключение. Я рад больше, чем вы себе можете представить, что так получилось.
Я приободрилась, так как временная неловкость исчезла, и сказала:
— С вашего разрешения, я принесу показать вам Фрайди.
Когда я вернулась с собакой, в гостиной был отец. Наверное, Фанни настояла, чтобы он присоединился к нам, и таким образом помог соблюсти приличия.
Габриел рассказывал, как мы приобрели собаку, а отец был на удивление мил. Он внимательно слушал, и я была довольна, что он проявляет интерес, хотя и не верила, что это было искренне.
Фрайди, сидевшая в корзине, была слишком слаба, чтобы подняться на ноги, хотя и пыталась. Было очевидно, что она была рада увидеть Габриела, который своими длинными изящными пальцами нежно гладил ей ушко.
— Она вас любит, — сказала я.
— Но главное место в ее сердце принадлежит безусловно вам.
— Просто я увидела ее первой, — напомнила я. — Она всегда будет со мной. Вы позволите отдать вам деньги, которые вы заплатили женщине?
— Даже слышать об этом не хочу.
— Мне хотелось бы быть уверенной, что она полностью моя.
— Она и так ваша. Это подарок. — Но я оставляю за собой право, если можно, иногда заезжать и справляться о ее здоровье.
— Иметь собаку в доме — это неплохая идея, — сказал отец, подходя к нам и заглядывая в корзину.
Мы все еще стояли так, когда появилась Мэри с чайным столиком. К чаю были горячие пышки, а также хлеб с маслом и пирожные. Передо мной стоял серебряный чайник, и я вдруг подумала: вот самый счастливый день после моего возвращения из Франции.
Только позднее я осознала, что так было потому, что в доме появилось существо, которому нужна была моя любовь. У меня была Фрайди. В тот момент я еще не осознала, что у меня есть и Габриел. Эта мысль пришла потом.
В течение следующих двух недель Габриел регулярно приезжал в Глен Хаус. А к концу первой недели Фрайди совершенно выздоровела. Ее болячки на шее зажили, а регулярное питание довело дело до конца.
Она спала в своей корзине в моей комнате и везде ходила за мной по пятам. Я все время разговаривала с ней. Дом изменился — и вся моя жизнь изменилась из-за нее.
Она хотела не только сопровождать меня, но и защищать. В ее прозрачных глазах, обращенных ко мне, светилось обожание. Она помнила, что обязана мне жизнью. А так как это была преданная натура, то забыть этого не могла.
Мы с ней вместе ходили на прогулки. Она оставалась дома только тогда, когда я выезжала верхом. Зато когда я возвращалась, она кидалась ко мне, приветствуя меня, и ее искреннюю радость я могла бы сравнивать только с радостью дяди Дика, когда он видел меня.
Теперь о Габриеле.
Он все еще жил в Блэк Харт. Я недоумевала почему. В Габриеле было много непонятного. Иногда он говорил о себе открыто, но даже в такие минуты чувствовалось, что он чего-то недоговаривает. Я видела, что он вот-вот откроется мне, что он сам страстно желает этого, но никак не может собраться с духом. Здесь скрывалась какая-то мрачная тайна — возможно, он и сам до конца еще не понимал, какая.
Мы стали большими друзьями. Казалось, даже отцу он нравился. По крайней мере, он не возражал против его постоянных визитов. Слуги к нему привыкли. Даже Фанни не возражала — в том случае, конечно, если мы были под присмотром.
К концу первой недели он сказал, что вскоре собирается домой. Но к концу второй недели он все еще был с нами. Я чувствовала, что он отчасти сам себя обманывает: дает себе слово, что поедет домой — и находит предлог, чтобы не ехать.
Я не спрашивала его о доме, хотя мне очень хотелось узнать о нем побольше. Этому я тоже научилась в школе: я часто чувствовала себя не в своей тарелке, когда ко мне приставали с расспросами о моем доме; я определенно не хотела ставить в такое же положение других. Так что я никогда сама не лезла с расспросами, а всегда ждала, пока мне не пожелают рассказать все сами.
Поэтому приходилось говорить обо мне — и тут уж исчезала вся сдержанность Габриела — настолько, что мне это даже правилось. Я рассказала ему о дяде Дике, который был для меня кем-то вроде героя, живо описала его искрящиеся зеленоватые глаза и черную бороду.
Как-то, когда я рассказывала о дяде, Габриел заметил:
— Наверно, вы с ним чем-то похожи.
— Мне кажется, очень похожи.
— Я представляю его себе как человека, который намерен взять от жизни все. Я имею в виду, что он привык поступать, не думая о последствиях. Скажите мне, вы тоже такая?
— Возможно.
Он улыбнулся.
— Я думаю, да, — сказал он после некоторого молчания. При этом взгляд его унесся куда-то далеко, будто он в эту минуту видел меня где-то совсем в другом месте и при других обстоятельствах.
Мне казалось, что он вот-вот заговорит, но он снова замолчал, и я не настаивала на продолжении беседы. Я уже начинала понимать, что чрезмерное любопытство и бесконечные вопросы смущали его, и интуитивно чувствовала, что надо выждать, чтобы он все рассказал мне сам, без подсказки.
Но я обнаружила, что в Габриеле было что-то необычное, что должно было бы послужить предупреждением мне: не позволяй себе заходить слишком далеко. Но мне было так одиноко. Вся атмосфера нашего дома действовала на меня удручающе, и очень хотелось иметь друга моего возраста, а необычность Габриела все более захватывала меня.
Итак, я не чувствовала приближающейся опасности, и мы продолжали встречаться.
Мы любили уезжать верхом на вересковую пустошь. Привязав наших лошадей, мы могли разлечься в тени валунов, глядя в небо и подложив руки под головы, и вести бессвязные мечтательные беседы. Фанни посчитала бы это верхом неприличия, но я решила не придерживаться условностей. Это вызывало восхищение у Габриела, и позднее я поняла почему.
Каждый день я выезжала из дома, и мы встречались с ним в условленном месте, потому что для меня было невыносимо видеть, как Фанни бросала на него лукавые взгляды, когда он заезжал к нам домой. В нашем маленьком и замкнутом мирке невозможно было встречаться каждый день с мужчиной, не подавая при этом повода для определенных размышлений. В самом начале нашего знакомства я часто думала, понимает ли это Габриел, и еще мне было интересно — чувствует ли он по этому поводу такое же смущение, как и я?