— Получай утешение, если в кармане деньги есть! — стоя посреди толпы, то и дело выкрикивал одноглазый хриплым басом. — Десять програёт, один выграёт, на-а-а-летай!
Проскользнув между столпившимися, Данько неожиданно очутился возле рулетки.
Некоторое время он внимательно следил за игрой. Очень интересно было здесь. Со свистом вертелся разрисованный круг, отчаянно позвякивало серебро и медь, дружно проявляла свои чувства нависшая над рулеткой толпа, смеясь над неудачником и хором приветствуя того, кому повезло.
Рулетка постепенно увлекла Данька. Вначале ему было просто интересно следить за игрой, угадывать, кому повезет, а кому нет, а потом, поняв сущность игры, он грешным делом подумал, не испытать ли самому это рискованное, отважное наслаждение. Конечно, здесь легко проиграть, но ведь можно и выиграть!
«Один-разъединственный раз. В шутку. Для пробы, — говорил он мысленно, словно спрашивал у кого-то разрешения: не то у матери, не то у сестры, не то у самого себя. — Раз — и больше не буду. Просто так, чтобы проверить свое счастье!»
В самом деле, взрослые ведь играют, некоторые уже одалживают друг у друга, ставят последнее, — почему же ему нельзя? Игра втягивала его, как таинственная пропасть, все больше искушая опасностью и риском. Глядя на проигрыши и выигрыши других, Данько постепенно проникался почему-то уверенностью, что ему повезет.
А, будь что будет!
Тут же разменяв полтинник, Данько поставил свою долю на кон. Решительность парня развеселила взрослых.
— Ну-ка, ну-ка, докажи, — подзуживали его со всех сторон. — Получай, человече, утешение… Отсюда либо паном, либо без штанов уйдешь!
Засвистел диск, залопотало по металлическим зубчикам гусиное перо, тоненькое и легкое, как Даньково счастье. И парень и все присутствующие приумолкли, посапывая, напряженно следя за движением пера.
— Один выграёт, десять програёт! — зловеще каркнул рябой над самой головой парня.
— Стоп!
Данько вначале не поверил собственным глазам…
Выиграл!!!
Ошеломленный, стоял и молча смотрел на чудесное перо, которое как бы чувствовало, где надо было остановиться. Радость Данька была так искренна, так чиста и наивна, что она передалась другим присутствующим, и даже его противники, которых он только что обыграл, не злились на свою неудачу.
— Забирай выигрыш, — сказал хозяин рулетки, но Даньку еще и сейчас не совсем верилось, что вся куча денег, лежащих на кону, отныне законно принадлежит ему. Не дождавшись, пока парень придет в себя, хозяин рулетки сорвал с него картуз и, свалив туда выигрыш, сунул все это счастливцу в руки. Картуз был тяжелый.
— Еще играешь?
Данько подумал, что отказаться сейчас от игры было бы нечестно.
— Играю, — ответил он глухо.
Азарт среди присутствующих нарастал. Данько, растрепанный, лопоухий, одеревеневший от напряжения, стоял с картузом в руке перед рулеткой и ясно чувствовал, как где-то под рубахой, за худыми ребрышками трепещет его сердце.
Завертелась рулетка, зазвенело перо, ахнули хором присутствующие: второй раз выиграл Данько!
— Э, так это счастливчик! — нараспев воскликнул один из игроков, подозрительно оглядев парня. — Нам с ним играть не с руки!
Качнулась толпа, зашумела, посыпались шутки, в которых, кроме веселья, слышались и удивление и страх:
— Берегитесь, хлопцы, счастливец среди нас!
— Ну-ка, где он, покажись!
Задние протискались вперед, чтоб хоть взглянуть на необычного, редкостного для Каховки счастливца. А он, зажимая картуз, стоял возле рулетки, худющий, смущенный, в своей вылинявшей полотняной рубашечке и таких же штанишках, выкрашенных по домашнему способу — бузиной. Роса выступила у счастливца на облупленном широком носу, на выгоревших висках русой, давно не стриженной головы. Ничем вроде неприметный парнишка, обычный сельский пастушок — тонконогий, гибкий, как лоза, с ушами, прочно отдавленными картузом, с непокорным вихром на темени… Такой незавидный, и такая легкая рука у него!
— Забирай! — показал на выигрыш рябой.
На этот раз Данько, осмелев, уже сам сгреб в картуз свою выручку.
— Еще играешь?
Еще б не играть! Теперь только и играть… Но не успел Данько объявить о своем согласии, как чья-то рука цепко, по-батрацки, схватила его за шиворот, и знатный игрок мгновенно очутился за толпой, сопровождаемый взрывом общего хохота.
— Надо, парень, и меру знать! — прозвучало ему вслед.
— Удирай лучше, пока не поздно!
— Тут, брат, везет-везет, да и перекинет!..
Сконфуженный, застыл в стороне Данько, выслушивая насмешливые назидания незнакомых сезонников. Но только что пережитый конфуз нисколько не уменьшил ощущения сказочной радости, переполнявшей его. Верил и не верил своему неожиданному счастью, не зная, как ему поступить со своим выигрышем. То сжимал, то снова раскрывал картуз, чтоб убедиться, что его казна на месте, что все это настоящее.
Что он теперь сможет купить? Ржаного хлеба? Борща? Бубликов? Все может, всю ярмарку закупит! Но нужно сначала рассортировать выигрыш, отделить серебро от меди, надежно рассовать в разные места… Часть в карман, другую за подкладку картуза, а остаток — узелком в платочек и за пазуху… Он теперь богач, ему надо остерегаться ярмарочной публики, особенно уркаганов. Но пусть только попробуют вырвать у него добычу! Руки перегрызет, а свое, законное, не отдаст.
Приводя в порядок свою казну, со счастливой настороженностью оглядываясь вокруг, Данько заметил поблизости подростка своих лет, который, видимо, уже некоторое время внимательно следил за ним. Внешне парнишка ничем не напоминал уркагана. Стоял одиноко, аккуратненький, тонколицый, чернявый, в форменной тужурке и форменном картузике с кокардой, на которой были изображены крест-накрест коса и грабли. Почему грабли? Почему коса? Никогда Данько не видел ничего подобного на кокардах. Безусловно, парнишка этот не из босяков, скорее он похож на гимназиста. Но почему он так внимательно, с тоской в глазах следит за Даньком? Что ему нужно?
— Ты чего? — с вызовом обратился к парню Данько.
Густо загоревшее, по-девичьи красивое лицо незнакомца дрогнуло в горьковатой усмешке.
— А что?
— Чего смотришь, спрашиваю?
— Глаза есть, вот и смотрю.
— Может, выиграть охота?.. Так иди, играй, там никому не запрещается.
— Играл уже я… раньше тебя, — снова горько усмехнулся парнишка.
Это заинтересовало Данька.
— Проигрался?
— Невезучий я… Да здесь и редко кому везет… Ты вот один, пожалуй, счастливый объявился на всю Каховку… Дважды подряд…
— У меня рука легкая, — уверенно пояснил Данько. — Я бы еще играл, да побоялся, не дали… За шиворот — и на солнышко! — засмеялся он счастливо.
— Это они тебя пожалели… А я трижды подряд прогорел. Зарекся — больше не играю.
Ребята помолчали.
— Что у тебя за кокарда? — ближе подошел к собеседнику Данько.
— Я в земской сельскохозяйственной школе учился… Двенадцать верст отсюда по Мелитопольскому тракту.
— Закончил уже?
— Не закончил, а так… Наладили меня… Должны были выпустить агрономом, да передумали: агрономишкой выпустили. Наниматься пришел.
— За что же тебя?
— Да ну его, — махнул рукой агрономишка, — долго рассказывать…
Данько вдруг пожалел ровесника.
— Слушай, давай пообедаем! Может, я и твои деньги выиграл… Знаешь, где здесь борщи продают?
— Как не знать… Можем пойти, покажу.
Вскоре ребята, пробившись сквозь толпу, очутились на широком песчаном пустыре, где под открытым небом кипели подвешенные на треногах котлы, а рядом, под кустами, раскинулись самые дешевые батрацкие ресторации в виде узеньких засаленных столиков, за которыми обедал непритязательный ярмарочный люд. Те, кому не хватало мест за столиками, а таких было большинство, устраивались с мисками прямо на песке, не отходя далеко от котлов.
Как вкусно здесь пахло! Какие борщи кипели, танцевали над кострами, стекая наваристыми красными потеками по котлам! Дородные торговки похаживали возле них с половниками, словно казаки с пиками. Слонялись поблизости и собаки, бездомные, ласковые, тихие, те, что смотрят на каждого заискивающе, не бросаются со злым урчанием, как хуторские цепные… Все тут нравилось Даньку. Стоял, втягивая широкими ноздрями запах вкусной поджарки, глотая то и дело набегавшую голодную слюну.
— Здесь у них на выбор, — объяснил Даньку его новый знакомый. — Можно заказывать или порцию, или «от пуза». Порция стоит три копейки…
— А «от пуза»?
— Это — гривенник.
Данько решил есть «от пуза».
Получив плату вперед, тетка налила ребятам по полной миске, дала по доброму ломтю паляницы. Присев неподалеку под чахлым кустом ивняка, зажав миски между колен, ребята дружно принялись уплетать.
Данько хлебал так, что и за уши его не оттянуть: соскучился по горячей пище. Новый приятель Данька вначале залюбовался, глядя, как тот артистически работает: откусит паляницу, взглянет на кусок (большой ли еще?) и пойдет молотить с прихлебом, прищелкивая языком, раздувая ноздри, энергично двигая крепкими челюстями. Проглотит хлеб, опять откусит и опять покосится на кусок — много ли осталось. Не часто, верно, видит этот полтавчанин кусок паляницы в руках…
Но и сам новый товарищ Данька не очень отставал. Даром что дует в ложку каждый раз, а уже выхлебал миску до половины… Непривередливые попались торговкам едоки. Муху заметят — выплеснут. Песок трещит на зубах — пусть, за поджарку сойдет!.. Еще бы не трещать: ветер гуляет над пустырем, крутит в воздухе песок и ярмарочный мусор, заносит в миски и торговкам в котлы, чтоб больше было.
Опьянел от еды Данько. Сидел, и даже покачивало, его. Должен был отдохнуть, прежде чем браться за добавку… Может, и довольно уже, но ведь заказал «от пуза»!
Вспотели оба, жарко. А оттого, что кухарки подкладывали поблизости под котлы камыш, становилось еще жарче.
Утолив первый голод, ребята разговорились. Хрупкий агрономишка, расстегнув тужурку и отказавшись от добавки, неторопливо рассказывал о себе. Зовут его Валерик, фамилия Задонцев. Родом он из Гурьевки, из приморского рыбацкого поселка, который, между прочим, славится тем, что из него вышло много первоклассных матросов и капитанов для Черноморского флота. Во всех портах мира знают гурьевских капитанов.
Очень туманно Помнит Валерик своих родителей… Мать его была дочерью отставного боцмана, выучилась в городе на фельдшерицу и, приехав в Гурьевку работать, вышла там замуж за простого рыбака. Работая фельдшерицей, она в свободное время помогала мужу, нередко даже выходила с ним на баркасе в море, далеко за Тендру… Валерик был еще совсем маленьким, когда над их краем пронеслась черная буря страшной силы. Много гурьевцев погибло тогда в море. Погибли и родители Валерика.
Так он осиротел.
Несколько лет жил у своего деда, работавшего на маяке, а потом, когда земство открыло в степи под Каховкой агрономическую школу и стало свозить туда сирот со всей Таврии, очутился и Валерик в числе школьников, будущих агрономов (ибо, как известно, помещикам юга нужны не только темные батраки, но и батраки образованные, интеллигентные). Правда, с малых лет он мечтал стать капитаном дальнего плавания, но быть агрономом — это тоже хорошо. Именно от агрономов он впервые услыхал, что с черными бурями человек может бороться, и решил посвятить этому всю свою жизнь. Учился только на высокие баллы, лучше всех тех ябедников-своекоштников, приказчичьих сынков, которые только и знали, что бегали к смотрителю с доносами на других.
К счастью Валерика, среди учителей школы подобралось немало честных, неподкупных людей, прекрасных агрономов, которые умели привить своим воспитанникам любовь к науке и с которыми во время практических занятий где-нибудь в стели или на опытных делянках можно было поговорить обо всем открыто, душа в душу, и услышать от них такое, чего в классах никогда не услыхать.
Но за это начальство невзлюбило школу, возненавидели ее и окружающие хуторяне, называли рассадником крамолы. Вместо агрономов она, дескать, снабжает Таврию одними агрономишками-недоучками с волчьими билетами… Земство уж не радо было, что открыло ее на свою голову. В последнее время повадились в школу жандармы, делали обыски в общежитиях и даже на квартирах у некоторых преподавателей. В прошлом году нашли у старшеклассников под матрацами запрещенные книжки и листовки, напечатанные на тайной машинке, которая называется гектограф… Вот шуму было! Одним — волчьи билеты в зубы — и катись на все четыре стороны, других, во главе с преподавателем истории, под конвоем повезли в Симферополь.
— А этой весной докатилось и до младших, — рассказывал Валерик. — Узнало начальство через какого-то навуходоносора, что, группа воспитанников собирается в воскресенье на Днепр вроде купаться, а на самом деле на маевку в Конские плавни. «Ах вы ж, казанские сироты! Земство вас воспитывает, кормит, одевает, а вы все в лес смотрите? Захотелось вам митинговать с каховскими пильщиками? Ну, идите ж митингуйте всю жизнь!..» Пришлось уходить… Так я и очутился в Каховке, — невесело закончил Валерик.
Его рассказ заинтересовал Данька. С раскрытым ртом слушал он своего опального приятеля. Черные бури… Села, которые дают капитанов для всего света… Митинги… Маевки!.. Обо всем этом Данько слышал впервые, не все было ему понятно, однако своей необычностью и полутаинственностью оно еще больше очаровывало парня, а Валерик, только что выплеснутый из той среды, представал пред ком сейчас в новом свете, почти в героическом ореоле.
— Я еще никогда не видел черных бурь, — признался Данько. — У нас их не бывает.
— Лучше б их никому не видеть, — вздохнул Валерик по-взрослому. — Это так страшно! Будто ночь вдруг наступает среди дня, каганцы надо в домах зажигать… Гудит, рвет, мечет…
Стали серьезными, задумались юные батраки над судьбой хлебороба. Невдалеке от них обедали с водкой какие-то мужики, которые, видимо, только что получили за себя задаток. Их шумный разговор невольно привлек внимание ребят.
— Ох, не прогадать бы нам, — жаловался один из компании, пожилой, изможденного вида крестьянин. — Кабы нам этот смех да после боком не вышел!..
— Завел: если бы да кабы, — недовольно сказал другой, оборванный, как арестант. — Теперь пятиться поздно, увязли, — и стал пробовать на зуб только что купленную косу.
— С чем ждать? — вмешался коренастый парень с засученными по локоть рукавами. — Сухари вышли, махорки ни крошки, ветер в карманах гуляет… Да и непохоже на то, чтоб завтра наш брат дороже стал!
— А если дождь? — снова заговорил тот, который боялся прогадать. — Дай сюда дождя — цены сразу подскочат!..
— Да будет вам, — принялся утихомиривать их сухощавый веселый старичок, опускаясь на колени перед бутылкой. — Дождь, он издавна глухой: не идет, где просят, а идет, где косят… Давайте лучше разговеемся вот этой каховской, чтоб срок нам без напасти отбыть, а больше в нем и вовсе не быть!.. Так ли, ребятки? — подмигнул старичок Даньку и Валерику, заставив их смутиться. — За ваше счастье, сыночки, за ваше будущее…
Собутыльники старика молча посмотрели в сторону ребят и снова принялись за свое.
— Интересно, какое у нас будущее? — промолвил погодя Данько, начисто облизывая по домашней привычке ложку после еды. — Может, когда мы вырастем, цены на нас будут вдесятеро выше?
Валерик загадочно улыбнулся.
— Может, тогда уже совсем не будет людских ярмарок, этих невольничьих рынков…
— А как же?
— А так, — засмеялся Валерик, сверкнув своими мелкими, как белые искры, зубами.
Тетка крикнула, чтоб поскорее возвращали миски.
Обед можно было считать законченным. На закуску Данько заказал еще по кружке воды и, напившись, почувствовал себя прекрасно.
— Ты знаешь, — доверчиво обратился он к товарищу, — я тебя вначале чуть было не принял за уркагана.
Валерик покраснел, но не обиделся.
— Тут их хватает… Во время ярмарки сюда даже одесские добираются…
— А сам ты их видел?
— Ого, сколько раз…
Данько выразил желание посмотреть на ярмарочную босячню, о которой он немало слыхал на берегу. Узнав от товарища, что это нетрудно сделать, он ощупал свои капиталы, надежно рассованные по тайникам, и решительно поднялся:
— Покажи!
— Только с ними надо быть настороже… Это такая публика, что на ходу подметки рвет…