Я внимательно осмотрела баронессу и ее выводок, и почему-то пожалела бедных наследников, нелегко им, верно, с такой мамочкой приходится.
Очень жаль, что это собрание не предполагало танцев, можно было бы хоть как-то, развеяться. Наконец папочка увел Софи в покои, что меня чрезвычайно устраивало, можно было уходить. Я поискала глазами тетушку, она в углу беседовала с какой-то знакомой ей дамой. Георгий стоял поодаль и внимательно слушал дискуссию, разгоревшуюся между Семеном Михайловичем и представительного вида седовласым мужчиной, я осторожно подошла к ним. Семен Михайлович с жаром доказывал преимущества дактилоскопии перед бертильонажем, его оппонент, ссылая на многолетний опыт, доказывал обратное, Георгий пытался их примерить, я постаралась подойти к Георгию поближе, насколько позволяли приличия, и тихо предложила, прихватив, шампанское, фрукты, Семена Михайловича и тетушку, подняться ко мне в номер. Он согласился.
Через четверть часа в моем номере собралось небольшое, но приятное общество, кроме нас, четверых в моем номере оказался и оппонент Семена Михайловича, в прошлом судебный следователь, бывший одно время, также прокурором, как сообщил он сам, статский советник Алексей Петрович Степанов. Обслуга в отеле работала превосходно, в считанные минуты были принесены дополнительные кресла, накрыт столик, охлажденное шампанское, фрукты, и несколько сортов сыра. За угощение как, я поняла, заплатил Георгий, он же раздал щедрые чаевые, от чего обслуга работала еще проворней.
В спокойной обстановке номера общаться оказалось куда приятней. Алексей Петрович, галантно ухаживал за тетей. Анна Ивановна разрумянилась от шампанского и отчаянно кокетничала, между своими ухаживаниями Алексей Петрович умудрялся поддерживать активную беседу. Семен Михайлович увлеченно рассказывал о новых методах сыска. Георгий лениво вертел, бокал в руке и в спор не встревал. Я же, понимая, что остаться наедине нам не удастся, расстроено молчала, но наше с Георгием плохое настроение, гости мои словно не замечали.
От выпитого шампанского у меня слегка кружилась голова, и когда, неожиданно, открылась дверь в номер, я не сразу поняла, что кто-то вошел. Но внезапная тишина заставила меня оглянуться. Бокал выпал из рук и с тихим звоном разбился.
В комнату вошла или вернее ввалилась баронесса фон Айзенхардт, она еле держалась на ногах, и можно было бы подумать, что дама в стельку пьяна, если бы не мертвенная бледность лица, ужас, стоявший в глазах, ставших совершенно круглыми и слюна тонкой струйкой вытекавшая изо рта. Мы все одновременно сорвались с мест. Георгий поддерживал баронессу за голову, я схватила ее руку, она пыталась что-то произнести, мне слышалось то ли, стань, то ли, Степан, я так и не поняла. Несколько раз дернувшись, баронесса затихла.
От приглушенного голоса Семена Михайловича меня передернуло.
- Она умерла.
?Анастасия можно войти (фр.)
? Прости, Софи, одну минуту, всего минуту (фр.)
Глава 3
То, что происходило далее, я наблюдала как бы со стороны.
Давно уже, в Петербурге, в саду «Аквариум» мне удалось стать свидетельницей публичной демонстрации синематографа братьев Люмьер, это было так забавно, фотографии словно ожили и фигурки людей двигались, разговаривали, улыбались, на белой простыне, и неважно, что не было звука, о чем ведутся разговоры, можно было догадаться по мимике и жестам.
И вот сейчас мне казалось, что присутствую на подобном сеансе. Звук, правда, был, но для меня все голоса слились в один журчащий поток.
Несколько минут, как в немой сцене в «Ревизоре», мы, молча, пялились друг на друга, не зная, что делать. Потом словно, кто-то повернул невидимую ручку чудо аппарата, и все вдруг пришло в движение. Георгий Федорович сбегал за гостиничной прислугой. Семен Михайлович с Алексеем Петровичем, тем временем, перенесли баронессу в ее номер и уложили на кровать. Прибежавшие горничные, коридорные, половые во главе с ночным портье, наделали много шуму. Портье стоял, держась за голову, и стонал, как трагический актер в древнегреческой пьесе, личная горничная баронессы, трясла бедную женщину, очевидно не понимая, что ей уже ничем не поможешь, она даже попыталась влить ей в рот воды. Коридорный тщетно пытался успокоить разбуженных шумом и недовольных постояльцев. Алексей Петрович и Семен Михайлович не спеша осматривали комнату, долго рассматривали пустой бокал на туалетном столике. Георгий Федорович обхаживал Анну Ивановну, упавшую в ближайшее кресло, он, то подавал ей воды, то обмахивал тетушку веером баронессы, который лежал тут же на диване. Тетя отмахивалась от Георгия и причитала, как торговка, у которой упала корзина с яблоками. Когда все уже стали успокаиваться и Алексей Петрович, велел портье послать за управляющим, явилась главная звезда здешнего представления – старшая дочь покойной с мужем. Как оказалось, они еще не ушли, и кто-то их оповестил о неприятности, случившейся с мамой. Эта грузная дама, ворвалась в номер как паровоз на вокзал. Она была полнейшей копией матери, но лицо ее было подвижно, и передавало все оттенки эмоций посетившие хозяйку, в отличии от мамочки, лицо которой, ничего кроме презрения не выражало.
Дочь устроила настоящее представление, она заламывала руки, падала на колени у ложа покойной, стенала и призывала всех в свидетели, своей глубокой дочерней любви. Сама, блистательная Вера Комиссаржевская, аплодировала бы ей, за столь эмоциональный спектакль. Потому, что сие действо, мне показалось ничем иным, чем спектаклем, устроенным хорошей актрисой, в нашу честь.
Приехал один из управляющих, верно, тот, что жил ближе всех. Небрежно одетый, заспанный человек, сперва растерялся, потом, оценив обстановку, показал те качества, за которые стал управляющим этого великолепного отеля – деловитость и умение быстро действовать. В считанные минуты, с извинениями и поклонами, из номера были выдворены все лишние, там остались только управляющий, Алексей Петрович, Семен Михайлович и Георгий, даже дочь покойной с мужем, вывели под ручки и уговорили ехать домой, утро вечера мудренее. Мы, с тетей, очутившись в коридоре, посмотрели друг на друга и без слов отправились по своим номерам.
Испуганная Катерина уже ждала меня там. Хоть как ее напугала эта неожиданная смерть, любопытство взяло гору, и девушка пыталась меня расспросить о случившемся подробней, но наткнулась на мое плохое настроение, поэтому замолчала, быстро помогла мне раздеться и тихо удалилась. Я же допила оставшееся шампанское, оно совсем выдохлось к этому времени, и отправилась в постель.
Не успела лечь, как в дверь тихонько поскреблись. Это оказался Георгий. Я втянула его в комнату, заперла дверь на ключ. Мы вцепились друг в друга так, как будто могли сбежать.
Прошлым летом, я случайно застала своих горничных в саду, самозабвенно слушающих Соломию, читавшую им. Меня очень заинтересовала книга, полностью завладевшая вниманием девушек. Подслушивать было неудобно, поэтому, дождавшись, когда Соломия закончит читать, я просто попросила у нее эту книгу. Залившись краской смущения, обычно бойкая и нагловатая девица, стала, что-то лепетать, и даже отказываться, но я настояла и тем вечером была осчастливлена чтением слишком вольного пересказа новеллы Проспера Мериме «Кармен». Собственно от романтичного и страстного произведения французского драматурга и новеллиста, не осталось ничего кроме имен героев, хотя нет, страсти тут было хоть отбавляй, правда, несколько иного толка. Прекрасная цыганка предавалась, в этом рассказе, горячей плотской любви денно и нощно. Все эти пылкие соития были описаны подробно и красочно. Действия как такового почти не было, и главное, в конце, Кармен осталась жива, поклявшись Хосе в вечной любви и верности.
Сейчас, лежа рядом с Георгием, я вдруг вспомнила огненную Кармен из той книги и разразилась глупым, нервным смехом, он теребил меня, требуя объяснения такой неожиданной веселости, но я давилась смехом и ничего толком не могла рассказать, наконец, отсмеявшись, поведала ему сюжет той новеллы. Георгий на это глубокомысленно заявил:
- Не знаю, удастся ли мне повторить подвиги, доблестного Хосе, но стоит попробовать – и поцеловал меня, правда может не слишком страстно, зато очень нежно.
До горячих цыган и басков нам все же оказалось далеко. Усталость взяла свое, и мы крепко уснули.
Я проснулась на рассвете, сквозь шторы пробивались первые, утренние, лучи солнца. Георгий сидел на кровати, уже полностью одетый и смотрел на меня.
- Доброе утро, Настенька, мне лучше уйти, пока не проснулись любопытные соседи.
- Доброе утро, милый. – Я села в постели, притянула его к себе и крепко поцеловала. – А теперь уходи. Придешь к обеду. А там посмотрим.
- Хорошо. – Он погладил меня по щеке, еще раз поцеловал и ушел. А я завернулась с головой в одеяло и, снова, крепко уснула.
Во второй раз меня разбудила, тетя, отчаянно тарабанившая в дверь. Не успела я открыть, как она вихрем влетела в комнату. Оценив меня с ног до головы и внимательно осмотревшись, тетушка хитро прищурилась.
- Вижу, у тебя были гости?
- Анна Ивановна, неужели ты забыла, что и сама была моей гостьей вчера вечером?
- Я не вечерних гостей имею в виду. – Тетя наклонилась и подняла с пола галстук Георгия. Наверно собираясь в неясном свете раннего утра, он забыл этот важный предмет мужского туалета или не смог найти, галстук валялся почти под кроватью, только тетя, своим орлиным взглядом, могла его заметить. Я залилась краской.
- Тетушка, как ты можешь быть такой неделикатной!
- Ладно, тебе, разве я осуждаю? На, отдашь своему герою. – Она всунула галстук мне в руку, и плюхнулась в кресло. – Давай лучше поговорим о вчерашних событиях.
- А что вчерашние события? – я уселась в кресло рядом. – Нас они не касаются.
- Может и не касаются, а может и наоборот. – Загадочно ответила тетя.
- Что ты имеешь ввиду?
- Ты же пропустила завтрак. – Обвиняющее, сказала тетушка. – Я уже стучала к тебе, но ты спала слишком крепко, и я сама спустилась к завтраку. Выходя из ресторана, наткнулась на ту женщину, дочь этой самой баронессы, та, оказывается, поджидала меня в вестибюле специально. Она стала говорить, что-то непонятное, я сначала совсем растерялась, переспросила и, ты не поверишь, эта особа попросила меня представить ее Алексею Петровичу! Она объяснила, что хочет просить его произвести частное расследование смерти матери.
- А ты что ей ответила?
- Обещала помочь. Понимаешь, она с таким напором за меня ухватилась, я просто не знала, как от нее отделаться, так, что обедаем мы с Алексеем Петровичем и этой дамой.
- Что тебе сказать Анна Ивановна? Я пригласила к обеду Георгия, думаю, он прибудет с Семеном Михайловичем, так что обед у нас намечается очень оживленный.
- Ну, тогда чего ты расселась, одевайся, до обеда несколько часов осталось.
Перед обедом мы все собрались в общем салоне. Уютные гостиные группы были расположены так, что бы вы могли насладиться аперитивом или побеседовать уединенно, чувствуя себя как дома. Мы сидели за круглым столиком, официант, обслуживавший нас, умудрялся оставаться незаметным.
Наши гости немного опоздали, пока их не было, мы оживленно болтали, но как только супруги прибыли, оживление сменилось смущением.
После первых приветствий и представлений за столом повисло неловкое молчание, все присматриваясь, друг к другу, сосредоточенно пили свои напитки.
Алексей Петрович заказал чешское пиво «Общества Киевского пивоваренного завода», что на Подоле. Георгий и Семен последовали его примеру. Софи, приглашенная мной, для равного числа дам и кавалеров, пила Campari, ликер, к которому пристрастилась в Италии, побывав в Новаре, этот напиток не так легко было достать у нас, его доставляли из Милана, по особому заказу, но «Континенталь» славился богатыми погребами. Мы с тетушкой предпочли провинциальный, по мнению Софи, херес. Дочь баронессы с супругом, заказали бургундское Шабли.
Я исподтишка рассматривала новых знакомых.
Дочь баронессы звали: Ванда Гердовна Голубовская, мужа – Всеволод Петрович Голубовский.
Ванда Гердовна была похожа на мать как две капли воды, та же высокая плотная фигура прусского гренадера, тот же тяжелый подбородок, тот же орлиный нос, вот только выражение лица, не застывшие в презрительной маске, а подвижное, эмоциональное. Сейчас оно выражало, глубокую скорбь. Траурное черное платье, простенькая шляпка с короткой вуалью, заплаканные глаза, печально опущенные, уголки губ, госпожа Голубовская, невольно вызывала, жалось и желание посочувствовать.
Ее муж, высокий, худощавый, нервный человек, с бегающими глазами, все время дергал свою небольшую бородку, крутил в руках бокал, ерзал в кресле и поминутно вздыхал.
Наконец, Алексей Петрович, поставил пустую кружку на столик, слегка кашлянул и обратился к госпоже Голубовской
- Ванда Гердовна, позвольте выразить вам глубокие соболезнования. Ваша утрата неизмерима. Матушку вашу, я имел честь знать. Хорошим она была человеком. Пусть земля ей будет пухом. – Старый служака, не имел привычки к великосветским любезностям, эта речь далась ему с трудом. Договорив, он вздохнул, даже с каким-то облегчением.
Госпожа Голубовская в ответ на сочувственную речь, слегка склонила голову и всхлипнула, но быстро взяла себя в руки,
- Благодарю вас Алексей Петрович, за добрые слова и сочувствие… Сегодня такой день... – Она снова всхлипнула, но муж успокоительно похлопал ее по руке и Ванда Гердовна, овладев собой, продолжила.
– Я надеюсь, вы простите нас, если мы с мужем откажемся от обеда, похороны понимаете. – Мы все дружно закивали головами и уверили супругов, что нисколько не обидимся. Собравшись с духом, наконец, дочь баронессы перешла к делу.
- Алексей Петрович, мы хотели обратиться к вам с просьбой, расследовать смерть матушки.
- Уважаемая Ванда Гердовна, во-первых, если желаете, мы могли бы побеседовать наедине…
- Нет, нет, Алексей Петрович, ваши друзья, нам не помешают, мне нечего скрывать, наши с мужем намерения самые честные!
Этой женщине нельзя было отказать в уме и проницательности, ловко же она обеспечила себе свидетелей, на случай если расследование заведет в судебные залы, мы все будем вынуждены подтвердить ее искренние желание узнать правду о смерти матери. Алексей Петрович окинул ее заинтересованным взглядом и продолжил:
- Во-вторых, вчера на место приезжала полиция, от чего же вы не выразили при них свои сомнения?
- Ах, полиция! Судебные приставы слишком прямолинейны! У нас ведь нет уверенности, что матушку убили…
- Но, вы это подозреваете? Если обратились ко мне?
- Вот именно подозреваем, но уверенности нет!
- Ванда Гердовна, если было отравление, то без вскрытия, доказать что-нибудь будет трудно, вы это понимаете?
- Понимаем. И попросили произвести… операцию… в тайне, – она запнулась и снова всхлипнула, приложив к глазам платок, – нашего семейного врача, господина Долиновского, Аркадия Ивановича, он пользовал еще папеньку. Поэтому похороны перенесли на завтра. Конечно, семья знает и вам, вот сообщила.… Но мы будем признательны, если более никто об этом не узнает… пока.
Мы снова, дружно закивали и принялись заверять госпожу Голубовскую, что никто не узнает о нашем разговоре.
- Хорошо, но пока нет результатов, откуда у вас уверенность, что в этом, э… деле, не все чисто?
- Пропало маменькино завещание и некоторые драгоценности, хотя про драгоценности мы неуверенны. – Все удивились, Алексей Петрович, поднял брови и вопросительно взглянул на собеседницу. Ванда Гердовна, поняв, что следует объясниться, торопливо заговорила.
- Наша мама, была большой поклонницей драгоценных каменьев. Она постоянно покупала все новые драгоценности, ездила на аукционы, у нее собралась целая коллекция, она хранится в нашем поместье под Инстербургом, мы с мужем последний раз бывали там год назад и последних маминых приобретений еще не видели. Но Лина, моя сестра, утверждает, что матушка хвалилась ей в первый день, недавно купленным комплектом: диадема, серьги и кольцо. Так вот комплекта этого в ее номере не было. Хотя, Лина, знаете ли, любит несколько… приукрасить. – Иными словами сестре своей Ванда Гердовна не доверяла.