Саша Юданов и его отец были призваны в Армию в один и тот же день в августе 1941 года. Отец был отправлен в пехотные войска на 2-й Украинский фронт. Сын попал в пулеметный полк на Дальнем Востоке. Вскоре комсомолец Юданов был послан на курсы младших лейтенантов, оттуда — на оборону Ленинграда.
…Регулярно изо-дня в день, в один и тот же час прилетал немецкий разведчик, методично вели обстрел дальнобойные орудия. В последние дни на этом же участке с дьявольской точностью начал работать вражеский снайпер. Вчера его жертвой стали три бойца, сегодня — связист и санитарка.
Поражала быстрота и меткость выстрелов фашистского молодчика. Стоило на секунду показаться из-за укрытия, как откуда-то, точно определить направление не удавалось, уже неслась смерть. Монотонный пейзаж лежащей перед окопами равнины, покрытой высохшей травой, невысокими кустиками и лишь кое-где чуть заметными пригорочками, не выдавал здесь присутствия человека. Как тщательно ни высматривали наблюдатели, им ни разу не удалось заметить какое-либо движение среди мертвой равнины.
Зорким взглядом охотника младший лейтенант Юданов тоже разглядывал в бинокль разбросанные впереди кустики.
Трудно было предполагать, чтобы снайпер мог находиться в отдаленном лесу, темная полоска которого узенькой лентой тянулась на горизонте. Слишком далеко. Решая задачу «путем исключения», Юданов сосредоточил свое внимание на двух пунктах, где, по его мнению, наиболее вероятно мог укрываться стрелок: камень, выдавшийся на одном из пригорочков, и группа кустиков среди лучше сохранившейся в этом месте травы.
«Камень надо тоже исключить, — уже через минуту думал охотник. — Слишком просто. А видно, что зверь умный, хитрый»…
Юданов ощутил привычное возбуждение, всегда сопутствовавшее ему на охоте. Ветер гнал по небу серые облака, сквозь которые временами проглядывало солнце. В один из таких просветов Юданов внезапно обратил внимание на то, что не все кустики в замеченном им месте с одинаковой силой пригибаются к земле.
Две крошечных березки, на которых ветер трепал остатки листьев, почему-то клонились гораздо сильнее растущего за ними еще более тонкого кустика. Тот стоял почти неподвижно, как будто опираясь на что-то. Трепетали лишь концы веточек. Это было противоестественно и во всяком случае странно. Младший лейтенант отправился доложить о результатах своих наблюдений.
Около полуночи Юданов вылез из окопа и пополз в замеченном им днем направлении. Две гранаты, пистолет и небольшой кинжал составляли все его вооружение. Ветер дул с прежней силой. Облака неслись сплошной массой. Слившись с землей, Юданов явственно различал шелест сухой травы, который временами казался ему дыханием притаившегося зверя.
Миновав чуть выдавшийся пригорок и нащупав рукой замеченный днем небольшой гладкий камень, он убедился, что ползет туда, куда нужно.
Вот, наконец, и кустики. До крайности напряженным взглядом Юданов разглядел их очертания. Взял в руку пистолет и пополз в обход.
За кустиками никого не оказалось. Но примятая трава, что Юданов определил на ощупь, выдавала здесь чье-то недавнее присутствие. Из-за туч на мгновение показался месяц, осветив согнутый почти вдвое искусно скрытый в траве щиток от пулемета, служивший, очевидно, стрелку защитой, несколько гильз от патронов и валявшиеся неподалеку пустые консервные банки.
Все было ясно. Снайпер приползал сюда до рассвета, жил здесь, пил, ел и на ночь снова уползал.
Юданов потрогал березовый кустик, опиравшийся на пулеметный щиток. Вот почему он не гнулся, как другие, от ветра. Зоркий глаз охотника, выросшего в лесу и привыкшего подмечать в нем каждую мелочь, и на этот раз открыл присутствие зверя. И, как всегда в этих случаях, явилось жгучее желание взять его, перехитрить. Надо было спешить, но действовать осторожно, чтобы не выдать себя.
Юданов положил перед пулеметным щитком обернутую в траву противотанковую гранату и перед ней одну из консервных банок, повернув ее блестящей стороной в сторону советских окопов.
Едва ли можно было предполагать, что немецкий снайпер пересчитывал брошенные им пустые консервные банки. Следовательно, не мог он заметить и отсутствие одной из них. Было еще менее вероятным, чтобы немец мог увидеть устроенное Юдановым маленькое сооружение. Для этого немецкому стрелку пришлось бы высоко высунуться из-за своего укрытия и заглянуть за щиток, рискуя при этом быть замеченным и убитым.
Окончив приготовления, Юданов пополз к своим окопам. На другое утро едва ли кто-нибудь был так рад солнцу, как он.
Сквозь оптический прицел снайперской винтовки Юданов ясно различал поблескивавшую поверхность положенной им ночью консервной банки. До нее было больше двухсот метров. Но меткий стрелок должен был легко поразить такую цель, а, следовательно, и лежавшую за ней противотанковую гранату. Оставалось только выждать и убедиться, что немецкий снайпер находится на своем месте.
В подразделении узнали о том, что младший лейтенант Юданов был ночью в разведке. Но о результатах ее был осведомлен только командир.
Сжимая в руках винтовку, Юданов был в страшном нетерпении. Больше всего его беспокоили появившиеся на небе облака. Временами солнце скрывалось за ними. В эти минуты банка исчезала из виду. Можно было стрелять только наугад.
Было условлено, что из окопа покажется чучело в качестве приманки для немецкого снайпера. Но это не потребовалось. Внезапно сообщили, что только что убит связной, пробиравшийся из соседнего подразделения. Это значило, что враг был на месте и начал действовать.
Юданов ясно представил себе его лежащим за кустиками и хищным взглядом высматривающим новую жертву.
Пора! Он тщательно посадил на мушку блестящую точку. Но легкое облачко снова на несколько мгновений затуманило солнце. Собрав все свое хладнокровие, охотник стал выжидать.
«Бить только наверняка. Иначе уйдет», — внушал он себе. И только тогда, когда цель вновь заблестела далекой звездочкой, он медленно нажал спусковой крючок.
Единодушный радостный возглас стоявших поблизости от Юданова людей приветствовал раздавшийся вдалеке взрыв. Столб вывороченной земли медленно распался, оставив в воздухе коричневую пыль, вскоре развеенную ветром…
С наступлением темноты пулеметно-автоматный взвод продвинулся на новый рубеж. Немцы не успели вынести своего снайпера. Его изуродованный труп был обнаружен в том самом месте, где сибирский охотник Александр Юданов выследил этого хищного зверя.
* * *
Придя в сознание, Юданов увидел себя в светлой госпитальной палате. Боли он не чувствовал, но в правой верхней части тела было ощущение какой-то томящей скованности. Левой рукой он ощупал показавшуюся ему огромной туго забинтованную, безжизненно лежавшую правую руку. Движение вызвало острую боль в плече, спине и затылке. И, словно на экране, вспыхнули в памяти картины последних боев.
Стремительное наступление наших войск… Грохот ни днем, ни ночью не утихающей битвы… Прорыв блокады… Снежная дорога. Немецкий танк в канаве… Громадные воронки, бугры, комья — знак того, что здесь побывала авиация… Взорванные и сожженные дома… Перестрелка в огромном старинном парке, где, заменив убитого солдата, он лежит за пулеметом… Разрывы снарядов справа, слева, позади… Удар, утопивший в черном провале сознания все окружающее…
* * *
— Не много ли? Смотрите, не перестарайтесь! — добродушно увещевал доктор, глядя, с каким усердием больной массирует свою правую руку, сгибает и разгибает с помощью здоровой руки ее ладонь и пальцы.
Перевидавший за годы войны немало раненых, опытный хирург был поражен упорством, с каким этот молодой офицер в течение уже нескольких месяцев пытается вернуть к жизни плетью висевшую руку с бездействующими пальцами.
Диагноз, поставленный профессором, делавшим операцию, не предвещал этому живому энергичному юноше ничего утешительного.
«Нервы повреждены, рука едва ли будет подниматься, движения пальцев останутся крайне ограниченными» — таково было и общее мнение врачей. Однако успехи в лечении превосходили все ожидания. Очевидно, это был результат неисчерпаемого терпения и энергии, с которыми раненый ежедневно проделывал назначенные ему упражнения. Соединив ладони рук он вместе со здоровыми пальцами заставлял двигаться и больные. Пришло время, когда он смог взять со стола и положить обратно горошину, проделывая это большим и поочередно каждым из остальных пальцев. Смог перекладывать спички, брать со стола карандаш и, наконец, слегка сжимать в руке теннисный мяч.
— Я охотник, доктор. Понимаете, охотник. Я должен вернуться в строй! — твердил он, без конца рассказывая о зверях и птицах, которые водятся в сибирских лесах, о том, сколько пушнины и дичи они с отцом сдавали государству, какой увлекательный спорт — охота…
Весной Юданов выписался из госпиталя и после демобилизации возвратился домой к матери.
Трудно передать чувства, которые испытывал он, проходя по родным местам. Лес за рекой, горы, каждая тропинка — все было так хорошо знакомо, будило столько воспоминаний. Прошло четыре года, но ему казалось, что всего несколько дней назад он проходил здесь с отцом в последний раз перед отъездом в Армию. Радость возвращения была омрачена известием о смерти отца, погибшего в одной из смелых операций, в которой старый охотник участвовал в качестве разведчика.
Весна выдалась на редкость ранняя. Саша вновь целыми днями бродил в лесу, с наслаждением вдыхая запах смолистых сосен и пихт, темнозеленые вершины которых с тихим шумом покачивались в синеве неба. Большими нежнорозовыми пятнами в лесу и на склонах распустились кусты багульника.
Пока ему была доступна лишь охота на такого зверя и птицу, которых он мог стрелять с упора. Правая рука все еще не поднималась. Приходилось стрелять с левой и совсем уже непривычно было жмурить правый глаз. В первый же раз, когда на его скрадок неожиданно вылетела утка, Саша машинально при выстреле зажмурил левый глаз и, конечно, дал промах.
Но эти трудности и маленькие неудачи лишь разжигали в нем страсть охотника. Настойчиво тренируясь в стрельбе с левой, он продолжал всячески упражнять правую руку, которая понемногу крепла вместе со всем организмом, приобретая силу и эластичность в суставах.
Миновало короткое жаркое лето, сухая золотистая осень, и вновь окрестные леса и горы покрылись снегом. Подошло время любимой Сашей с детства охоты на белку без собаки по гнездам. Этот промысел требовал от охотника хорошего знания местности, наблюдательности и большой выносливости при хождении в тайге на лыжах по глубокому снегу.
В один из морозных дней после снегопада Саша ушел в лес. Он знал, что в большие морозы белка, отыскивая корм, не отходит далеко от гнезда и после «переновы» легче распутывать следы этого хитрого зверка.
Подклеенные камасом легкие еловые лыжи быстро скользили по свежевыпавшему снегу. Пройдя чащу темнохвойных, охотник спустился в небольшой распадок, где летом протекал ручей. Это были все знакомые места, где много раз с отцом или товарищами он выслеживал добычу. Привычный взгляд подмечал каждую сломанную веточку, упавшую с дерева хвоинку.
Вот, наконец, и беличий след. Саша сразу определил, что белка прошла на кормежку: следы отстояли друг от друга сантиметров на сорок и отпечатки задних лапок шли параллельно.
«Как давно проскакал здесь зверок?» Саша нагнулся и подул на снег, выброшенный из следа беличьими лапками. Снег не разлетелся, а лишь сдвинулся в стороны смерзшимися крупными частицами.
Это означало, что белка прошла по этому пути уже по крайней мере минут тридцать тому назад.
Саша поднялся и пошел сначала в одну сторону, потом в другую. Новый след обнаружился недалеко от первого — «поедного» следа. Он отличался от него тем, что шел прямее, прыжки зверка были короче и задние лапки белка ставила уже не параллельно друг другу, а «вразмет». След имел форму елочки.
«Наелась и домой пошла», — с уверенностью подумал Саша, начиная испытывать привычное чувство радостного возбуждения.
След шел, шел и вдруг оборвался. Охотник остановился и, оглядев росшие поблизости кедры и ели, вновь перевел внимательный взор на лежавшую вокруг ровную пелену снега.
Вскоре он увидел то, что искал. У подножья одного из кедров валялся кусочек коры. Чуть подальше виднелись свалившиеся с ветвей кусочки снега.
«Пошла верхом», — снова отметил Саша и двинулся по новому следу. Итти приходилось очень медленно, отыскивая едва заметные знаки, которые оставил перескакивавший с дерева на дерево хитрый зверок. Метров через сто исчезли и эти следы.
Держа ружье наготове, Саша поднял голову. Ветви росшей вблизи темной ели были настолько густы, что Саша с трудом разглядел среди них искусно сплетенный из тонких прутиков темный шар, словно прилепленный к стволу.
Удар топорика о дерево гулко разнесся в морозной тишине леса. Из гнезда выскочила белка и метнулась к вершине ели. Саша успел только разглядеть ее пышный темный мех. Затаившегося в ветвях зверка выдали густые пушистые «кисточки», которыми обросли к зиме его ушки.
Раздался выстрел, и белка упала на снег. Но только после того, как в лесу замерло эхо, Саша отдал себе отчет в том, что произошло, и его охватило чувство огромной радости.
Увлеченный охотой, он, сделав привычные движения, выстрелил, как всегда теперь уже, с левой руки, но на этот раз без упора. Приподнятая правая рука, окрепшая за последние месяцы, поддерживала дымящиеся стволы. Воля и страсть охотника вернули ее к жизни.
Он понял, что был снова в строю.
Владимир Матов
СТАРЫЙ ЛИСОВИН
Струилась поземка. Зернистый снег перемещался по волнистой поверхности с легким звуком. Ветер раскачивал вершины мелколесья, за плечами деда Николая едва слышно пели стволы. Укрывшись за густой елью на опушке, отвернув наушники светлорыжей сурковой шапки, старик напряженно слушал. Звуки гона пропадали и возобновлялись. Временами песнь ветра старик принимал за голос своего Полкана.
Немного времени назад гон начался — и очень горячо — в осиннике за оврагом и удалился по его руслу. «В Грызловские мелоча увела, проклятая», — шептал старик, уверенный в том, что попалась лиса. «На беду не этот ли окаянный лисовин, будь он неладен»…
Нехотя передвинул дед Николай из-за спины рог, висевший на истрепанном покрытом поперечными трещинками ремешке, вдавил губы в костяной кружок наконечника. Призыв меди разнесся над полями и перелесками, смолк, повторился и замер на высокой ноте. Опустив рог, старик махнул рукой: и в тихую погоду из-за Грызлова не струбить, не то что поперек ветра!..
Медленным шагом направился Николай к оврагу и остановился на его берегу. Внизу был отчетливо виден двойной след: гонный лисы и собаки. Дед Николай долго стоял, приставив к уху согнутую ладонь. Шуршала поземка, трепетно шелестел одинокий коричневый не опавший во-время лист.
Старик задумался. Дело оборачивалось плохо. Началось оно с пустяков, с разговора перед прилавком в конторе заготовительного пункта, где несколько дней назад видел Николай зубоскала Лаврентия.
— Э, да дед Николай все еще с ружьем похаживает! — обидной улыбкой встретил старика Лаврушка. — А я думал нынешнюю зиму с печки не слезаешь…
Не ответив, Николай начал развязывать тугой узел мешка.
— Стариковское дело кроты, — продолжал Лаврушка, скаля молодые ровные зубы. — Летом — гуляй с палочкой как за грибами. Ставь капканы, да собирай по рублику за шкурку. Зимой — на что лучше под овчиной? А то ходи, мерзни… Убьешь или нет — как удастся…
— Не знаю, как вы, мы убиваем, — не глядя на собеседника, ответил дед, вытаскивая из мешка связку пушнины.
— Зайчишек, дедушка, стараешься, — рассмеялся Лаврентий.
— Лисички, бывает, попадают, — сказал Николай, выкладывая на прилавок пяток огневых шкурок.
— Небось стрихнином? — понимающе подмигнул Лаврентий.
— Но, ты! — заревел дед, надвигаясь на собеседника. — Без толку не завирайся!
— Серчать, дедушка, не нужно, — перестал улыбаться Лаврентий. — Это последний человек, если шуток не понимает.
Дед Николай отлично понимал шутки. Однако хорошие, а эта была скверной. Потому что полтора десятка лет назад судили Николая — тогда еще никто не звал его дедом — за это самое дело, за стрихнин.
Издавна по старой привычке травил волков и лис Николай, от отца научился. До империалистической войны первым человеком считался — волков-то была сила, напасть. На суде Николай так чистосердечно и объяснил причину. «На том и конец, даешь слово?», — улыбнувшись спросил судья. «Как бог свят!» — не к месту ляпнул Николай.