III
Однажды вечером Гуннар сказал во всеуслышание:
– Слушаю я, слушаю все эти рассказы про заморские зеленые земли и прихожу к такому выводу: туда могут поплыть только богатыри, только люди особенные. Чтобы решиться на такое плавание – сердце надо иметь каменное, чтобы оно не знало усталости. А еще я думаю, что все это – сказки. И, сказать по чести, мне уже начинает надоедать вся эта болтовня.
IV
Кари привиделся сон: сидит он на теплом песке и глядит на голубую поверхность фиорда. А вода чуть шевелится, погода стоит тихая, вверху летнее солнце, вокруг густой запах смолы, а из земли до неба подымаются ровные, точно частокол, сосны. И вдруг огонь охватывает лес, он горит, как огромный очаг, дым валит к самому солнцу. Вот запах смолы исчезает, и в ноздри лезет противный вязкий дым. И Кари задыхается, нет силы держаться на ногах, песок становится нестерпимо горячим, он жжет пятки, башмаки подгорают. И тут прямо на Кари плывет лодка. На большой волне. На самом гребне. На корме восседает Гудрид и даже не гребет… Но как же лодка подчиняется ей?.. Вот она протягивает ему руки. В ее глазах странное беспокойство. Руки ее так белы и так нежны, что сверкают на солнце, подобно слюде. А огонь все ближе… Вот-вот сгорит в бурном пламени трепещущий от страха Кари…
И тут он просыпается.
И не просто просыпается: его тормошит отец.
– Вставай!.. Живее!.. Горим!.. – кричит отец исступленно.
Кари едва дышит – его окутывает дым.
Дым – такой едкий, удушливый – идет откуда-то снизу, проникает сквозь щели в полу и в двери. Он стелется низко – тяжелый, точно горит вар или древесная смола.
Гуннар выскакивает во двор, за ним устремляются домочадцы.
Кари уже во дворе. Горит не дом, а хозяйственная пристройка, которая в двух десятках шагов от дома. В ней хранились рыболовные снасти, пустые деревянные кадки да кое-какой домашний скарб.
Огонь охватил деревянное сооружение со всех сторон.
Погода стояла хорошая, на небе – ни тучки. Так что удар молнии полностью исключается. Если не молния – так что же? Остается предположить одно: поджог! А кому же понадобился он? Что это: неосторожное обращение с огнем или преступление?
Эти вопросы задавал Гуннар сам себе. Ответить на них было нелегко. Да и не до ответов: надо было попытаться спасти что-либо из скарба. Но как?
Кари схватил огромное бревно и с разбегу ударил в дверь, закрытую на замок. Но тщетно: пылающая дверь все еще держалась, она оказалась сколоченной на славу. На сей раз ее добротность обернулась черной стороной.
Гуннар крикнул:
– Брось это дело! Если даже ты и заберешься в кладовую, то живьем сгоришь! Пусть лучше пропадает добро. Теперь уж и вода не поможет.
Убедившись, что огонь не грозит другим постройкам, Гуннар уселся на пень. Что делать: чему быть – того не миновать. Он только поглядывал на огонь.
Вместе с ним вся семья наблюдала за пожаром. Сухие дощатые стены весело трещали, из них сыпались искры, и понемногу обнажался черный бревенчатый каркас, который вскоре рухнет.
Ближайшие соседи спешили на помощь. Но она но требовалась. Поджог был совершен умело, и никакая сила не в состоянии была погасить огонь. Разве что чудо. Но о таком чуде давно не слыхивали на хуторе Гуннара. Да и в близлежащих – тоже.
Когда постройка сгорела основательно и на ее месте обнажилась земля, Гуннар начал рассуждать вслух. Он словно бы цедил слова, обращаясь к хозяйке:
– Ежели… не пламень… небесный?.. Грома не слыхивал никто… И молнии не сверкали… Следовательно… – Гуннар сверкнул глазами, полными гнева. – Следовательно – поджог. Кому это нужно было? Зачем?.. И почему – именно меня, а не другого?..
Хозяйка молчала. Потрясенная ущербом, который нанес этот огонь, она словно бы превратилась в каменный столб. Лишь время от времени она с укоризной поглядывала на Кари. Укорять Кари? Но в чем? Чем накликал он беду на свой хутор?.. У матери на этот счет, кажется, было свое мнение.
– Я спрашиваю – кому понадобился этот пожар?
Кари молчал.
Гуннар не выдержал, выкрикнул разъяренно:
– Разве я говорю что-либо непонятное? Тебя спрашиваю, Кари!
– Я, наверное, знаю не больше тебя…
Угасающие угли покрывались слоем серой золы. Ветер шелестел над пепелищем, подымая кверху тонкие струйки дымков.
– А по-моему, кто-то должен знать побольше…
– Не всех одинаково одаряет О́дин своей мудростью.
– Но зачем притворяться глупым сверх меры?
Кари сказал:
– Если заподозрить Фроди… Если…
– Именно! – проворчал Гуннар. – Ты начинаешь шевелить мозгами. Но учти: сказав нечто справедливое, надо следовать и дальше по этому пути.
Кари обошел пепелище, подобрал обгорелый гвоздь толщиной с большой палец. Он подумал:
«Добрая была постройка. Одолеть ее мог только огонь. Но откуда он взялся?»
Он двинулся в сторону леса. Вошел в лес. Сделал еще несколько шагов и увидел траву, примятую конскими копытами. И навоз конский увидел. Кари обратил внимание и на человеческие следы, глубокие там, где почва была песчаной, и не очень ясные – на траве. Отсюда хорошо был виден весь хутор.
Поджигатели, несомненно, находились здесь. Все указывало на это. Кари обнаружил даже охапку сухого сена. Ее, несомненно, привезли с собой злоумышленники. Потом они обложили строение со всех сторон и подожгли в нескольких местах. Это могла быть только месть. Но месть кому? Гуннару? Кари? Или вообще их роду? Может, и в самом деле родовая месть? Сказать по правде, не совсем месть, но скорее ясное предупреждение. Мстят на дороге ударом копья или меча…
Отец тоже назвал Фроди… Неужели все это из-за Гудрид?
Кари медленно спускается к пепелищу, над которым все еще раздумывает Гуннар и недвижно стоит мать.
Кари говорит как о чем-то простом и почти решенном:
– На хуторе, где живут Фроди и Эгиль, тоже имеются постройки. Да почище наших. Сухое сено тоже найдется. И огонек тоже.
– А после? – вопрошает отец. – Надеюсь, ты не хочешь, чтобы все мы сгорели в огне.
Гуннар убедился в том, что не осталось ни одного горящего уголька, – сплошная зола, совсем остывшая. Соседи уже разошлись, сказав несколько приличествующих данному случаю слов.
– Выходит, нет дороги, которая была бы безопасной в этом мире, – сказал Кари.
– Выходит, – подтвердил Гуннар.
– Здесь делать больше нечего, – сказала хозяйка. Ее голос шел как из-под земли.
Гуннар и Кари медленно повернулись спиною к пепелищу. За ними последовала хозяйка с домочадцами…
V
Тейт работал на болоте. Остервенело копал вязкую землю и швырял ее подальше от себя. Он долго не обращал внимания на Кари. Даже не ответил на его приветствие. Крепко сжимал зубы, точно его мучила боль. Потом вытер рукавом пот со лба, смерил взглядом с головы до ног своего молодого друга, точно видел его впервые.
– Что я говорил тебе? – спросил он.
– Разговоров было много, – сказал Кари, – всего и не упомнишь.
– Я имею в виду один. Определенный. Вспомни, я говорил: оставь в покое Гудрид. Говорил?
Кари кивнул:
– А еще говорил: не связывайся с Фроди.
Кари опять кивнул.
Тейт вонзил лопату поглубже в болото и со злостью отбросил вонючую землю. И, не глядя на Кари, сказал:
– И говорю тебе сейчас: уходи отсюда!
– От тебя?
– Нет, вообще отсюда! Куда-нибудь подальше, где можно жить.
– Но куда же?
Тейт посмотрел на Кари и долго не отводил от него своих глаз.
– Сказать?
– Да.
– За море! Подальше! Чтобы забыть об этой проклятой земле!
И Тейт снова принялся за свое дело.
VI
Лужайка больше не казалась зеленой. Кари ходил по ней взад и вперед, точно запертый в тесный чулан. У него все еще звучали в ушах слова скальда: «За море! Подальше!» Скальд не бросается словами. Значит, он хорошо все обдумал. Но почему же сам не ушел туда, за море, когда еще были у него силы? Скальд на такой вопрос предпочитал не отвечать. Но однажды – это было только однажды – он сказал Кари так:
– Скальду нечего делать на чужой земле. Он живет только на своей, если даже она жжет ему ноги, подобно раскаленной жаровне.
Теперь уже не припомнить: почему, в связи с чем сказал он эти слова. Но это было его твердое мнение: скальд погибает вне своей среды, вне своего народа, подобно рыбе, выброшенной на берег…
На этот раз Кари тщетно прождал Гудрид. Она не могла не приплыть сюда – так полагал он. И тем не менее ее не было. Что же случилось?
Долго еще метался по лужайке Кари – ему так много хотелось рассказать Гудрид. И не столько рассказать, сколько посоветоваться. Ох, как нужен ее совет! Нынче же! Безотлагательно!..
VII
Гуннар уже стоял с топором. Он поджидал Кари. Тот плелся со стороны фиорда, словно придавленный тяжелым бременем.
– Вот что, – сказал отец, – есть лучшее в мире средство от всех напастей…
– Какое же?
– Работа! Вот тебе топор. Мы пойдем вместе в лес и нарубим бревен, обстругаем их и назло врагам построим новую кладовую.
– Назло врагам? Но кто же они?
– Не знаю, Кари, я не видел их лиц. Но догадываюсь. Так же, как и ты.
– Если бы я точно знал…
– И знать не надо! Делай вид, что все от неосторожности нашей. Разве не говорила твоя мать, что ходила в кладовую с горящей лучиной? Она забыла погасить лучину.
– На мать это не похоже.
– Бывает с человеком всякое. Разве все предусмотришь?
– Ты вчера говорил нечто иное, отец.
– Кари, время течет, и мысли текут, и человек делается другим.
Кари уже не слушал отца. В его глазах отражалось безбрежное море, которое уходило на запад, неведомо куда. Отец продолжал говорить, а сын не слышал его слов, и душа его была далеко отсюда.
Гуннар оборотился к морю, чтобы увидеть то, на что засмотрелся сын. Но ничего не увидел, кроме волн и еще красного паруса – четырехугольного, уплывающего вслед за солнцем.
– Ты первый раз видишь это море? – спросил отец. – Что тебя так привлекло?
– Парус.
– Разве это для тебя в новинку? Кто родился на берегу – тому суждено не только видеть паруса, по и слушать трепыхание сурового полотна под неистовым ветром.
Кари не отрывал глаз от одинокого паруса.
– Отец, – сказал Кари. – Что там?
И указал на запад.
– Там? Этого никто не знает доподлинно. Но, как это не раз доводилось слышать и тебе самому, сказывают о каких-то землях..
– Тейт уверен в этом.
– Твой Тейт слишком много знает. Это тоже не к добру… Лучше бери топор и следуй за мной. И еще: держись подальше от скальдов всяких – они никогда не бывают такими, как все. Головы их забиты стихами, а стихи часто доставляют одни заботы. Нет лучше песни, чем та, которую слагают работающий топор и стонущее под его ударами дерево.
– Ты в этом уверен, отец?
– Я могу поклясться перед нашими богами.
– Это – которое вокруг нашего очага?
– Зачем? И перед лесными богами могу. И перед самим О́дином.
Отец говорил твердо. И это несколько смущало мятущуюся душу Кари.
VIII
Гуннар запомнил, как смотрел Кари на парус.
После ужина Гуннар сказал, вытерев губы и руки льняным полотенцем:
– А как ни говори – нет лучше той землицы, где родился ты и где живешь.
Хозяйка насторожилась: зачем повторять всем давно известную истину?
Гуннар продолжал:
– Здесь дорога́ тебе каждая песчинка на берегу родного фиорда. Небо над тобою – родное тебе. А земля – еще роднее. Здесь живут твой отец, твоя мать, братья и сестры. Но ведь и товарищи, выросшие вместе с тобою и вместе с тобою делившие опасности плаваний и охотничьего промысла в горах, – это тоже частица тебя самою, твоей родины. Разве мыслима жизнь без них?
Гуннар посмотрел в сторону сына. Тот сидел, понурив голову, сплетя крепко-накрепко пальцы, и глядел на огонь. Пламя неукротимо подымалось кверху, искры сыпались.
Кари думал о чем-то своем. Ему не было дела ни до искр, ни до пламени. Он думал крепкую думу, как думают бывалые люди в морозные зимние ночи, когда на душе у них мрачнее самой ночи. Он понимал: отец говорил для его ушей, отец имел в виду именно его.
Гуннар все рассуждал:
– Конечно, не всегда родная сторона бывает с тобой ласкова. Об этом даже не приходится спорить. Так сказать, это истина. Но это же вроде любящей матери, которая бранит тебя, желая тебе же добра. Поэтому родная сторона часто сравнивается именно с матерью, вскормившей тебя.
Гуннар продолжал развивать свою мысль в этом же направлении при полном молчаливом согласии жены – она время от времени кивала головой. Остальные члены семьи внимательно слушали своего главу, пытаясь уразуметь смысл его слов.
Но вот заговорил Кари. Он словно бы ни к кому и не обращался. Можно было подумать, что беседует он с очагом. Не расплетая туго сжатых пальцев, глядя прямо перед собою, он сказал:
– Тейт несколько иного мнения.
– Сколько голов – столько и мнений, – заметил Гуннар.
– Но ведь истина одна…
Отец сказал про себя: «Этот скальд втемяшил ему различные мысли, цена которым – ничтожная, дешевле тухлой рыбешки».
– Тейт, – сухо выговорил Гуннар, – человек особого склада. Не скажу о нем ничего худого. Но ведь у него нет жены, он не вырастил ни одного ребенка, живет бобылем. У него на все свой взгляд. А наше положение – иное. Нам крепко следует держаться за землю, даже если она не всегда милостива к нам и весьма своенравна…
– Да, отец, это мысли иного раба, постаревшего под пятой своего господина и не видящего впереди ничего хорошего для себя.
– И это тоже его слова! – воскликнул Гуннар. – Узнаю рассуждения Тейта!
Хозяйка вмешалась в разговор:
– Мне больно слышать худое слово о Тейте. Он внимателен к нам и ничего плохого не сделал нашей семье. Надо ли корить его?
Гуннар махнул рукой:
– Я могу сказать только одно: Тейт сам по себе – человек неплохой, однако он не товарищ Кари – хотя бы по возрасту. И наставник неважный. Да какой из него наставник, если он не пашет, не жнет, семью не содержит. Ведь живет он как птица: что боги пошлют, то и клюет. Разве такой нужен советчик нашему сыну?
На это хозяйка сказала:
– Каждому нужна своя голова. Она – лучший советчик.
– А если своя не созрела для этого?
– Тогда надо ждать, когда она созреет.
– Об этом и речь! – сказал Гуннар. – В семье кто-то должен давать советы, а кто-то должен слушать их!
– Это справедливо, – сказала хозяйка.
У Гуннара с языка готово был сорваться слово, которое, несомненно, взволновало бы сына. Слово о Гудрид. Но не такое это дело, которое должно решаться в присутствии всех домочадцев от мала до велика. Сначала надо обо всем поговорить с самим Кари. Однако Гуннара очень подмывало – просто спасу не было – выложить накипевшее. И он сказал:
– Если мужчина что-то решил, то он должен исполнить свое намерение… Если перерешил что-либо – должен заявить об этом во всеуслышание.
Намек был слишком прозрачным, чтобы не понять его.
– У каждого есть свои намерения, – проговорил Кари. – Один – торопится, другой – размышляет. И правы оба. Неправ оказывается тот, кто совершил ошибку, кто оказался более опрометчивым. Кстати, подолгу раздумывающие тоже могут оказаться опрометчивыми.
– Скальд! – крикнул Гуннар в гневе. – Опять скальд! Это слова самого Тейта! Ты их просто повторяешь!
– Возможно, – согласился сын. – Не зазорно учиться у многоопытных…
– Повторять чужие слова тоже надо уметь! Или они должны быть к месту!